– Идите сюда, юноша, – позвал все тот же голос.

Хэсситай не знал, как ему поступить… но из дома так явственно повеяло теплом, что его тело без всякого приказа его воли само направилось туда, откуда доносился голос.

Обладатель голоса был совсем стар – человек таких преклонных лет был бы вправе назвать Хэсситая не юношей даже, а мальчиком, – но сам голос у него был отнюдь не старческий. Этот голос обладал приглушенной звучностью надтреснутого гонга. И в движениях сухих рук хозяина дома, то медлительно-плавных, то порывистых, не было ничего старческого. И глаза… молодыми их не назовешь, но и старыми тоже – глаза ясные, чистые, пронзительно веселые. Странные глаза. Их взгляд слишком подвижен для старца и слишком глубок для юноши. Совсем как осенняя вода в реке – вечно старая, вечно молодая. Хэсситай глядел в эти необыкновенные глаза как завороженный, позабыв о том, что находится в чужом незнакомом доме, что явился он туда без зова, что выглядит он по меньшей мере странно…

– Переоденьтесь, юноша, – произнес старик, мягким движением указав на ширму, где висела на створке домашняя одежда, теплая и мягкая даже на взгляд.

Хэсситай сомневался, что одежда этого сухонького старика налезет на его широкие плечи, но спорить не осмелился.

– Надеюсь, это вас не стеснит, – выдавил он, послушно облачаясь в предложенную одежду.

– Нисколько, – улыбнулся старик. – Я всегда держу кое-какую одежду в запасе на случай, если кто-нибудь в гости зайдет. У меня часто бывают гости.

К изумлению Хэсситая, одежда пришлась ему точно впору, словно на него и шита.

– Разные гости, – промолвил старик, задумчиво глядя на пламя светильника. – Обычно мне удается угадать, что кому понадобится, но ведь наверняка никогда не знаешь… – Он внезапно повернулся к Хэсситаю и плутовато подмигнул ему. – Вам вот нигде вроде не жмет? – И, дождавшись ответного кивка ошеломленного Хэсситая, добавил, просияв: – Я очень рад, что угадал.

У Хэсситая сложилось впечатление, что непонятный старичок угадывает не от случая к случаю, а всякий раз, но спорить он не стал – да кто он такой, чтоб возражать хозяину дома?

– А вы садитесь, юноша, – предложил старик, и вновь сбитый с толку Хэсситай не посмел ослушаться. – Вы, конечно, мальчик воспитанный, привыкли в присутствии старших стоять и все такое прочее… но я не так еще стар, чтобы передо мной взрослый воин навытяжку стоял. Я ведь и сам еще молодец хоть куда.

Хэсситай невольно мысленно усмехнулся – но тут престарелый молодец хоть куда поднялся с места так легко и стремительно, как не всякий молодой сумеет.

– Я так полагаю, что вам не помешало бы хлебнуть горяченького, – заявил старик, и Хэсситай согласно кивнул. – Да вы сидите. Я сам похлопочу. Ведь вы – мой гость. Да к тому же я никогда никому не позволяю возиться с моей утварью. Что поделаешь – стариковские причуды. Надеюсь, вы извините мне эту слабость.

С этими словами старик вышел из комнаты, притворив за собой дверь. Было слышно, как он завозился на кухне, загремел чем-то и прикашлянул легонько.

Хэсситай пожал плечами и принялся ждать. Ему совершенно не хотелось вставать и красться к двери, чтобы присмотреть за своим таинственным хозяином – не кликнул ли тот стражу. Слишком уж много Хэсситаю пришлось перенести за последние дни… слишком много даже Для Ночной Тени… он просто-напросто устал, в этом все дело… устал… и он не будет попусту растрачивать драгоценные мгновения нежданного отдыха. Странный дом, и хозяин у него странный… но в этом доме можно отдохнуть. Спокойно посидеть, привалясь спиной к стене, насладиться теплом и покоем и не высматривать никого за окном, а просто посмотреть. Полюбоваться, как во дворике расстилается лунный свет, словно искристый снег, как он громоздится величавыми сугробами…

Старик вошел в комнату, перегнулся через подоконник во двор набрал полный котелок снегу и захлопнул окно.

– Значит, вы тоже любите заваривать питье на талой воде? – приязненно улыбнулся старик. – У вас поистине изысканный вкус, юноша. Или вы просто решили оказать любезность старому человеку? Право же, я очень тронут…

Хэсситай потряс головой, пытаясь отогнать наваждение. Снег у старика в котелке стремительно таял.

