В квартире матери Оноре Кюэнде царила атмосфера еще большего покоя и уюта, быть может, благодаря контрасту с уличным шумом. Из окна, так близко, что рукой можно достать, видны были лавочки и лотки, и были слышны голоса продавцов, расхваливающих свой товар.

Та квартира была меньше и ниже, и какая-то более тесная. Старая женщина проводила в ней всю жизнь, с утра до вечера. Одна-одинешенька. Только собака и кот составляли ей компанию. Когда не было сына, она наверняка не находила себе места. Может быть, и он должен купить себе собаку или кошку?

Что за глупая идея! Он ведь не старая баба, не слесаришка, а те двое приехали из глухой швейцарской деревни в столицу и наняли себе квартиру на одной из самых шумных улиц Парижа.

— О чем ты так думаешь? — внезапно спросила госпожа Мегрэ. Он усмехнулся.

— О собаке.

— Ты хочешь купить собаку?

— Нет. В конце концов это было бы не одно и то же…

Та собака была найдена на улице, со сломанными лапками…

— Отдохнешь, вздремнешь немного?

— У меня нет времени, к сожалению!

— Непонятно, доволен ты своей работой или нет…

Его поразила точность этого наблюдения. Смерть Кюэнде откровенно его огорчила. У него была личная обида на его убийцу, как если бы этот швейцарец был его другом, товарищем или, по крайней мере, старым знакомым.

Он был так сердит на них еще и за то, что они изувечили тело и бросили его, как мертвое животное, в Булонском лесу не землю, скованную льдом, где тело должно было окаменеть.

В то же время он не мог удержаться от усмешки, осознавая, каков был образ Кюэнде и какие у него были мании. Старался понять его и считал, что ему это удается.

Конечно, в начале своей, если так можно сказать, карьеры, Оноре, в то время скромный ученик слесаря, входил в свое ремесло совершенно банально: крал без разбора все, что подворачивалось под руку.

Он не продавал вещей, добытых таким способом, а собирал их в своей мансарде, как молодой щенок собирает под соломенной подстилкой кости или корки хлеба.

После приезда в Париж, когда он жил неподалеку от площади Бастилии, он усовершенствовал свой метод, и уже тогда отчетливо вырисовывался путь, который он выбрал. Он не вступил ни в какую банду. У него не было ни друзей, ни приятелей. Он работал в одиночку.

Слесарь, котельщик, «золотая ручка», добросовестный и точный в работе, он научился прокрадываться в крупные склады, мастерские, различные хранилища.

Он никогда не был вооружен. Не имел ни огнестрельного оружия, ни даже ножа.

Никогда не вызывал тревоги, никогда не оставлял после себя следов. Это был тихий человек, молчаливый как в обычной жизни, так и во время «работы».

Были ли у него какие-нибудь отношения с женщинами? Имел ли он постоянную приятельницу? Никогда не удавалось напасть на подобный след. Он жил со своей матерью, а если даже и имел какие-то мимолетные романы, то делал это тайно, может быть, в каком-то отдаленном районе, где никто его не знал и никто не располагал о нем никакими сведениями.

Он мог целыми часами сидеть в кафе у окна за стаканом белого вина. Он мог также целыми днями дежурить у окна в нанятой комнате, как на улице Муфтар, читая книги и журналы и греясь у печки.

У него не было почти никаких личных потребностей. А ведь список украденных предметов, не говоря уже об иных кражах, в которых именно его можно было подозревать, был довольно значителен, и стоимость украденных вещей составляла целое состояние.

Может быть, он вел двойную жизнь где-то за Парижем, может быть, там продавал те вещи и тратил полученные таким способом деньги?

— Думаю, — Мегрэ объяснил жене, — об одном довольно странном человеке. Он был взломщиком.

— Тот, которого убили прошлой ночью?

— Откуда ты знаешь?

— Прочитала заметку в газете.

— Покажи.

— Всего несколько строк. Я наткнулась на них случайно.

