Внизу раздался шум, говор и шлепанье многочисленных арестантских туфель. Это возвращались с чтения Библии арестованные подследственные (их тоже водили туда). Из разговоров и восклицаний Джек понял, что теперь их после завтрака поведут играть в футбол. Так как аудитория, очевидно, не отличалась особенными размерами, то арестантов водили туда партиями. Пока одни завтракали, другие наслаждались лекцией, т. е. хлебом духовным. А затем шла получать хлеб духовный другая партия, уже насытившаяся хлебом телесным…

То же самое было с прогулками и играми.

Джек не мог не улыбнуться при мысли о принудительном футболе или хоккее: он хорошо знал по собственному опыту, насколько способствуют эти бурные игры вытряхиванию из головы всяких религиозных знаний. Любопытно, что останется от Библии в их мозгах после хорошей партии футбола или бейсбола?

Вдруг Джек увидел Гольта.

Сначала он даже усомнился: Гольт ли это? Так изменили его тюремный костюм и тяжкое душевное состояние. Он шел в сопровождении двух стражников. Шел, опустив голову и согнувшись, как самый дряхлый старик. Очевидно, он возвращался с допроса.

Джек с этой минуты уже не терял его ни на секунду из виду. Гольт в сопровождении солдат поднялся во второй этаж, где был сейчас Джек, потом в третий и четвертый. Джек следовал за ним по пятам. Наконец, шествие остановилось у одной из камер четвертого яруса. Щелкнул замок в двери, Гольт туда вошел и… сейчас же вошел туда за ним и невидимый Джек.

Дверь за ними захлопнулась. Джек знал, что выбраться отсюда теперь можно только в том случае, если кто-нибудь войдет в камеру, и, стало быть, приходилось терпеливо ждать этого случая, Впрочем, его беспокоило, собственно, не это: необходимо было устроить бегство Гольта. Эта мысль занимала сейчас Джека всего более.

Войдя в камеру, Гольт бессильно опустился на койку. Джек снял «Глориану» и подошел к нему с протянутой рукой поздороваться. Механик отшатнулся с испуганным выражением в ввалившихся, почти безумных глазах.

— Кто?.. Кто это? — прохрипел он. — Вы, Джек? Зачем вы здесь?

— Мистер Гольт, я пришел к вам повидаться с вами и помочь вам бежать.

Гольт покачал головой:

— Не надо! Поздно! Все равно все пропало!

— Послушайте, Гольт, не упрямьтесь! Все устраивается отлично. Вы берете у меня «Глориану» и выходите отсюда. А я остаюсь. Остаюсь, и больше никаких! Ну, что они со мной сделают, согласитесь сами? Они убедятся, что я совсем другое лицо, и кончат тем, что выпустят меня. А какой чудесный блеф получится! Какие рожи у них будут, когда они увидят, что Франк Гольт превратился в молодого человека! Ну, пожалуйста, дорогой мистер Гольт!

«Блеф» так занимал сейчас воображение Джека, что он уже страстно желал остаться в тюрьме вместо Гольта.

Но механик упрямо качал головой с прежним безнадежным видом. В окне как будто что-то стукнуло. Джек оглянулся. У него мелькнула мысль, что за ними уже наблюдают в «глазок». В самом деле, какая неосторожность! Джек сейчас же нацепил «Глориану». Теперь он мот беседовать с Гольтом, не стесняясь. Со стороны подумают, что узник разговаривает сам с собой или галлюцинирует…

Джек исчерпал все свои аргументы и замолчал.

— Нет, нет, — твердил Гольт. — Довольно, напрасно, Джек! Я не хочу, чтобы вы пропадали из-за меня. Мы шли ложным путем, и уж если теперь кто-либо должен пострадать, так это я.

— Полноте, мистер Гольт! Что вы! Вы же так много сделали для рабочих, для нашего дела…

Гольт застонал и закрыл лицо руками. Джек не понимал, что такое с механиком и почему он предается раскаянию. Он вспомнил загадочные слова мисс О’Конолли о роли и поведении заправил забастовки во время восстания. Но нет! Что за вздор!

В коридоре послышались тихие, едва уловимые слухом шаги. Механик поднял голову. Глаза его еще более потускнели и глядели куда-то вдаль с отсутствующим, неживым выражением. В дверь поскреблись снаружи, «глазок» ясно стукнул, потом снова все стихло.

— У вас есть с собой револьвер? — вдруг спросил Гольт.

— Есть! — обрадовался Джек.

