Они познакомились на Волге, на теплоходе, на котором плыли из Куйбышева (да, тогда Самара называлась Куйбышевом) в Волгоград в командировку. Им достались верхние полки в темном четырехместном трюме, и поэтому они старались проводить все время на палубе. Днем они загорали, ели сахарный, истекающий алым соком арбуз, неизвестно чему смеялись, глядя друг другу прямо в глаза. Его глаза были тогда синие, такого же цвета, как Волга. В Волгограде, переделав командировочные дела, они поехали в Волжский, к ее подруге.
Они сидели у костра на берегу ее любимой реки Ахтубы, пели, смотрели в звездное небо, пили самогон, который гнала мать подруги, – подруга танцевала у костра так, словно камлая и призывая к ним всех речных и степных духов, остро пахла полынь, – и между ними случилось то, что и должно было случиться, – случилась любовь. Она свалилась на них, такая огромная, что они, подавленные ею, весь день пролежали в гостинице, испуганно прижавшись друг к другу, и не знали, что делать с ней, открывшейся перед ними бездной, и не знали, как с ней сладить.
На другой день он уезжал в Москву. Она – в свои астраханские степи, откуда и была родом. У нее был муж и сын шести лет. У него была жена и сын-старшеклассник.
Потом они еще несколько раз встречались, тайно, жадно. В чужих городах, на чужих квартирах, чужих диванах и простынях. Однажды встретились на квартире у его знакомого доктора. На чужой плите она жарила курицу, он разглядывал медицинскую энциклопедию. Она подошла, заглянула. Он рассматривал каких-то безобразных уродов: две головы, четыре ноги, Маша и Даша. Она ужаснулась. Он поднял голову и сказал: выходи за меня замуж. Нет, сказала она, не помедлив ни секунды (он не простит ей того, что она отказала ему, не помедлив – именно – ни секунды) и через секунду удивившись тому, что сказала «нет». Потом пришла домой к мужу и сказала: я ухожу от тебя к другому. Что тогда началось!
Муж, конечно, ее не отпустил. Потом были дни, месяцы, годы, которые, казалось бы, только и были созданы для того, чтобы ими, как бинтами, можно было замотать эту любовь, одеть ее в смирительную рубаху, чтобы она там умерла внутри ее, отмучилась, сдохла. И вроде бы отболело. Сын вырос, муж сидел в кресле у телевизора, жизнь вроде бы состоялась.
Через десять лет они случайно встретились опять в командировке, в Кустанае, в казахских степях. Сидели в шатре, куда их пригласили на пирушку в честь окончания общего дела. Он и она сидели и молча смотрели друг на друга. Потом так же молча, как звери, встали и пошли в степь. Они любили друг друга так же жадно, как и десять лет назад, как будто и не было никаких десяти лет, как будто не было у нее семьи, мужа и сына, как будто не было разлуки. Над ними так же, как тогда, в Волжском, на берегу Ахтубы, грозно висела огромная звездная бездна и так же остро и грешно пахла полынь.
Утром, когда они уже были в гостинице, из номера он позвонил жене в Москву и сказал, что уходит от нее, потому что встретил здесь, в Кустанае, женщину, которую любил десять лет. На том конце провода вдруг тонко заголосили, его жена голосила и голосила, не останавливаясь, тонким пронзительным голосом ребенка, которому очень больно. Его жена плакала и плакала, а он стоял, отвернувшись к окну, держа телефонную трубку, и слушал.
Она тихо оделась и вышла.
