Тут же справа фотография молодого человека лет двадцати, с более удлиненным, чем у родителей, лицом и такими же добрыми глазами. Не только глаза, но даже поза его выражали робкую покорность. А под этой рамкой — бант из черного крепа.
Мегрэ пошел было к пианино, уставленному бесчисленными снимками, но в этот момент дверь открылась, и он увидел стоящего в проеме г-на Кампуа. Сейчас он показался Мегрэ меньше ростом и старше, чем тогда, когда он видел его впервые.
Совладелец фирмы был уже очень стар, хотя широкоплеч и по-крестьянски коренаст.
— Я знаю, кто вы, — с ходу начал старик. — Я не мог отказаться принять вас, но сказать вам мне нечего. Через несколько минут я уезжаю в далекое путешествие.
— Где вы садитесь на корабль, господин Кампуа?
— В Гавре.
— Значит, вы должны ехать парижским поездом в десять двадцать две? Вы успеете.
— Прошу прощения, но у меня не все еще собрано в дорогу. Кроме того, я еще не обедал. Повторяю: мне совершенно нечего вам сказать.
Чего он боялся? А то, что он охвачен страхом, сразу бросалось в глаза. В черном костюме и черном галстуке, завязанном раз и навсегда, он сливался бы с полумраком комнаты, если — бы не белизна сорочки. Кампуа оставил дверь открытой, как бы давая этим понять, что беседа будет короткой, и не предложил посетителю сесть.
— Вам приходилось до этого путешествовать? Солжет ли он сейчас? Ему явно недостает кого-то, кто подсказал бы ответ. И все-таки свойственная ему порядочность одержала верх. Нет, он не из тех, что умеют лгать. Сейчас он признается…
— Нет, я собираюсь путешествовать впервые.
— Вам уже исполнилось семьдесят пять?
— Семьдесят семь!
— Ну что ж, рискнем.
Испуганный взгляд выдает, что Кампуа заранее чувствует себя побежденным и, может быть, уже приготовился к этому поражению.
— Я уверен, господин Кампуа, что еще три дня назад вы и не помышляли о путешествии. Я уверен также, что оно вас немного пугает. Фьорды Норвегии в вашем возрасте!..
Старик пробормотал как заученный урок:
— Я всегда мечтал побывать в Норвегии.
— Но вы не собирались предпринять путешествие именно теперь. Кто-то решил за вас, не так ли?
— Не понимаю, что вы этим хотите сказать. Мой внук и я…
— Ваш внук, должно быть, так же удивлен, как и вы. В данный момент не важно, кто организовал вам это путешествие. Кстати, вам известно, где были взяты билеты?
Нет, Кампуа не знал. Это было ясно по его удивленному взгляду. Кто-то продиктовал ему его роль, и он старался добросовестно играть ее. Но бывают же непредвиденные обстоятельства — например, неожиданное вторжение Мегрэ! Бедняга был в полной растерянности.
— Послушайте, господин комиссар, я повторяю: мне нечего вам сказать. Я нахожусь в своем доме. Я должен сейчас отправиться в путешествие. Согласитесь, что я имею полное право просить вас оставить меня в покое.
— Я пришел, чтобы поговорить с вами о вашем сыне. Мегрэ предвидел реакцию собеседника. Старый Кампуа смутился, побледнел и бросил полный печали взгляд на фотографию молодого человека.
— Мне нечего вам сказать, — повторил он, уцепившись за эту фразу, которая, как он сам уже понимал, ровно ничего не значила.
В коридоре раздался легкий шум. Мегрэ прислушался. Кампуа тоже услышал, но не выразил удивления и, подойдя к двери, сказал:
— Оставьте нас, Эжени! Багаж можно отнести в машину. Я скоро приду.
На этот раз он закрыл дверь и по привычке уселся на свое место перед бюро, как делал это в течение многих лет. Мегрэ, не дожидаясь, сел напротив него.
— Я много раздумывал по поводу кончины вашего сына, господин Кампуа…
— Зачем вам понадобилось говорить со мной об этом?
— Вы сами должны это понять. На прошлой неделе при таких же примерно обстоятельствах погибла девушка, которую вы хорошо знали. Только сейчас я расстался с молодым человеком, чуть было не покончившим счеты с жизнью, подобно тем двоим. А ведь это по вашей вине, Кампуа, не так ли?
