На втором этаже он позвонил. Дверь почти тотчас отворилась, юная и приветливая горничная взяла у Мегрэ шляпу.

— Входите, пожалуйста. Мадам ждет вас.

Мегрэ оказался в холле, стены которого были обшиты деревянными панелями, как и в большой гостиной, куда его провели — здесь были развешены портреты высокопоставленных особ со времен Империи приблизительно до 1900 года.

Мегрэ остался стоять. Мебель была тяжелая, по большей части стиля Луи Филипп, и если обстановка внушала представление о комфорте и богатстве, то ощущение радости здесь отсутствовало.

— Мадам ждет у себя в будуаре. Я проведу вас.

Они прошли через несколько комнат, обстановку которых Мегрэ не успел рассмотреть, и оказались наконец в будуаре, обитом голубым шелком, где на кушетке полулежала хозяйка дома. На ней был пеньюар более глубокого голубого цвета, чем шелк на стенах, и комиссару была протянута унизанная кольцами рука. Комиссар не мог решить, должен ли он поцеловать или пожать руку, и в конце концов просто коснулся ее кончиками пальцев.

— Садитесь, пожалуйста. Прошу извинить, что принимаю вас в таком виде, но я не очень хорошо себя чувствую и думаю, что после нашей беседы снова должна буду лечь.

— Постараюсь не задерживать вас долго.

— Что вы обо мне думаете?

— Я уже говорил вам утром, что вы очень умны.

— Вы ошибаетесь. Я просто следую своему чувству.

— Позвольте прежде всего задать вам один вопрос. Перед тем как заявить мне об исчезновении мужа, вы справлялись у старшего клерка, нет ли у него каких-нибудь известий?

— За этот месяц я много раз звонила ему. Квартира соединена с конторой специальным телефоном. Надо вам сказать, что дом, который принадлежал моему свекру, стал собственностью мужа.

— Господин Лёкюрёр… Его, кажется, так зовут?.. У господина Лёкюрёра также не было никаких известий?

— Никаких.

— Раньше они у него бывали?

— Я его об этом не спрашивала. Кажется, я говорила вам, что у нас плохие отношения.

Она замолчала в нерешительности.

— Могу ли я предложить вам рюмку коньяка или вы предпочитаете что-нибудь другое?

— Нет. Благодарю.

— Ну, а я выпью коньяка. Видите, мне не стыдно пить в вашем присутствии. Впрочем, вам все скажут, что я алкоголичка, и это правда. Может быть, вам также скажут, что я психопатка.

Она нажала на кнопку звонка, и через несколько секунд появился дворецкий.

— Оноре, принесите мне коньяк и рюмку.

— Одну, сударыня?

— Да, одну.

Комиссар Мегрэ не испытывает потребности выпить.

В ее новой манере держаться было что-то агрессивное. Она бросала комиссару вызов, и ее страдальческий рот с трудом растянулся в улыбке.

— У вас с мужем общая спальня?

— Она была общей три месяца без нескольких дней сразу после нашей свадьбы. С этой стороны большой гостиной, вы — на моей половине. С другой стороны — владения мужа.

— Едите вы обычно вместе?

— Вы меня уже об этом спрашивали. Бывает и так, но ритм нашей жизни не совпадает, и вкусы у нас разные.

— Что вы делаете на отдыхе?

— Мы… Простите, Жерар унаследовал большую виллу под Канном. Мы ездим туда. Жерар недавно купил моторную яхту, и я вижу его там еще реже, чем в Париже…

— Враги у него были, вы не знаете?

— Никого, насколько я знаю. Одна я.

— Вы его ненавидите?

— Даже не ненавижу. И неприязни к нему тоже не питаю. Такой уж у него характер.

— Вы являетесь его наследницей?

— Да, единственной.

— Состояние значительно?

— Оно могло бы соблазнить многих женщин в моем положении. Но дело в том, что деньги меня не интересуют, и я была бы более счастлива в комнатушке на седьмом этаже…

— Почему вы не потребуете развода?

— По лености. Или из безразличия. Наступает такой момент, когда больше ничего не хочется, когда каждый день производишь одни и те же движения, не думая об этом.

Дрожащей рукой она схватилась за рюмку.

— Ваше здоровье. И залпом осушила ее.

