Миф монолита включает миф врага, стремящегося разрушить единство, и оправдывает как единственную возможность – войну против всех, кто угрожает монолиту, мешает превращению планеты в единую, единственно правильную систему. Ожесточенная, непрекращающаяся война неизбежно закончится победой, ибо "коммунизм неизбежен". Эманацией мифологического монолитного Государства являются непогрешимые, всемогущие и всезнающие "органы" – гиперболическая Рука.210 Самым удачным в литературе воплощением мифологического характера советского государства следует считать роман Эдгара Рис Бэрроуза Тарзан Триумфующий, в котором повествуется как Сталин, мифический Вождь мифической советской России, посылает агента ОГПУ в джунгли с приказом убить популярнейшую мифологическую фигуру двадцатого века – Тарзана.211 Встреча двух мифов кончается торжеством короля джунглей. Автор романа мог бы закончить его пророчеством: Тарзан жил, Тарзан жив, Тарзан будет жить. Но счастливый конец бывает только в романах.
Основные мифы советской мифологии представляют собой фундамент тоталитарного государства. Гитлеровская триада – одно государство, один народ, один фюрер – остается советской триадой: одна партия, одно государство, один – советский! – народ.
Мифы представляют собой звенья магического кольца, в котором рождается, живет и умирает советский человек. Мифы утопии, всенародного государства, монолита, неизбежности победы коммунизма, отчуждая, извращая чувства и мысли, минируют выходы из магического кольца: национализм становится инструментом сооружения могучей державы; религия, прежде всего это касается религий с высокой степенью церковной организации, превращается в проводника господствующей идеологии; семья, членом которой стало государство, перестает быть убежищем от коллектива. Лешек Колаковский очень точно подметил, что советское государство борется с религией не потому, что это атеистическое государство, а потому, что это – тоталитарное государство.
Клаус Менерт, один из редких иностранцев, путешествовавших по советской республике в начале 30-х годов, хорошо знал русский язык. Его свидетельство об атмосфере периода первой пятилетки интересно и тем, что беседуя с русской молодежью, с "элитой страны", как он подчеркивает, немецкий журналист не переставал думать о событиях, происходивших у него на родине. Он не переставал примерять советский эксперимент к возможностям Германии: "в глазах советской молодежи два элемента "социалистический" и "национальный" сливаются воедино…"212 Восторженный вывод Клауса Менерта выражен элементарно просто: революция "элиминировала небольшой – по сравнению с общей численностью нации – класс, класс-паразит, к тому же в значительной степени дегенерировавший",213 в результате уже в 1932 г. "понятия "я" и "мое" отброшены в Советском Союзе в пользу "мы" и "наше",214 "родилась новая концепция мира, в котором вопрос личного счастья и удовлетворения перестал играть роль",215 в частности "для русской молодежи проблема религии исчезла".216 Короче говоря: "Генеральная линия стала общепринятой истиной".217
Клаус Менерт верил в то, что писал и был убежден, что все в СССР верят так же, как и он. В это самое время Борис Пастернак в письме Андрею Белому ужасался, что "фантасмагории" Достоевского и Белого "превзойдены действительностью", что невозможно понять "что двойник, что подлинник".218 Но у немецкого журналиста были основания верить, ибо он встречал людей веривших в то, что они сделали, в то, что они делали и собирались сделать.
Смерть Сталина отделяет "эпоху веры" от последовавшего периода разброда, сомнений, диссидентского бурления и возвращения в русло "сложившегося", "зрелого", "развитого" социализма, в русло "социально однородного общества",219 где утверждена "целостность эталонных взглядов".220 Но в процессе преодоления сомнений, возникших в результате смерти Отца и Учителя, были утеряны юношеская вера, молодежный энтузиазм, так восхищавший иностранных визитеров в 30-е годы, возродившиеся в годы войны.
