«Чтоб ты сдохла», — читаю скрывающийся в его взгляде посыл.

«Чтоб ты сдох», — отвечаю мысленно.

Вдоль спины течет капля пота, отпечатываясь на черной блузке вертикальной линией. Я поправляю темную юбку, прикрывающую колени, и мечтаю быстрее оказаться у себя дома, в прохладной тишине ванны.

— Есть еще вопросы к застройщику? — громко вопрошает председатель собрания, промокая несвежим платком влагу на висках.

Все молчат, уставшие от нехватки воздуха и высокой температуры; заседание, начавшееся так бурно, наконец-то сходит на нет. Из двух десятков присутствующих больше половины — свои. Мы соглашаемся со всем, что предлагает застройщик, изображая жителей соседних домов. Настоящие же возмущаются, требуют отказать в изменении разрешенного вида использования земли.

Нам все равно разрешат — как бывало это семь раз прежде, как будет еще сотни раз — впереди.

Заместитель главного архитектора поправляет костюм, расстегивая верхние пуговицы рубашки. Кажется, не жарко только ему. Под пиджаком — светлая футболка, темные джинсы. «Я свой, — хочет показать он, — такой же как вы». Но это не так.

Наконец, слушания заканчиваются. Я дожидаюсь, когда из кабинета выйдут все до последнего, уже не вслушиваясь в чужую речь, и только после этого поднимаюсь. Тянет левую ногу и болят вены из-за дурацких каблуков, но в сумке ни таблеток, ни мази.

Медленно иду на выход, превозмогая неприятное ощущение под коленкой, и спускаюсь пешком с четвертого этажа, проклиная Исполком за отсутствие лифта.

На улице еще хуже; я шагаю по парковке в сторону автомобиля, ощущая, как от каждого шага задирается узкая юбка. Темный автомобиль обжигает горячим боком; завожу его и включаю климат, прислоняясь к раскаленному капоту.

Провожу рукой по лбу, пытаясь сосредоточиться на том, что буду делать дальше, но не могу. Мысли рассыпаются, не давая вспомнить нужное.

— Собрание через полчаса.

Его голос исподтишка затрагивает все нервные окончания, заставляя вздрагивать. Я резко поворачиваю голову в сторону синего «Мерседеса», остановившегося почти вплотную со мной.

— Успею.

Он кивает, закрывая стекло, и покидает стоянку, резко входя в поворот.

Без сил опускаясь за руль, касаясь его лбом, и закрываю глаза.

Ненависть, такая острая, что невозможно дышать, заполняет меня полностью, до самой макушки, заставляя крепче цепляться за кожу рулевого колеса. Ее настолько много, что кажется, еще немного — и она выльется из глаз кровавыми слезами, окрашивая все вокруг в цвет опасности. Но я не плачу — не плачу с тех самых пор, как сорок семь дней назад умер мой муж, оставив меня один на один с этим миром и монстром на синем автомобиле.

Когда я захожу в кабинет, порывом со стола сдувает стопку документов, принесенных секретарем. Перешагиваю через них, скидывая пиджак на спинку стула. Напряжение постепенно отпускает, оставляя блаженное состояние расслабленности. Слушания отняли времени и сил больше, чем я ожидал: несмотря на предварительную работу пиар-отдела, недовольных слишком много. Три новых свечки, которые мы планируем построить почти вплотную со старыми домами, заставляют жильцов переживать. Еще бы, их застройщик наляпал откровенную лабуду, и в четырехлетней многоэтажке уже сейчас трещины в квартирах и течет крыша.

Я обещаю им огромную дворовую территорию, отдаю под детский сад сотни квадратов земли, — тут уже уступка городу, иначе заветной подписи не получить, но они все равно недовольны.

Из некоторых людей невозможно вытравить дурь, чтобы ты не делал, везде найдется причина для возмущения.

Открываю шкаф, доставая оттуда бокал и коньяк, и наливаю на самое дно, буквально на палец. Раздумываю, стоит ли пить в жару, но тут же делаю большой глоток, позволяя рту наполнится послевкусием дуба — или чем там обещают маркетологи марки? Букет не раскрывается, и мне приходится повторить.

