Г-жа Мегрэ, которая лущила горох, сидя в густой тени, где яркими пятнами выделялись голубизна ее фартука и зелень стручков, г-жа Мегрэ, чьи руки никогда не знали покоя и не могли оставаться без дела даже в два часа пополудни самого знойного из всех августовских дней, г-жа Мегрэ, неусыпно, как за младенцем, следившая за мужем, вдруг встревожилась:

— Да ты, никак, уже собираешься встать!

Между тем корабельный шезлонг, в котором возлежал Мегрэ, даже не скрипнул, бывший комиссар уголовной полиции даже не шелохнулся.

Но она хорошо знала мужа и не могла не заметить, как слегка передернулось его лоснящееся от пота лицо. Ведь он и в самом деле хотел подняться, но теперь из самолюбия продолжал лежать.

С тех нор, как комиссар ушел в отставку, они проводили уже второе лето в своем доме в Мен-сюр-Луар. Меньше четверти часа назад Мегрэ с удовольствием растянулся в шезлонге, спокойно дымя своей трубкой. Свежесть в этом уголке ощущалась тем заметнее, что всего в двух местах отсюда резко обозначалась граница солнца и тени, и вы попадали в настоящее пекло, где жужжали несносные мухи.

Горошинки ритмично падали одна за другой в эмалированную миску. Г-жа Мегрэ сидела расставив колени; натянутый на них передник был полон стручков, а рядом стояли еще две корзины, полные горошка, который она собрала утром для консервирования.

Мегрэ больше всего нравился в доме этот уютный уголок между кухней и садом — нечто вроде дворика под навесом, наподобие испанского патио[1], где они поставили буфет и даже устроили плиту.

Там они обычно завтракали и обедали. Пол был вымощен красными плитками, от которых в тени было еще прохладнее.

Мегрэ выдержал пять минут, может быть, чуть побольше. Глядя сквозь полуприкрытые веки на огород, который, казалось, курился под палящим солнцем, он наконец не выдержал и, отбросив самолюбие, решительно встал.

— Что ты еще надумал делать?

В эту минуту Мегрэ был похож на надувшегося малыша, которого застали за какой-нибудь шалостью. Такое выражение появлялось у него довольно часто, когда они бывали вдвоем с женой.

— Я уверен, что колорадские жуки опять набросились на баклажаны, — проворчал он. — И все из-за твоего салата…

Уже целый месяц у них шли перепалки из-за этого салата, посаженного г-жой Мегрэ на свободные места между кусчами баклажанов.

— Незачем земле даром пропадать, — заявила она. Тогда Мегрэ не возражал. Он и не подумал, что колорадский жук пожирает баклажанные листья еще охотнее, чем картофельную ботву. А теперь из-за салата нельзя было полить их раствором мышьяка.

Мегрэ, не расставаясь со своей широкополой соломенной шляпой, раз по десять на дню склонялся над бледно-зелеными листьями и осторожно переворачивал их, стараясь не упустить ни одного жучка. Он набирал их целую пригоршню и бросал в огонь, бурча себе что-то под нос и сердито поглядывая на жену.

— И все из-за твоего салата…

По правде говоря, с тех пор, как комиссар ушел на пенсию, он и часу спокойно не посидел в своем пресловутом шезлонге, который торжественно принес с базара у ратуши, поклявшись жене, что ежедневно будет проводить в нем послеполуденные часы.

А теперь он стоял на солнцепеке, в деревянных сабо на босу ногу, в синих холщовых штанах, которые болтались у него на бедрах, топорщась сзади, словно слоновья кожа, в крестьянской рубахе с затейливым узором, распахнутой на груди.

Мегрэ услышал стук деревянного молотка, прокатившийся в пустых и затененных комнатах, словно удары колокола под монастырскими сводами. Кто-то стучал у входной двери, и г-жа Мегрэ растерялась, как всегда в случаях, когда кто-нибудь приходил без предупреждения. Она издали посмотрела на мужа, словно спрашивая у него совета. Потом приподняла свой фартук, полный стручков, не зная, куда их высыпать, и наконец развязала его: она никогда не позволила бы себе подойти к двери в затрапезном виде.

