Федор сложил бумаги в саквояж и вызвал коридорного. Попросил принести газеты – все, какие обнаружатся. Пролистав, сходил на ужин и завалился спать. Назавтра он покинул гостиницу. Взяв извозчика, попросил отвезти его к почте, где задержался ненадолго. Служащий запечатал тетрадь в пакет, написал на нем продиктованный Федором адрес, принял плату с чаевыми, и расстался с клиентом. От почты коляска покатила к монастырю. Там Федор велел извозчику ждать, вошел за ограду и обратился к подметавшей двор послушнице. Поздоровавшись, попросил отвести к настоятельнице. Послушница, оценив вид гостя, бросила метлу и отвела, куда просили. Настоятельница оказалась занята. Федор слонялся в коридоре, пока, наконец, из кельи не вышла немолодая монахиня. Выглядела она расстроенной. Выскочившая следом послушница пригласила Федора войти. Что он и сделал, шагнув за порог небольшой комнаты, увешанной иконами. Там, за письменным столом у окна сидела пожилая, худенькая женщина в черном облачении.

– Спаси вас Бог, матушка! – сказал, перекрестившись, Федор. – У вас при монастыре есть приют для подброшенных младенцев. Хочу пожертвовать на него.

– Благое дело, – отозвалась настоятельница.

– Тогда примите.

Федор подошел к столу и вывалил на него извлеченные из саквояжа деньги – все, что взял с Хоффмана и Игната, на берегу и в квартире. Банкноты и монеты.

– Господи! – воскликнула настоятельница. – Сколько здесь?

– Сами посчитаете, – сказал Федор. – Много. До свиданья, матушка!

– Погодите! – настоятельница выскочила из-за стола. – Как хоть звать вас?

– Федор. Этого достаточно.

– Сядьте, Федор! – монахиня указала на стул.

Он вздохнул и подчинился.

– Вы купец? – спросила настоятельница.

– Нет, – покрутил головой Федор. – Мастеровой. Понимаю ваш вопрос. Эти деньги не мои. Были у плохих людей, занимавшихся черными делами. Вышло так, что умерли, деньги оказались у меня. Пользоваться ими – грех, потому решил отдать приюту.

– Это правильно, – согласилась настоятельница. – Почему нам?

– Меня подбросили сюда младенцем. Находился до шести лет, потом передали в казенный приют. Здесь было хорошо, сестры нас любили.

– Понимаю, – кивнула монахиня. – Удивительное дело, Федор. Перед вами у меня была сестра Елизавета, которая заведует приютом. Жаловалась: деньги кончились, сирот не за что кормить. Думали, у кого просить, а Господь прислал вас… Добрые дела не забываются. Мы помолимся за вас.

– Спаси вас Бог, матушка! – поклонился Федор. Встал и вышел.

– Ты же говорил, что в приюте били, – сказал Друг, когда спустился во двор. – И кормили плохо.

– Так то в казенном, – пояснил Федор. – Здесь было хорошо. Сестры нас смотрели, но французскому не учили, – улыбнулся он.

– Правильно сделал, – согласился Друг. – Эти деньги… Ладно бы трофеи, но от этих гнид… Сами заработаем!

– Обязательно! – подтвердил Федор.

Редактор «Московского листка»[2] задумчиво вертел в руках принесенный посыльным пакет. Похоже, что внутри толстая тетрадь. Очередной поэт решил осчастливить газету виршами? Похоже на то. Надоели эти графоманы! Нет бы сенсацию сообщить. Дождешься от них! После смерти основателя газеты, Пастухова[3], дела у «Московского листка» шли неважно. Покойный умел привлекать к сотрудничеству лучших журналистов и писателей Москвы. У нового редактора это выходило плохо – не хватало авторитета. Тираж газеты неуклонно падал. Если так пойдет, разбегутся последние репортеры.

Редактор глянул на адрес отправителя. Некто Анатолий Борисович Чубайс. Проживает в Москве в Охотном ряду. Точно графоман! С эдакой-то фамилией… Редактору захотелось выбросить пакет, не читая, но долг взял вверх, и он взрезал оберточную бумагу ножом. Спустя минуту сидел, не отрывая взгляда от страниц, лихорадочно их пролистывая. Так продолжалось с час. В кабинет заглядывали сотрудники, редактор отсылал их раздраженным взмахом руки. Наконец, он отложил тетрадь и позвонил в колокольчик.

– Козодоева ко мне! – приказал заглянувшему посыльному. – Живо!