Были совершены непоправимые ошибки: в первые дни после смерти Сталина был опровергнут миф о непогрешимости "органов" – освобождены врачи, арестованные по обвинению в создании "еврейского заговора"; в 1956 г. был опровергнут основополагающий миф о непогрешимости Вождя: Хрущев выступил против "культа личности Сталина"; в 1964 г. был осуществлен дворцовый переворот – снят первый секретарь ЦК, нарушитель спокойствия Хрущев. Спокойствие было восстановлено, но вера окончательно исчезла. Арматурой, которая поддерживает мифологическую структуру системы, стал ритуал: обряды политические и обряды бытовые.
Советские ученые-религиоведы установили, что религия включает два основных компонента: религиозное сознание и религиозный культ. Соответственно критериями религиозности признаны: религиозное сознание верующего, которое раскрывается в его религиозных представлениях, а также религиозное поведение, выражающееся в соблюдении обрядов, участии в деятельности религиозных организаций, пропаганде религиозных взглядов.221 Если заменить слово "религиозный" словом "советский", можно считать формулу отличным определением требований, предъявляемых сегодня советскому человеку. Он может верить в коммунизм – этого никто не запрещает, хотя открытая пропаганда коммунистических взглядов вызовет подозрительность. Требуется от советского человека соблюдение ритуала, или, как выражаются ученые религиоведы, "выполнение определенных религиозных действий".222 Выполнение обрядов обязательно – независимо от отношения к ним. Как пишет один из лучших знатоков советской системы скульптор Эрнст Неизвестный: "Личные взгляды функционера могут быть самыми оппозиционными, но политического веса это не имеет: это его ночное сознание. Политический вес имеет то, что он говорит с трибуны".223 Это относится к каждому советскому человеку, ибо каждый является функционером, служит – на том или другом посту – государству.
Ритуал, строгое соблюдение обрядов, держит магическое кольцо, в которое заключен советский человек. Обряды можно разделить на две группы: политические и бытовые. Однако, значение их одинаково, они выполняют одну и ту же функцию. Каждый из обрядов – голосование на собрании, подпись под письмом в газету, осуждающим "врага", аплодисменты в нужном месте, так же как и ширина брюк и длина юбки, какие сегодня носят все – является знаком преданности, верности, неразрывной связи с Государством, Родили, Партией, Коллективом. Обряды создают знаковое поле, выход из которого является политическим преступлением. Неизвестный автор самых знаменитых слов сталинской эпохи – предупреждения конвоя этапу заключенных: шаг вправо, шаг влево считается побегом, конвой стреляет без предупреждения – гениально точно определил функцию советской обрядности.
История диссидентского движения может быть изложена как история попытки разорвать магическое кольцо, нарушив обряд. Советский человек становился – или не становился – диссидентом, отщепенцем, в зависимости от решения: голосовать "за", либо "против", либо просто – воздержаться, подписать письмо осуждения или письмо протеста. Александр Солженицын рассказывает в Архипелаге ГУЛаг подлинную историю коммуниста, арестованного за то, что первым перестал аплодировать имени Сталина – на одиннадцатой минуте бурных, переходящих в овацию аплодисментов. И никогда не переставайте аплодировать первым, – сказал арестованному следователь. Албанский писатель Исмаил Кадаре, очень не любящий советских "ревизионистов" и восхищающийся подлинным марксистом Энвером Ходжа, рассказывает в романе об "историческом расколе" между Москвой и Тираной вполне правдоподобную историю о том, как в перерывах между заседаниями в Кремле, после выступлений Сталина, для делегатов съездов приносили ведра с соленой водой, в которой они мочили опухшие от аплодисментов руки.224
Призыв Солженицына "жить не по лжи" можно рассматривать как призыв вырваться из магического кольца, перестав соблюдать советские обряды. Все ведут себя одинаково – следовательно все думают одинаково, остаются в рядах коллектива. Эрнст Неизвестный, в конце рабочего дня перед зданием ЦК КПСС, наблюдая выходивших "руководителей", "мозг страны", как он выражается, обнаружил к своему изумлению, что перед ним было "однообразное сытое стадо". Он пишет: "Передо мной проходили инкубаторные близнецы с абсолютно стертыми индивидуальными чертами. Разница в весе и размере не имела значения".225
