— На улице?

— Нет. Я спрашиваю: у вас никогда не было с ней свиданий?

Комиссару показалось, что Фред замялся, потом, посмотрев в глубину зала, на жену, бросил:

— Нет.

Он лгал. Это первое, что узнал Мегрэ на Набережной, куда пришел, опоздав на доклад. В инспекторской царило оживление. Мегрэ позвонил шефу, извинился и предупредил, что приедет к нему, как только переговорит с подчиненными.

Когда он звонил, в кабинет вошли Жанвье и Лапуэнт.

— Сначала Жанвье, — сказал комиссар. — Я вызову тебя, Лапуэнт.

Усталый вид Жанвье сразу бросался в глаза: ясно, что он тоже допоздна был на ногах.

— Я думал, ты зайдешь ко мне в «Пикреттс».

— Хотел, но закрутился и не успел. Даже спать не ложился.

— Оскара нашли?

Жанвье достал из кармана исписанный клочок бумаги.

— Не знаю. Вряд ли. Я обошел почти все меблирашки между улицей Шатоден и бульваром Монмартр. Везде показывал фотографию девушки. Одни говорят, что никогда ее не видели, другие увиливают от ответа.

— И что же?

— По крайней мере в десятке гостиниц ее знали.

— Не удалось выяснить, приходила она с одним и тем же человеком?

— Именно это я и спрашивал. По-моему, нет. Появлялась она обычно под утро с подвыпившими мужчинами, возможно с посетителями «Пикреттс».

— Она долго оставалась там?

— Час-другой, не больше.

— Не знаешь, ей платили?

— Когда я задавал этот вопрос, на меня смотрели, словно я свалился с луны. Дважды в «Модерне» ее видели с прилизанным юношей, под мышкой у того был футляр от саксофона.

— Жан-Жак, музыкант из «Пикреттс».

— Возможно. Последний раз две недели назад. Вы знаете гостиницу «Берри» на улице Бланш? Это рядом с «Пикреттс» и улицей Нотр-Дам-де-Лоретт. Там она уже примелькалась. Хозяйка чересчур болтлива: имела неприятности из-за несовершеннолетних, а теперь хочет нас задобрить. Так вот, несколько недель назад Арлетта пришла туда днем в сопровождении невысокого широкоплечего мужчины с сединой на висках.

— Хозяйка его знает?

— Лицо, говорит, ей знакомо, а кто он, увы, не знает, но утверждает, что мужчина — точно из квартала. В номере они находились до десяти вечера. Хозяйку это удивило, потому что Арлетта никогда не появлялась ни днем, ни вечером, а главное, всегда быстро уходила.

— Достань фотографию Фреда Альфонси и покажи ей.

Жанвье — он не знал хозяина «Пикреттс» — нахмурился.

— Если это он, Арлетта встречалась с ним и в других местах. Постойте-ка, я посмотрю список. В гостинице «Лепик» на улице Лепик. Есть там у них одноногий — он коротает ночи за чтением романов, утверждая, что не может спать из-за болей в ноге. Я переговорил с ним. Он узнал девушку. Арлетта неоднократно приходила туда, несколько раз с мужчиной, которого он частенько встречает на рынке. Лепик, правда имени его не знает. Маленький, коренастый, он обычно в конце дня делал покупки в ближайших лавках и даже не пристегивал воротничок. Похож, не правда ли?

— Пожалуй. Надо бы повторить все сначала, но уже с фотографией Альфонси. Одна есть в деле, но слишком старая.

— Может, попросить у него самого?

— Возьми у него удостоверение личности, как бы для проверки, и пересними фотографию.

Вошел рассыльный, доложил, что какая-то дама хочет поговорить с Мегрэ.

— Пусть подождет, я скоро.

Жанвье продолжал:

— Маркусси разбирает почту. По делу Арлетты много писем. Сегодня утром звонили раз двадцать. Проверяем, но, кажется, ничего серьезного.

— Об Оскаре спрашивал?

— Да. Его не знают или же называют Оскаров из квартала, совсем не тех, что надо.

— Позови Лапуэнта.

Лапуэнт был взволнован. Он знал, что речь шла об Арлетте, и мучился вопросом: почему, против обыкновения, ему не разрешили присутствовать при разговоре?

Он посмотрел на комиссара вопрошающим, пронизанным болью взглядом.

— Садись, малыш. Никаких новостей нет, я сказал бы тебе. Со вчерашнего дня мы ничуть не продвинулись.