Мегрэ прочитал:

ТРУП В БУЛОНСКОМ ЛЕСУ

Сегодня ночью, около трех часов утра, патруль полиции на велосипедах из XVI округа обнаружил на одной из аллей Булонского леса труп мужчины с изуродованным лицом. Установлено, что погибшего звали Оноре Кюэнде, 50 лет, происходил из кантона Во в Швейцарии и был уже несколько раз судим. По мнению судебного следователя Кажу, который прибыл на место происшествия в сопровождении вице-прокурора Кернавеля, а также судебного врача, который ведет следствие по этому делу, следовало бы допустить, что произошло сведение личных счетов в преступной среде.

«Сведение личных счетов в преступной среде»… Такая формулировка может привести в бешенство! Это значит, что, по мнению господ из Дворца правосудия, дело практически уже похоронено. Как это когда-то сказал прокурор: «Хорошо, пусть они убивают друг друга. Палачу будет меньше работы и больше пользы для граждан».

— Ты что-то сказал?

— Разве я что-то говорил? Ах да… Представь себе взломщика, который умышленно выбирает дома или квартиры не пустые…

— Что это значит: не пустые?

— Такие квартиры, в которых кто-то есть…

— Почему?

— Послушай. Каждый год, а точнее, каждое лето в течение нескольких недель большинство квартир в Париже стоят пустые, поскольку жильцы уезжают в отпуск: к морю, в горы, за границу или в свои поместья в деревне.

— Знаю, тогда бывает больше всего краж.

— Но производят их специалисты, а такие не отважатся никогда забраться или вломиться в квартиру, в которой находятся люди…

— А этот твой… он вел себя иначе?

— Да, этот мой, Кюэнде, интересовался исключительно квартирами, в которых в это время находились жильцы. Он ждал, к примеру, того момента, когда они возвращаются из театра и когда хозяйка положит свои драгоценности в комнате, соседней со спальней, а иногда и на туалетном столике рядом с кроватью…

Госпожа Мегрэ умела мыслить логично:

— Но ведь каждая элегантная женщина, если собирается куда-то пойти вечером, драгоценности надевает на себя, поэтому, если бы он вломился в квартиру во время ее отсутствия, то не нашел бы ничего ценного.

— Но мог бы найти иные, не менее дорогие вещи, например картины, не говоря уже о наличных деньгах…

— Значит, ты допускаешь, что этот человек страдал какой-то навязчивой идеей? Что он был невменяем?

— Такое подозрение было бы, вероятно, слишком сильным, но я подозреваю, что он был охвачен какой-то манией, что получал особое удовлетворение, забираясь в дом, заполненный людьми. Один раз он стянул часы с ночного столика, когда владелец спал и ничего не слышал. Жилка азарта, — закончил он с улыбкой. Госпожа Мегрэ тоже улыбнулась.

— Сколько раз ты его ловил?

— Сидел он только один раз, но это было еще тогда, когда он не разработал своего метода и крал что попало, так же, как и другие преступники. У нас в бюро целый список краж, которые мог совершить только он. Он подготавливался к «делу» долго, иногда снимал на несколько недель комнату на противоположной стороне улицы и наблюдал за жильем, которое потом обкрадывал.

— Но почему его убили? — спросила госпожа Мегрэ.

— Именно этот вопрос я и задаю себе. Единственное, что меня могло бы навести на какой-то след, это если бы удалось установить, какое дело он планировал именно в ту ночь. Редко когда Мегрэ говорил жене так много о следствии, которое еще только велось, но мог это сделать, поскольку не он его вел, и потому, что дело было необычным. Оноре Кюэнде привлекал его и как тип человека, и как специалист в своей «сфере», интересовали его оба — и он, и старая Жюстина, его мать.

«Я уверена, что он не оставит меня без средств к существованию…» — сказала она с гордостью.

И при этом Мегрэ был убежден, что она действительно не знает, где ее сын прятал деньги.

Она верила ему, верила слепо, что Оноре не оставит ее без средств к жизни!

Каким путем доходили до нее деньги? Что он предпринял, чтобы ее обеспечить, предоставить средства к существованию, он, который не имел ни друзей, ни коллег по ремеслу?