Обманчивое тепло растекается по телу, но я знаю, что это ненадолго. Ладони по-прежнему холодные, я сжимаю и разжимаю их, пытаясь разогнать кровь.

В дверь стучатся, но я резко бросаю:

— Занят! — и усаживаюсь на стол.

Перед глазами некстати всплывает ее бледное лицо, со светлыми глазами и взглядом, полным плохо скрываемой ненависти.

Почти зеркальное отражение моих собственных чувств, которые я еще пытаюсь прятать на людях. Но не она.

Нажимаю пальцами на веки, будто пытаюсь вдавить изображение обратно. Пошла нахер, Влади.

Робко стучит секретарь. Блядь! Я знаю, что она не будет беспокоить попусту, но все равно злюсь. Распахиваю дверь размашистым жестом, застывая в проходе.

— Илья Сергеевич, совещание, Вас ждут.

В голосе Наташи прячутся застенчивые, извиняющиеся ноты. Сдерживаюсь, чтобы не грубить, и иду в кабинет, где собирается совет директоров.

Овальный длинный стол, двенадцать стульев, доска на стене. Комната без окон, именуемая «душилкой». Ненавижу это место, но терплю.

Занимаю привычное место; напротив сидит Влади, крутя в руках непочатую бутылку с минеральной водой. Она поднимает на меня взгляд зеленых глаз, наблюдая из-под бровей за тем, как я откидываюсь на стул, вытягивая ноги под столом.

Сука, как ты бесишь меня.

Отворачиваюсь к Федорову; он изучает стопку бумаг, пожевывая губы. Морщусь и понимаю, что инициативу снова придется брать в руки, начинаю совещание:

— Ну что ж, для «Гарден тауэра» разрешение подписано…

Говорю, озвучивая повестку дня, а сам чувствую, как ее зеленые глаза жгут дырку в моей щеке.

«Пошла нахер, Влади», — в который раз за день повторяю мысленно.

Дома первым делом скидываю с себя всю одежду, прямо в коридоре. Иду в ванну, с наслаждением ощущая холодную плитку под босыми ногами. Включаю душ, забираясь внутрь, и подставляю лицо прохладной воде.

Сегодняшний день стекает к ногам с потоками пены. Я опираюсь о стену спиной, думая о муже. Эта квартира напоминает о нем куда меньше, чем дом или дача, но не бывает дня, чтобы я не вспоминала о Кирилле. Сорок седьмой день подходит к концу, а рана даже и не думает заживать.

Не вытираясь, прохожу в зал. Квартира, купленная мужем для сына, достается мне. Я не претендую на огромный дом, два дорогих автомобиля, находящихся в его гараже. Мне нужна только эта квартира, — в качестве укрытия, надежной ракушки, где можно спрятаться и тихо скулить, а потом снова идти в бой. В компанию, которая была смыслом его жизни.

Кирилл должен был запускать «Гарден Тауэр», но на его месте сидит этот сопляк, сжигая меня ненавидящим взглядом. Только мы оба знаем, что мой муж погиб после встречи с ним, но вместо того, чтобы вымаливать прощение, Илья Поддубный давит на меня, пытаясь выжить из фирмы, как ненужного свидетеля.

Черта с два.

Я не сдамся, пока не заставлю его страдать за то, что он сотворил; за разрушенную семью, за то, что я в свои двадцать девять — вдова.

Я сжимаю кулаки и кричу, закрывая глаза. Только после этого становится легче, легче пережить сегодняшний день, близкое соседство с Поддубным, и взгляд глаза в глаза.

….

В последнее время я ненавижу выходные, ощущая себя хоть немного живой лишь на работе. Утро субботы радует ярким солнечным светом, заливающим комнату, а я чувствую себя несчастной, не представляя, чем заняться, чтобы отвлечься.

Можно поехать в офис, но сегодня там только колл-центр, и вряд ли они будут рады, что вместо расслабленного режима выходного дня им придется напрягаться от моего присутствия.

Я встаю, потирая лицо, и останавливаюсь напротив зеркала в пол, вглядываясь в собственные глаза.

Красная сетка полопавшихся сосудов сильнее выделяет радужку, делая ее неуместно яркой. Я беру красную помаду и рисую на зеркале губы, сложенные в грустную улыбку, и обвожу глаза. Такой я себя чувствую — раненой.