— Вы были там ночью?

— Да, на том же самом месте, где несколько раньше сидел ты. Кстати, она тебе никогда не рассказывала о своей семье?

— Я знаю только одно: она сбежала из дому.

— Почему?

— Сказала, что ненавидит лицемерие: в детстве ей все время казалось, что она задыхается.

— Если честно — она любезничала с тобой?

— Что вы имеете в виду?

— Она считала тебя другом, не лукавила?

— Иногда, пожалуй, да, но это трудно объяснить.

— Ты сразу стал ухаживать за ней?

— Я признался ей в любви.

— В первый же вечер?

— Нет. В первый вечер я был с приятелем и почти не открывал рот. А вот когда вернулся один…

— И что она ответила?

— Обращалась со мной как с мальчишкой, но я сказал, что мне двадцать четыре года и я старше ее.

«Главное не года, малыш, — заметила она. — Я намного старше тебя».

Она была грустна, я сказал бы даже — в отчаянии. Наверно, потому я и полюбил ее. Она смеялась, шутила, но во всем сквозила горечь, а временами…

— Ну-ну, продолжай.

— Я знаю, вы тоже считаете меня наивным. Она старалась отвадить меня, нарочно вела себя вульгарно, употребляла грубые слова.

— Почему ты не хочешь переспать со мной, как другие? Я тебе не нравлюсь? Я дам тебе больше, чем любая другая. Могу поспорить: ни у одной нет такого опыта и ни одна не умеет делать то, что я.

Постойте! Она добавила фразу, которую я понял только сейчас: «У меня была хорошая школа».

— Тебе не хотелось попробовать?

— Хотелось, и временами я был готов кричать от желания. Но так не мог. Все рухнуло бы, понимаете?

— Понимаю. А что она ответила на твое предложение изменить жизнь?

— Рассмеялась, назвала меня маленьким девственником, снова принялась пить, но я уверен, это от отчаяния. А мужчину вы не нашли?

— Какого мужчину?

— Ну того, Оскара?

— Ничего еще не нашли. А теперь расскажи-ка мне: что ты делал сегодня ночью?

Лапуэнт принес с собой толстую папку с найденными у графини бумагами; он аккуратно их разобрал, а некоторые страницы испещрил пометками.

— Мне удалось восстановить почти всю жизнь графини, — похвастался он. — Сегодня утром я получил телефонограмму от коллег из Ниццы.

— Рассказывай.

— Прежде всего, я узнал ее настоящее имя: Мадлен Лаланд.

— Я видел это еще вчера на свидетельстве о браке.

— А ведь верно. Простите, шеф. Родилась она в Ла-Рош-сюр-Йон. Мать ее — приходящая домработница, отца она не знала. В Париж Мадлен Лаланд приехала как горничная, но уже через несколько месяцев была на содержании. Неоднократно меняла любовников, всегда поднимаясь чуть выше, и вот, пятнадцать лет назад, стала одной из самых красивых женщин Лазурного берега.

— Она уже принимала наркотики?

— Неизвестно, и нет никаких намеков. Частенько она посещала казино. Повстречалась с графом фон Фарнхаймом из старинного австрийского рода — в ту пору ему было уже шестьдесят пять.

Письма графа здесь, разложены по датам.

— Ты их все прочел?

— Да. Он ее страстно любил.

Лапунэт покраснел, словно сам написал эти письма.

— Они очень трогательны. Граф отдавал себе отчет, что он — почти немощный старик. Его первые послания полны почтения. Сначала он называет ее госпожа, потом дорогой друг и, наконец, моя девочка. Умоляет не бросать его, не оставлять одного. Повторяет, что во всем мире у него никого больше нет, только она одна, и он не допускает даже мысли, что свои последние годы проведет без нее.

— Они сразу стали спать вместе?

— Нет. На это ушли месяцы. На вилле, что он снимал до покупки «Оазиса», граф заболел и уговорил ее приехать погостить и скоротать ему время.

Каждая строчка — сама искренность, отчаяние, в котором он цепляется за нее, готовый на все, лишь бы не потерять.

Он с горечью говорит о разнице в возрасте, понимая, на какую скучную жизнь обрекает ее.

«Но это же ненадолго, — пишет он в одном из писем. — Я стар, болен. Через несколько лет, моя девочка, еще красивая, ты будешь свободна и, обещаю, богата».