— Вам случалось ходить в театр втроем?

— Редко. Мой зять интересуется только медициной и своими больными.

— А ваш муж?

— Мы иногда ходили с ним вдвоем в кино или в мюзик-холл. Он очень любил мюзик-холл.

Голос у нее был ровный, невыразительный. Отвечая, она все время глядела на Мегрэ, словно на экзаменатора.

— Вы заказали билеты по телефону?

— Да. Кресла номер девяносто семь и девяносто восемь. Я хорошо помню, так как всегда прошу места у центрального прохода.

— Кто знал, что в этот вечер вас не будет дома?

— Муж, зять и наша уборщица.

— Больше никто?

— Еще мой парикмахер, я ходила к нему днем.

— Ваш муж курил?

В голову Мегрэ приходили все новые и новые мысли, он только что вспомнил о сигаре в пепельнице.

— Мало. Одну сигару после еды. Иногда еще выкуривал одну во время утренней прогулки.

— Извините меня за такой нелепый вопрос: вы не знали, у вашего мужа были враги?

Она не стала энергично возражать, а просто сказала:

— Нет.

— У вас никогда не создавалось впечатления, что он от вас что-то скрывает, что держит в тайне какую-то сторону своей жизни?

— Нет.

— Что вы подумали, возвратившись вчера вечером, когда обнаружили, что он мертв?

— Что он умер.

Лицо ее стало еще жестче, словно превратилось в маску, и Мегрэ на минуту показалось, что ее глаза наполнились слезами.

— Вам не пришло в голову, кто мог его убить?

Он уловил едва заметное колебание.

— Нет.

— Почему вы сразу же не позвонили в полицию?

Она помолчала и на мгновение отвела взгляд от комиссара:

— Не знаю.

— Вы сначала позвонили зятю?

— Я никому не звонила. Это Вероника позвонила к себе домой, волнуясь, что не застала мужа здесь.

— Она не удивилась, когда его не оказалось и дома?

— Не знаю.

— Кто подумал о докторе Ларю?

— Кажется, я. Нам был необходим человек, который бы всем этим занялся.

— Вы никого не подозреваете, мадам Жослен?

— Никого.

— Почему вы встали сегодня утром?

— У меня нет причин оставаться в постели.

— Вы уверены, что в доме ничего не пропало?

— Дочь проверяла. Она знает, где что лежит, не хуже меня. Кроме пистолета…

— Когда вы видели его в последний раз?

— Несколько дней назад. Не помню точно когда.

— Вы знали, что он заряжен?

— Да. У моего мужа всегда был дома заряженный пистолет. После свадьбы он держал его в ящике своего ночного столика. Потом, боясь, как бы его не взяла Вероника, а в спальне у нас ничего не запиралось, он переложил его в комод. Долгое время этот ящик был на замке, а теперь, когда Вероника подросла и вышла замуж…

— Вам не казалось, что ваш муж чего-то боялся?

— Нет.

— Он держал много денег?

— Очень мало. Мы почти всегда расплачивались чеками.

— Вам никогда не случалось, вернувшись домой, застать у мужа кого-нибудь незнакомого?

— Нет.

— И вы никогда не встречали вашего мужа с каким-нибудь неизвестным вам человеком?

— Нет, господин комиссар.

— Благодарю вас…

Ему было жарко. Он только что провел один из самых неприятных допросов в своей практике. Словно бросаешь мяч, а он не отскакивает обратно. Ему казалось, что его вопросы не попадали в цель, не затрагивали ничего относящегося к делу, а ответы, которые он получал, были формальными, невыразительными.

Она ответила на все вопросы Мегрэ, но от себя не добавила ни одной фразы.

Она не поднялась, чтобы проститься с комиссаром, а продолжала сидеть в своем кресле, и невозможно было что-то прочесть в ее глазах, хотя и очень живых.

— Простите меня за вторжение.

Она не возражала, ждала, пока он встанет, чтобы тоже подняться, потом пошла вслед за ним, пока он неуклюже направлялся к двери.

— Если вам что-то придет в голову, какая-нибудь мысль, какое-нибудь подозрение, если вы что-нибудь вспомните…

Она снова опустила ресницы.

— У вашей двери дежурит полицейский, и, надеюсь, журналисты не станут вам докучать.

