— Ну а Роза?

Мегрэ не забывал о больных, которые ждали, — о женщине с младенцем на руках, о мальчике с забинтованной головой. Но доктор, видимо, не торопился. Он закурил сигару, поудобнее устроился в кресле, словно готовясь к длинному разговору.

— Во Франции тысячи таких девушек, как Роза. Из какой она семьи, вам известно. Вероятно, проучилась в деревенской школе года три, не больше. Потом случайно попала в другое окружение. Там с ней чересчур много разговаривали. Слишком много читала сама. Знаете, о чем она спросила меня как-то, придя ко мне на прием? Что я думаю о теории Фрейда! Она все приставала ко мне: в порядке ли у нее железы внутренней секреции. Да разве все упомнишь? Я делал вид, что принимаю ее всерьез. Выслушивал ее, прописывал лекарства, которые были безвредны, как вода.

— Бывала ли она печальной?

— Никогда. Напротив, она была веселого нрава, казалась беззаботной. Но временами она ударялась в эти свои размышления, как она это называла, и тогда вдруг становилась очень серьезной. Должно быть, у Валентины она откопала Достоевского и прочла всего — от корки до корки.

— Из лекарств, что вы прописывали ей, ни одно не содержало в себе мышьяка?

— Ни одно, будьте уверены.

— Благодарю вас, доктор.

— Вы уже уходите? Мне так хотелось, чтобы вы остались подольше.

— Наверное, я еще побываю у вас.

— Ну, если вы обещаете…

Доктор вздохнул с досадой: ему, видимо, не хотелось возвращаться к больным.

Кастэн ждал на улице.

— Что вы сейчас собираетесь делать?

— Съезжу в Ипор.

— Подбросить вас на моей «симке»?

— Нет, не надо. Позвони-ка лучше жене и предупреди ее, что ты сегодня можешь вернуться домой позже обычного. А то и вовсе ночевать дома не будешь.

— Она к этому привыкла. Как же вы туда доберетесь?

В это время автобусы уже не ходят. Не пешком же вы собираетесь идти.

— Я возьму такси.

— Если одно из двух такси свободно. Ведь здесь, в Этрета, всего два такси. Стоянка вон там, на углу улицы. А мне чем заняться это время?

— Поищи Тео Бессона.

— Ну, это не слишком трудно. Стоит только обойти кабачки. А потом?

— Это все. Последи за ним.

— Незаметно?

— Ничего не случится, если он тебя и заметит. Главное, не упускай его. Если он выедет из города на машине, у тебя есть твоя «симка». Поставь ее неподалеку от его авто. В этом случае черкни мне пару слов и оставь записку у меня в отеле. Не думаю, чтобы он мог далеко уехать.

— Если вы едете повидать семейство Трошю, желаю вам приятно провести время.

Солнце уже начало клониться к закату, когда Мегрэ выезжал из города на такси, шофер которого то и дело оборачивался к нему, чтобы поговорить. Комиссар, казалось, был в полудреме, лишь время от времени делал затяжку из своей трубки. Сельский пейзаж приобрел темно-зеленый оттенок, на фермах уже зажигались огоньки, в загонах мычали коровы.

Ипор оказался рыбацкой деревней, в которой, как и повсюду на побережье, было несколько каменных домов, где сдавались комнаты для приезжих. Шофер спросил, как ему проехать, — он не знал семьи Трошю. Наконец он остановился перед одноэтажным домом, на ограде которого сушились сети.

— Подождать вас? — спросил шофер.

— Да, пожалуйста.

В окне смутно обрисовалось чье-то лицо. Мегрэ постучал в дверь, из-за которой доносилось звяканье вилок, стало быть, семейство было за столом.

Дверь ему открыл Анри, рот у него был полон, и он молча смотрел на комиссара, не приглашая его войти.

В глубине комнаты горел огонь в очаге, над которым был подвешен объемистый котел. Рядом стояла печь, великолепная, почти новая печь, но можно было догадаться, что это предмет роскоши, которым пользуются лишь в редких случаях.

— Могу я поговорить с вашим отцом?

Старик тоже видел Мегрэ, но пока молчал. Их было пятеро или шестеро вокруг длинного стола без скатерти; перед ними дымились тарелки, а в центре стояло огромное блюдо — картошка и треска в сметане. Мать повернулась спиной к двери. Маленький русоволосый мальчонка вертел головой, стараясь увидеть пришельца.