– Редко кто из моих гостей отличается таким чарующим чувством юмора, – произнес старик. – С вами можно рассуждать о природе смешного. Вы человек с пониманием.

А чувство юмора-то здесь при чем?! И откуда взялся снег за окном, если даже осень не вступила еще в свои права, не говоря уже о зиме?

Хэсситай окончательно растерялся. Он не знал, что ответить, и оттого промолчал. Замолк и старик. Он поставил котелок с талой водой на огонь и безмолвно сел напротив Хэсситая.

Вода в котелке закипала медленно. Шум ее походил на шум дождя… снег, а теперь еще и дождь… осенний дождь… ничего не надо говорить, он сам все скажет… ничего не надо говорить, достаточно сомкнуть веки и молча слушать, как дождь шевелит палую листву…

Когда вода закипела, старик снял крышку с котелка, насыпал в небольшую глиняную чашу пару щепотей измельченных в порошок листьев шелкоцветки, долил воды из котелка и взбил ее метелочкой из расщепленного корневища того кустарничка, что в родных краях Хэсситая именовался становой жилой.

Хэсситаю и раньше приходилось отведывать напиток из листьев шелкоцветки, но куда хуже качеством. Когда старик протянул чашу гостю, Хэсситай даже отхлебнуть не сразу насмелился. Он держал чашу обеими руками, наслаждаясь ее тяжестью и теплом. Аромат, исходивший от напитка, был вне всяких сравнений. Хэсситай и не пытался ни с чем его сравнивать. Он неторопливо вдохнул благоуханный пар, помедлил еще немного и лишь тогда осторожно пригубил горьковатое питье.

Щепотка сушеных листьев и талая вода… Хэсситай очнулся от очарования напитка не раньше, чем выпил почти всю чашу. На дне ее оставалось совсем немного зеленовато-золотистого питья – на один глоток, не больше. Внезапно ароматная жидкость, омывающая стенки чаши, отделилась от них, повисла в воздухе, покачалась немного и стремительно разошлась густым паром. Из пара перед изумленным Хэсситаем соткался дымчатый котенок. Котенок присел на край чаши и принялся невозмутимо умываться, приподняв левую переднюю лапку.

– Ой, – только и смог вымолвить Хэсситай.

Котенок оторвался от своего занятия, посмотрел на Хэсситая задумчиво и строго, приоткрыл крохотную пасть и зевнул.

– Мяу, – сообщил котенок и почесал за ухом с такой уморительной важностью, что Хэсситай поневоле разразился хохотом.

И тут словно что-то дрогнуло… или надломилось… или, наоборот, соединилось, сплелось воедино и стало целым… совсем как бывает во сне, когда снится землетрясение и горы сшибаются и налетают друг на друга, лик земли меняется, а грохота почему-то не слышно, как будто так и надо… и все же странно, так странно, что не слышно ни звука… странно и… и смешно? Но почему смешно? Потому что земля корчит такие забавные гримасы… так вот что такое – смех! Он рушит и возводит вновь, рассыпает и созидает… так вот что такое смех… сильнее всякой прочей магии… сильней всего на свете… и дымчатый котенок из талой воды щурит усмешливо прозрачные глаза… Котенок одобрительно покосился на Хэсситая.

– Мяу, – без тени сомнения в голосе заявил он и растворился в воздухе.

– А вы еще дивились, господин Хэсситай, при чем тут чувство юмора, – спокойно заметил старик. – Да при магии вашей, при чем же еще.

Хэсситай кивнул. Теперь, когда он узнал, что есть на свете еще и такая магия и он ею владеет, ему уже ничто не казалось непонятным или странным в этом доме. Даже то, что хозяин назвал его по имени, которого знать бы не должен.

– А как вас звать, почтеннейший? – спросил Хэсситай вежливо и уверенно, без малейшего смущения или робости.

– Вайоку, – ответил старик. – Зовите меня Вайоку.

В доме старичка Вайоку прошла самая, пожалуй, странная ночь в жизни Хэсситая. Вайоку делался то словоохотлив, то внезапно молчалив, то становился грубоватым, а то изысканно любезным, то напускал на себя величайшую серьезность, то откровенно потешался… за этой причудливой, полной прихотливых извивов беседой Хэсситай позабыл многое, что, как ему казалось, он помнить обязан, зато вспомнил то, что ему и в самом деле надлежит помнить. Непостижимым образом его совсем не клонило в сон, хотя после всего пережитого он должен был бы ощущать сильнейшее утомление. Но нет – когда под утро Хэсситай покидал гостеприимный домик старого Вайоку, облаченный в неброский кафтан ремесленника, он был свеж и бодр.