— Видите? Наверное, должна была бы покраснеть.

— Так вам говорил муж?

— Когда я начала пить, да. С тех пор прошли годы.

— А теперь?

— Ему все равно.

— Что бы вы почувствовали, узнав о смерти мужа? Что избавились от него?

— Даже не это. Он так мало значит для меня!

— Вы думаете, с ним могло произойти несчастье?

— Я думала об этом и поэтому пришла к вам.

— Что с ним могло случиться?

— Он обычно находит себе… скажем так, подружек в кабаре, где бывают разные люди.

— Вы знаете какие-нибудь из этих кабаре?

— Два, три — по названию. Я находила рекламные спички с этими названиями.

— Какими же?

— «У Кота в сапогах»… «У прекрасной Елены»… Еще «Крик-крак».

— Вам никогда не хотелось удостовериться самой?

— Я не любопытна.

— Это я вижу.

Она налила себе сама: губы ее снова дрожали, взгляд стал тусклым, отсутствующим. Мегрэ показалось, что она только сейчас обнаружила его присутствие и не понимает, что он тут делает.

— В общем, вы подозреваете убийство?

— А вы?

— Почему не болезнь?

— У него железное здоровье.

— Несчастный случай.

— Я узнала бы это из газет.

— Вы звонили в больницы?

— Вчера.

Значит, несмотря на производимое впечатление, она отдавала себе отчет в происходящем. На каминной доске из белого мрамора стояла фотография в серебряной рамке. Мегрэ встал и рассмотрел ее поближе. На ней была снята г-жа Сабен-Левек, наверняка в пору ее девичества: юная девушка в заученной позе. В ту пору она была очень хорошенькой, в лице ее было что-то мальчишеское.

— Да, я была такой… Изменилась, правда?

— Эта фотография была сделана до или после вашего замужества?

— Через несколько недель после него. Жерар настоял, чтобы я сфотографировалась у известного фотографа на бульваре Осман.

— Значит, он был влюблен в вас?

— Не знаю. Казалось, что да.

— Все сломалось неожиданно?

— Нет. В первый раз он исчез на сутки, и я ничего ему не сказала. Он наврал, что ездил к клиенту в провинцию. Затем он начал исчезать, когда ему заблагорассудится. Он больше не предупреждал меня. Уходил после обеда, и я никогда не знала, когда он вернется.

— Каков он в семейной жизни?

— Вам все скажут, что он был очень веселым малым, который ладил со всеми и всегда был готов оказать услугу. Иные считали, что он немного ребячлив.

— А вы?

— Мне не на что жаловаться. Видимо, я не нашла к нему подхода или он ошибся на мой счет.

— То есть?

— Решил, что я не такая, какая есть.

— Чем вы занимались до встречи с ним?

— Была секретаршей у одного адвоката. Мэтр Бернар д'Аржан с улицы Риволи. Они были знакомы. Жерар много раз приходил в контору к моему патрону и однажды предложил мне пойти с ним куда-нибудь…

— Вы родились в Париже?

— Нет. В Кемпере.

— Почему вы думаете, что его убили?

— Потому что это — единственное объяснение.

— Ваша мать еще жива?

— Да. Отец — его звали Луи Фрасье — умер. Он был бухгалтером. Мать — урожденная княгиня Учевка…

— Вы посылаете ей деньги?

— Естественно. Деньги никогда для Жерара ничего не значили. Он давал мне столько, сколько мне было необходимо, не требуя отчета.

Она допила рюмку и поднесла к губам платок.

— Вы разрешите мне осмотреть квартиру?

— Я вас проведу.

Она поднялась с кушетки и, осторожно ступая, направилась к двери.

Всюду чувствовалось богатство, положение в свете, завоеванное еще в прошлом веке, строгость. Квартира занимала весь этаж, и г-жа Сабен-Левек, которая все еще неуверенно держалась на ногах, начала с осмотра своей половины.

За будуаром оказалась еще одна очень большая комната, стены которой также были затянуты голубым шелком. Судя по всему, это был любимый цвет хозяйки. Постель была не застелена, но г-жа Сабен-Левек не испытывала неловкости от того, что могло предстать нескромному взгляду. Белая мебель. Початая бутылка коньяка на комоде.