Ему пришло в голову, что Гольт хочет употребить оружие для бегства из тюрьмы.

— Дайте мне его!

Джек вытащил из кармана свой небольшой, вороненой стали автоматический револьвер и передал Гольту. И в то же мгновение, не успел Джек ахнуть, не успел сообразить, что такое перед ним происходит, как Гольт приставил пистолет к виску и выстрелил.

У Джека зазвенело в ушах от выстрела и помутилось в глазах. Он, словно во сне, видел, как Гольт вяло и безжизненно опустился всем телом на пол. Между тем, снаружи в коридоре уже поднялась тревога. Со всех сторон раздавались свистки, бежали люди. Дверь в камеру порывисто распахнулась.

Растерявшийся, испуганный Джек еле-еле не уронил с шеи «Глориану». Его два раза толкнули вбежавшие стражники и смотритель, но в суматохе, к счастью, не обратили на это внимания. Он воспользовался моментом и выскочил наружу.

Внизу возвращались с прогулки арестанты. Железные двери ежеминутно открывались. Дверей было несколько, и перед каждой из них Джеку приходилось выжидать нужного момента. И прошло не менее получаса, пока, наконец, ему удалось выбраться наружу.

Потирая горевшую, обожженную «Глорианой» шею, Джек мучительно раздумывал над происшедшим. Что такое стало с Гольтом? Почему такое отчаяние? Что касается его, Джека, то он ни за что бы не покончил самоубийством. Мало ли каких неприятностей не бывает в жизни, но в конце концов как-то все устраивается. Джек, по крайней мере, был совершенно убежден в этом.

Потом его заняла мысль о том, что теперь творится в тюрьме и с какими физиономиями тюремщики обсуждают самоубийство Гольта? В тюрьме не полагается иметь никаких даже намеков на оружие или орудие, или даже на веревку, на которой можно было бы повеситься. До такой степени там охраняют жизнь арестанта-обвиняемого, пока его не приговорят к казни… Гольт уже пытался покончить самоубийством, но тогда, в первый раз, он пробовал проколоть себе артерию карандашом. Велико же, вероятно, теперь изумление у тюремщиков, когда они нашли у Гольта браунинг. Ах, этот браунинг! Джек немножко жалел его!

Подходя к дому, где жили О’Конолли, Джек столкнулся с каким-то подозрительным, мрачным типом. Тип остановил его.

— Вы Джек Швинд?

— Да, это я! — ответил Джек с некоторым колебанием. Ему мало улыбалось это новое знакомство.

— Вам записка!

— От кого?

— Я не знаю. Я думаю, вам это безразлично!

— Ну, положим, не совсем, — пробормотал Джек и развернул записку, которая вначале, очевидно, имела белый цвет, но, побывав в руках у таинственного незнакомца, приобрела темный колер.

В записке было напечатано:

«Завтра созывается экстренное заседание Сената для выработки новых репрессивных мер против стачек на заводах по изготовлению военных снарядов. Будет обсуждаться также и вопрос о забастовщиках на заводе Массена. Им грозят самые суровые кары. Необходимо и нам ответить репрессией. Вы должны завтра вечером, во время заседания, взорвать Капитолий. Сегодня же в 8 часов вечера вы пойдете по прилагаемому адресу и получите там бомбу и план Капитолия».

Подписи не было. Был лишь адрес.

«Крепко закручено! — подумал Джек. — Это посерьезнее, чем с Морганом!»

Но, придя к своим новым хозяевам, он и виду не подал, что его нечто беспокоит и смущает. Он провел предобеденные часы с Норой и был наверху блаженства. Он уж знал теперь, что бесповоротно и, по-видимому, безнадежно влюблен в нее. Но безнадежность не лишила эту новую любовь очарования и лишь придавала ей какой-то особый поэтический привкус.

Это было совсем не то, что любовь к Лиззи. Милая, безвременно погибшая Лиззи была товарищем Джека: она была совершенно на одном с ним уровне и по миросозерцанию, и развитию, и общественному положению: такая же пролетарка-работница, каким пролетарием-работником был он сам. Но Нора была совсем другой человек. Она получила широкое образование, говорила на нескольких языках, много читала и вообще происходила из иного мира, чем Джек. И Джеку казалось, что эта девушка находится на нескольких ступенях выше, чем он, так что он испытывал нечто вроде преклонения перед ней. Правда, Джек очень наметался за последнее время по части умных разговоров, и вообще был парень весьма неглупый. Но все-таки Нора казалась ему существом какого-то совсем особенного, высшего порядка…