— Мадам Маню сказала мне, что они уже приходили…

— Давно вы ее знаете?

— Примерно с полгода.

— У нее есть ключ от вашей квартиры?

— Да. Я заказала ей дополнительно.

— А кто еще, кроме нее, имел ключ?

— Мой муж и я. Еще наша дочь. Он остался у нее с тех пор, как она еще жила здесь до замужества.

— Больше ни у кого?

— Да, еще есть один, пятый ключ, который я называю запасным и держу на своем туалетном столике.

— Он лежит там по-прежнему?

— Да, я его там недавно видела.

— Могу я задать еще один вопрос вашей дочери?

Она открыла дверь, на минуту скрылась и вернулась с Вероникой, которая по очереди их оглядела.

— Ваша мама сказала мне, что у вас остался ключ от этой квартиры. Я хотел бы удостовериться, что он находится у вас по-прежнему…

Она подошла к комоду, взяла голубую кожаную сумку, открыла ее и вынула маленький плоский ключ.

— Вы брали его с собой в театр?

— Нет. Я взяла театральную сумочку, намного меньше этой, в ней ничего не помещается.

— Выходит, ключ оставался в вашей квартире на бульваре Брюн?

Это было все. Он не знал, какие еще вопросы было бы уместно задать. Впрочем, он уже и не мог больше оставаться здесь.

— Благодарю вас.

Он спустился пешком, чтобы размять ноги, и, пройдя один марш, облегченно вздохнул. На тротуаре взад и вперед ходил полицейский, а журналисты устроились напротив, в кафе, и, увидев комиссара, сразу же бросились к нему:

— Вы допросили обеих женщин?

Он оглядел их так, как смотрела вдова Рене Жослена, словно через стекло, не видя их лиц.

— Это правда, что мадам Жослен отказывается отвечать?

— Право, господа, мне нечего вам сказать.

— Когда же вы надеетесь…

Он махнул рукой и направился к бульвару Распай в поисках такси. Журналисты не пошли за ним следом, а снова заняли свои позиции, а он этим воспользовался, чтобы зайти в кафе, где они были ночью.

В свой кабинет на набережной Орфевр он попал только около полудня, тут же приоткрыл дверь в кабинет инспекторов, где увидел Лапуэнта и Торранса.

— Зайдите ко мне оба.

Он тяжело уселся за свой стол и набил самую большую из трубок.

— Что ты сегодня делал? — спросил он сначала у юного Лапуэнта.

— Я пошел на улицу Жюли, чтобы проверить показания Фабра, и расспросил всех трех консьержек.

Все они подтверждают, что вчера вечером кто-то приходил и справлялся, нет ли в доме больного ребенка.

Одна из них отнеслась к этому человеку недоверчиво, решила, что он не похож на врача, он даже показался ей подозрительным. Она чуть было не предупредила полицию.

— В котором часу он приходил?

— Между половиной одиннадцатого и одиннадцатью.

— А что говорят в больнице?

— Там было потруднее. Я попал в самый неудачный момент, когда профессор и врачи совершают обход. Все сбились с ног. Я издали заметил доктора Фабра и уверен, что он меня тоже узнал.

— Он никак не отреагировал?

— Нет.

— Ему часто случается заходить по вечерам в больницу?

— Вероятно, это входит в обязанности всех врачей, если их срочно вызывают или когда они ведут серьезного больного. Я узнал, что чаще всех там бывает доктор Фабр. Мне удалось поговорить на ходу с двумя или тремя медсестрами. Их мнения о докторе Фабре совпали. К нему относятся в больнице почти как к святому.

— Он долго сидел у постели своего больного?

— Нет. Он заходил во многие палаты и разговаривал с дежурным врачом.

— Они там уже в курсе дела?

— Не думаю. На меня они поглядывали косо. Особенно одна, довольно молодая, скорее не медсестра, а ассистентка. Она сказала мне с раздражением: «Если вы собираетесь задавать нескромные вопросы, то лучше обратитесь непосредственно к доктору Фабру».

— Судебный врач не звонил?

Обычно после вскрытия сразу же звонили на набережную Орфевр, чтобы сообщить о результатах, а потом уже присылали официальный рапорт, на составление которого уходило некоторое время.