— Впусти его, Анри, — проговорил наконец старик, с почти торжественной значительностью. Казалось, он говорил всему своему семейству: «Не пугайтесь: я здесь, и ничего с вами не случится».

Анри не сел на место, а остался стоять возле железной кровати, над которой висела лубочная картинка, изображавшая «Анжелюс» Милле.

— Вы, наверное, начальник того, кто уже был у нас?

— Я комиссар Мегрэ.

— Что вам еще от нас надо?

У него была выразительная голова моряка, какие любят художники-самоучки. Даже дома он не расставался со своей морской фуражкой. Он был одинаков в высоту и в ширину, и синий свитер подчеркивал его могучие плечи.

— Я пытаюсь установить, кто убил…

— Мою дочь! — закончил Трошю, как бы уточняя этим, что убили именно его дочь, а не чью-то еще.

— Совершенно верно. Очень сожалею, что вынужден был побеспокоить вас. Я не предполагал, что застану вас за столом.

— А в какое время едят суп у вас? Наверняка позже, как у людей, которые не поднимаются в половине пятого утра.

— Сделайте одолжение, продолжайте ужинать.

— Я уже поел.

Остальные продолжали есть молча, степенно, не переставая, однако, разглядывать Мегрэ, не пропуская мимо ушей ни одного слова отца.

Анри закурил сигарету, возможно, это было вызовом. Комиссар, которому все еще не предложили сесть, выглядел огромным в этой комнате с низким потолком, откуда свешивались домашние колбасы.

В комнате было две кровати, одна из них детская, через открытую дверь в другой комнате виднелось еще три. Но рукомойника не было — значит, все умывались на улице у колодца.

— Вы забрали вещи дочери?

— Это мое право, так ведь?

— Я вас не упрекаю. Просто моя задача облегчилась бы, если бы я знал, что было среди этих вещей.

Трошю обернулся к жене, и Мегрэ наконец увидел ее лицо. Она выглядела молодо для матери такой большой семьи, таких взрослых детей, как Роза и Анри. Она была худощава, одета в черное платье, на груди у нее висел медальон.

Родители переглядывались, дети заерзали на скамьях.

— Видите ли, мы уже их поделили.

— В доме уже не все ее вещи?

— Жанна, она работает в Гавре, увезла ее платья и белье, они ей впору. Вот туфли она не взяла, туфли ей малы.

— Теперь они мои! — заявила девочка лет четырнадцати, с крупными рыжими веснушками.

— Помолчи!

— Меня интересуют не столько вещи, сколько разные мелочи. Писем у нее не было?

На этот раз родители посмотрели на Анри, но тот, казалось, не слишком-то был расположен отвечать. Мегрэ повторил свой вопрос.

— Нет, — процедил Анри.

— Ни тетрадей, ни записей?

— Я нашел только альманах.

— Какой альманах?

Анри нехотя пошел в другую комнату. Мегрэ припоминал теперь, что в юности, когда он сам жил в деревне, ему приходилось видеть такие альманахи, плохо отпечатанные, на скверной бумаге, снабженные примитивными иллюстрациями. Его удивило, что такие издания еще существуют.

На каждый день месяца там было предсказание, например:

«17 августа. Меланхолия.

18 августа. Ничего не предпринимать. Не отправляться в дорогу.

19 августа. Утро будет радостным, но берегись вечера».

Мегрэ не улыбался, он с серьезным видом листал поданную ему книжицу, которую, однако, читали и перечитывали бесконечное число раз. Но ничего особенного он не обнаружил ни в сентябре, ни в конце августа.

— Других бумаг вы не находили?

Тут мать решилась встать и в свою очередь взять слово. Чувствовалось, что вся семья стоит за нее горой, заранее аплодируя ее ответу на вопрос Мегрэ.

— Вы в самом деле думаете, что вам надо было приезжать именно сюда и задавать вопросы нам? Я хочу, чтобы мне в конце концов ответили: мою дочь убили или не мою? А раз это моя дочь, тогда, мне кажется, не нам следует докучать вопросами, а тем, кого пытаются оставить в покое!