Репортер явился мигом. Он жевал – видимо, оторвали от еды.

– Сядь, Григорий! – приказал редактор. – Посмотри!

Он придвинул репортеру тетрадь. Тот отвернул обложку, начал читать. Через минуту судорожно сглотнул и буквально впился в текст. Перелистывал страницы, пробегал глазами покрывавшие их строчки, хмыкал и продолжал чтение.

– Что скажешь? – спросил редактор, когда репортер закончил.

– Это бомба! – воскликнул Григорий. – Стопудовая.

– Не вранье?

– Непохоже, – покрутил головой репортер. – Здесь такие факты… Кое-что я и сам знаю, но чтоб так подробно… Человек, написавший это, собирал сведения не один год. Видно по чернилам – кое-где оттенок другой. Так бывает: кончился один флакон, покупаешь новый. Цвет один, но оттенок отличается. Почерк мелкий, но разборчивый, ошибки не встречаются. Образованный. Тетрадь разбита на разделы, каждый род – на своих страницах, между ними – пустые. Это досье, так французы подобные тетради называют. Кто принес?

– Переслали почтой, – сообщил редактор. – Некто Чубайс. Полагаю, вымышленное лицо.

– Наверное, – согласился репортер. – Узнай Осененные об отправителе – и тому не жить. Что делать будем, Алексей Владимирович?

– Подымать тираж газеты, – хмыкнул редактор. – Рассказать, как?

– Понял, – кивнул Григорий. – И с кого начнем?

– С Юсупова.

– Почему с него?

– Самый знаменитый и богатый род, – сказал редактор. – Его сын убил князя Гончарова, это еще помнят. Хорошо ляжет поверху.

– Там, вроде, обоюдное убийство, – заметил репортер.

– Суд признал Юсупова виновным, – покачал головой редактор. – И еще. Неизвестный нам Чубайс попросил начать с них. Вот записка, – он придвинул репортеру маленький листок.

– Ну, и почерк! – покачал тот головой. – Будто курица лапой. И безграмотно.

– Из чего вывод: тетрадь прислал не владелец. Полагаю, кто-то из прислуги. Наверное, решил насолить хозяину. Выкрал и отправил нам.

– Я могу взять? – Козодоев указал на тетрадь.

– Нет! – отказал редактор. – Положу в сейф, а то сам знаешь. Будешь приходить и списывать при мне нужное. Начинай! – он придвинул репортеру лист бумаги.

Тот вздохнул, взял ручку и обмакнул перо в чернильницу…

– Чем обрадуете, Порфирий Николаевич? – спросил Юсупов.

Полицейский пристав развел руками.

– Извините, ваше сиятельство, но ничем. Хоффман сгинул, словно растворился. Никаких следов.

– Разве так бывает? – не поверил князь.

– Отчего же нет, – заверил пристав. – Если кто решил скрыться и заранее обдумал это.

– Хорошо проверили?

– Лучше не бывает. Опросили знакомых, прислугу и соседей. Никто Хоффмана не видел. Лакей сказал: собрался и уехал, не сказав куда. Провели в квартире обыск. Вскрыли ящики в столах – ни одной бумажки. Денег тоже нет. Так бывает, когда съезжают навсегда. Случись с Хоффманом беда, бумаги сохранились бы.

– Или кто-то их забрал.

– Не могло такое быть. Городовые не спускают с дома глаз – днем и ночью. Им за это платят. Ни одной кражи за много лет. Прислуга утверждает, что не видела подозрительных личностей. Хоффманом никто не интересовался. Если кто ходил, так к гадалке Ленорман, чья квартира рядом. Но и та заверила, что подозрительных не видела. Обычные клиенты: женщины и мужчины. Все приличная публика, другие к ней не ходят.

– Ваше заключение?

– Убежал, подлец!

– Вдруг убит?

– Трупа нет, – развел руками пристав. – А раз так, нет и дела. Хоффман не какой-то оборванец, обитавший на Хитровке. Частный сыщик, вхожий в лучшие дома, человек известный. Такого незаметно не убьешь. Не из тех он, кого режут. Скорей наоборот.

Полицейский скривился.

– Что ж, – сказал князь. – Это за труды.

Он протянул приставу конверт. Тот взял и засунул в карман.

– Благодарю покорно. В суд на «Московский листок» подавать будете? Можем задержать этого Козодоева. Посадить в карцер и поспрашивать: где взял сведения?