Молоток стукнул еще раз, два, три — повелительно, прямо-таки гневно. В дрожащем воздухе Мегрэ послышались приглушенные звуки автомобильного мотора. Он по-прежнему стоял склонившись над баклажанами, в то время как его жена поправляла седые волосы перед маленьким зеркалом.

Едва она успела скрыться в тени дома, как распахнулась маленькая калитка со стороны переулка, которой пользовались только хорошие знакомые супругов Мегрэ, и показалась старая дама в трауре, высокомерная и в то же время такая забавная, что ее появление, должно быть, надолго запомнилось комиссару.

Помедлив секунду у калитки, она легким, решительным шагом, который так не вязался с ее возрастом, направилась прямо к Мегрэ.

— Послушайте, любезный… Только не вздумайте говорить, что вашего хозяина нет дома: я уже навела справки…

Она была высока, сухопара, на морщинистом лице сквозь густой слой пудры проступали от жары капельки пота. На лице особенно заметны были глаза — ярко-черные и необыкновенно живые.

— Сейчас же ступайте и скажите ему, что Бернадетта Аморель проехала сто километров, чтобы поговорить с ним.

У нее, конечно, не хватило терпения дожидаться перед закрытой дверью. Она из тех, кого не заставляют ждать. Она уже успела расспросить соседей, и ее не обманули закрытые ставни на окнах.

Показал ли ей кто-нибудь садовую калитку? Едва ли. Она и сама могла найти ее. И теперь она направлялась к маленькому тенистому дворику, куда только что вернулась хозяйка дома.

— Подите и передайте комиссару Мегрэ…

Г-жа Мегрэ недоумевала. Ее муж тяжелыми шагами шел вслед за старой дамой, с легкой насмешкой поглядывая на нее. Потом он сказал:

— Если вы потрудитесь войти в дом…

— Бьюсь об заклад, что он уже храпит после обеда. А что, он по-прежнему такой же толстый?

— Вы его хорошо знаете?

— А какое вам дело? Ступайте и скажите, что его ждет Бернадетта Аморель, а остальное вас не касается.

И тут же, спохватившись, порылась в черном бархатном ридикюле с серебряным замком, какие были в моде еще в начале века.

— Возьмите! — И старуха протянула ему несколько франков.

— Простите, госпожа Аморель, но я вынужден отказаться. Видите ли, я и есть бывший комиссар Мегрэ.

И тут старуха изрекла фразу, которая им надолго запомнилась. Оглядев его с ног, обутых в сабо, до растрепанных волос — он успел снять свою соломенную шляпу, — она проронила:

— Ну, если вам так угодно…

Бедная г-жа Мегрэ! Напрасно она подавала мужу знаки. Он их не замечал. А она хотела дать ему понять, чтобы он проводил даму в гостиную… Разве можно принимать людей во дворе, где занимаются стряпней и другими домашними делами?..

Но г-жа Аморель уже устроилась в маленьком плетеном кресле и, казалось, прекрасно себя в нем чувствовала. Она первая заметила, что г-жа Мегрэ чем-то встревожена, и с нетерпением бросила ей:

— Ах, да оставьте же комиссара в покое! Еще немного, и она могла бы попросить г-жу Мегрэ удалиться, но та и сама не замедлила сделать это. В присутствии гостьи продолжать работу было нелегко.

— Надеюсь, комиссар, моя фамилия вам знакома?

— Аморель? «Песчаные карьеры и буксиры»?

— Совершенно верно. «Аморель и Кампуа». Когда-то, много лет назад, ему пришлось заниматься расследованием одного дела в верховьях Сены, и он видел, как по реке целый день следовали караваны судов с зеленым треугольником фирмы «Аморель и Кампуа». А в Париже, на острове Сен-Луи, когда он еще служил в уголовной полиции, Мегрэ частенько проходил мимо конторы «Аморель и Кампуа» — владельцев песчаных карьеров и грузовых судов.

— Я не могу терять времени, выслушайте меня! Сегодня, когда мой зять и дочь отправились в гости к Маликам, я велела Франсуа быстро выкатить наш старенький «Рено». Они об этом и не догадываются. И, конечно, до вечера не вернутся домой… Вы поняли?