…сегодня рано утром она страшно поссорилась с ним. Сказала, чтобы сейчас же собирал вещи и уходил. Вчера с ним поехали за стройматериалами в Москву, и он как-то хитро сел в другой вагон электрички, чтобы ехать не с ней, и потом, пока она выбирала в магазине обои для дома, он тихо сказал, что сейчас быстро сходит в институт, который закончил уже лет пять тому назад, ему зачем-то надо попасть на семинар, и очень долго его не было. Пришел, сказал, что на семинар он не успел. А где же ты был, с кем виделся? Он молчал. Она поняла, что был у нее. Ничего ему не сказала. Вернулись. До утра он играл в шахматы, а она встала в 6:43 и устроила крик, что, мол, не может его дальше тащить, пусть уходит, раз все опять продолжается с той. Маленький принц. Так та его называла. Вот как пошло с утра, так и покатилось. Он ушел спать, сказал, что проснется, соберет вещи и уйдет. Она подумала, что действительно уйдет, потому что это уже всем надоело: и ей, и ему. Он любит ту, из института, а ее даже не уважает, иначе не было бы неделю назад этого публичного тисканья незнакомой девки в ресторане. Танцевал и тискал. И вчерашнего прыганья в другой вагон электрички. И хождения по институтам. В общем, разваливается семья на глазах. И ее уже не склеить. Надо уж думать о дальнейшем, о своем будущем. О виртуальном немце, который появился у нее в соцсетях, вдовец с семилетней дочерью на руках, сделавший ей предложение, или, наоборот, о реальном враче из Санкт-Петербурга, который подарил ей зачем-то макет корабля. С алыми, между прочим, парусами. Как намек. Или просто отдохнуть от всех мужчин и заняться собой и своим делом. Ну просто устала, просто страшно устала стеречь его. Он ей изменил. Когда нашла переписку с той, он предложил ей восточный вариант: мол, и ты, жена, и та тоже. Выгнала. Ушел и в тот же день вернулся. Якобы за зарядкой от телефона. Открыла дверь, он зашел и остался. Та звонила, плакала, что у них любовь. Что она любит его, а он ее. Предложила им пожениться и оставить ее в покое. Гнала его к той. Он упирался. Лежал на диване и жениться на той не хотел. Просто хотел ходить в общагу. Там весело, молодо. Полгода сторожила его, а он ударил опять в то же самое место. Приехал и пошел к той, соскучился, видно, за лето – 1 сентября. Так что спасения ей и семье их нет, и она больше не может. Он неисправим и исправляться не хочет. Кстати, развестись он предложил сразу, как только она завелась. Его инициатива. То есть он все время об этом думает, раз так сразу же и предложил. И пошел спать. Мол, проснусь, соберу вещи и уйду. Ну, скатертью дорога. Хватит, уже наигрались в семью. Ту измену не пережить. Пусть уже идет. Он чужой стал, а это уже не переделать, не перетерпеть. Пусть идет к той.
…вот я пришла с магазина, а он сидит за компом, а я легла тогда телик смотреть и с тобой, моей подругой, эсэмэсничать. А он сидел-сидел, видимо, ждал, что я к нему подойду, а я не подходила, и он тогда вошел в комнату (полувошел, он же теперь никогда не входит, а стоит в дверях) и говорит: мол, ну все, вещи собраны. Я говорю: и что? Он говорит, что вот, он может уходить. Так гордо сказал. Что у него есть дом и он туда поедет. Ну, уходи, сказала я и дальше смотрела фильм. А он пошел опять к компу.
И тут я поняла, что на самом деле это он так извиняется, то есть делает первый шаг к примирению. Мол, вот собрался, и от тебя зависит, уходить мне или нет. И я должна была сделать шаг второй к примирению. И я его сделала. Я пошла к нему, сказала, что это он надумал, пусть собирается в Челябинск, в командировку, завтра мы выезжаем, и обняла его голову. И он меня не отталкивал, как раньше, а как-то очень покорно прислонил ко мне свою теплую голову, и несколько секунд мы постояли так.
И потом пошли на кухню, и я сказала, что вот у меня есть предложение руки и сердца от виртуального мужчины с 7-летней девочкой, но мне жаль его, моего мужа, и я его не брошу. И он очень обрадовался этим словам. И тоже что-то сказал. Что, мол, он же нечаянно в другой вагон сел. То есть как бы мы поругались потому, что он сел в другой вагон. А потом он съел борщ, а я пошла опять лежать, а он опять за комп. Потом я написала его сыну эсэмэску, что мы едем в Челябинск и что папа сейчас ему позвонит, чтоб он приезжал туда к нему повидаться.
Он позвонил сыну по телефону, что-то говорил так ласково, расплылся в улыбке детско-младенческой, когда разговаривал, это вот так мы любим все же своих детей и не контролируем себя, делаемся с ними прямо дураками. Но сын тоже был ласков и сказал, что подумает до вечера, ехать ли. Потом смотрю, а мужа моего уже нет перед компом, он тихо ушел спать. Он, видимо, не спал всю ночь и утро. Собирал вещи. Подумала: да, ему со мной тоже тяжело. Все время собирать вещи.