Старик вздрогнул:
— По моей вине?
— Да, да, господин Кампуа! И вы сами это знаете. Конечно, вы не захотите в этом признаться, но в глубине души…
— Вы не имеете права обвинять меня в таких чудовищных вещах! Всю жизнь я был честным человеком. Но комиссар не дал ему времени на возражения.
— Где Эрнест Малик познакомился с вашим сыном?
Старик провел рукой по лбу.
— Не знаю.
— В то время вы уже жили в Орсене?
— Нет, в Париже, на острове Сен-Луи. Мы занимали большую квартиру под конторой. В ту пору контора была куда меньше, чем теперь.
— Ваш сын работал в этой конторе?
— Да. Незадолго до того он получил диплом юриста.
— У Аморелей в то время была уже вилла в Орсене?
— Да, они поселились здесь первыми. Бернадетта была женщиной очень живой. Она любила устраивать приемы. Вокруг нее всегда собиралась молодежь. По воскресным дням она многих приглашала к себе на виллу. Мой сын тоже бывал там.
— Он был влюблен в старшую дочь Аморелей?
— Они были помолвлены.
— А мадмуазель Лоране любила его?
— Не знаю. Думаю, что да. Почему вы задаете мне такие вопросы? После стольких лет…
Он тщетно старался выбраться из тупика, в который его загнал Мегрэ. В комнате все больше смеркалось, и на собеседников мертвыми глазами глядели люди с фотографий. Старик машинально взял пенковую трубку с длинным мундштуком из вишневого дерева, но набивать ее табаком не стал.
— Сколько лет было в то время мадмуазель Лоране?
— Я уже не помню. Нужно посчитать. Погодите… И он зашевелил губами, перебирая даты, как перебирают четки. Лоб его наморщился, глаза блуждали, словно он еще надеялся, что кто-то явится и освободит его.
— Ей, кажется, было семнадцать.
— Значит, ее младшей сестре, мадмуазель Эме, не было тогда и пятнадцати?
— Видимо, так. Не помню.
— А когда ваш сын Познакомился с Эрнестом Маликом, тот, если не ошибаюсь, работал частным секретарем у муниципального советника. Через этого советника он и познакомился с Аморелями. Малик был «блестящий молодой человек.
— Может быть…
— Он подружился с вашим сыном, и под его влиянием характер вашего сына изменился?
— Мой сын был очень добрый мальчик, мягкий, покладистый, — возразил отец.
— Он стал играть и делать долги…
— Этого я не знал.
— Долги, все более и более крупные, все более и более неотложные. Настолько, что в один прекрасный день он был вынужден прибегнуть к уловкам.
— Лучше бы он мне сразу во всем признался.
— Вы уверены, что поняли бы его? Старик, опустив голову, прошептал:
— В то время, может быть…
— Быть может, вы бы не поняли и выбросили бы его за дверь, если бы он вам признался, например, что взял деньги из кассы вашего компаньона, или подделал подписи, или…
— Замолчите!
— Он предпочел уйти из жизни. Быть может, ему кое-кто посоветовал так сделать? Быть может…
Кампуа на секунду закрыл руками исказившееся от боли лицо.
— Но почему вы пришли говорить со мной об этом именно сегодня? Чего вы добиваетесь? Какую цель преследуете?
— Признайтесь, господин Кампуа, что и тогда вы думали о том, о чем я думаю сейчас.
— А я не знаю, о чем вы думаете. И знать не желаю!
— Даже если у вас и не было подозрений, когда умер ваш сын, они должны были возникнуть после того, как спустя несколько месяцев Малик женился на мадмуазель Аморель. Вы понимаете, не правда ли?
— Я ничего не мог поделать.
— И вы присутствовали на свадьбе?
— Так нужно было. Ведь я был другом Амореля, его компаньоном. Он был без ума от Эрнеста Малика и смотрел на все его глазами.
— Настолько, что вы решили молчать.
— У меня была незамужняя дочь: мне нужно было выдать ее замуж.
Мегрэ поднялся, тяжелый, грозный, и бросил на подавленного старика исполненный гнева взгляд.
— И вот в течение долгих лет вы… Комиссар увидел слезы на глазах старика, и его грозный голос снова стал мягче.
