— По-своему.

— Что значит — по-своему?

— Почему вы об этом расспрашиваете?

— Потому что мне надо знать.

— Вы допускаете, что он убил графиню?

— Возможно.

Из всех троих наибольший интерес к беседе проявляла Ирма. Страшно взволнованная мыслью, что она чуть ли не причастна к настоящему преступлению, она уже не понимала что делает.

— Ты не забыла растереть желтки?

— Вы не могли бы описать его?

— Каким он был в то время? Пожалуй. А какой он теперь, я не знаю.

И тут глаза ее оживились, что не ускользнуло от Мегрэ, который немедля спросил:

— Вы уверены? Вы больше никогда его не видели?

— Именно об этом я и подумала. Но боюсь ошибиться. Несколько недель назад я ходила к своему брату — у него маленькое кафе — и на улице встретила мужчину. Мне показалось, он меня узнал. Мужчина внимательно посмотрел на меня, как бы припоминая, потом вдруг отвернулся и быстро ушел.

— Тогда-то у вас и мелькнула мысль об Оскаре?

— Не сразу. Она возникла позже, но теперь я почти уверена: это был он.

— Где находится кафе вашего брата?

— На улице Коленкура.

— А бывшего слугу мы встретили, видимо, на улице Монмартр?

— Как раз на углу площади Клиши.

— Опишите его поподробнее.

— Не люблю тех, кто стучит.

— Предпочитаете оставить убийцу на свободе?

— Если он убил только графиню, беда невелика.

— Если графиню убил он, значит, за ним по крайней мере еще одно убийство и нет никакой гарантии, что оно последнее.

Розали пожала плечами.

— Тем хуже для него, правда? Невысокий, скорее даже маленький. Его это страшно бесило, и, чтобы казаться выше, он, словно женщина, носил туфли на высоком каблуке. Я над ним подшучивала, а он смотрел на меня недобрым взглядом, но ни слова не говорил.

— Он что, молчун?

— Скрытный был человек, никогда не скажет, что делает или что думает. Яркий брюнет. Низко, чуть не от бровей, густые жесткие волосы. Брови черные, густые. Некоторые женщины, правда не я, считали, что у него неотразимый взгляд. Пристальный взгляд, полный самодовольства, уверенности, что он — пуп земли, а все остальные, простите, — дерьмо.

— Ничего. Продолжайте.

Теперь, когда Розали разошлась, все ее сомнения рассеялись. Она ни разу не присела, расхаживала по кухне, где вкусно пахло, и, казалось, жонглировала кастрюлями и прочей утварью, время от времени поглядывая на электрические часы.

— Антуанетта, пройдя через его руки, потеряла голову. Мария тоже.

— Вы говорите о горничной и служанке?

— Да. И другие, работавшие до них. Прислуга в этом доме не задерживалась. Никто не знал, кто командует — старик или графиня. Понимаете, что я имею в виду? Оскар никогда ни за кем не бегал, как вы изволили выразиться. Увидев новую служанку, он просто смотрел на нее так, словно она принадлежит ему.

А потом, в первый же вечер, поднимался к ней в комнату, как будто все решено заранее.

Бывают — и часто — такие, кто считает, что перед ними не устоять.

Сколько слез пролила Антуанетта!

— Почему?

— Она действительно влюбилась в него и надеялась, что он на ней женится. Но, получив свое, он молча ушел. На следующий день она его больше не интересовала. Ни доброго слова, ни ласки, пока кровь снова не заиграет! Вот тогда он поднимался опять.

А женщин у него было сколько душе угодно, и не только служанок.

— Как вы думаете, он спал с хозяйкой?

— Не прошло и двух дней после смерти графа.

— Откуда вы знаете?

— Он выходил из ее комнаты в шесть утра, я видела. Это еще одна из причин моего увольнения. Когда слуги спят с хозяевами — конец всему.

— А он вел себя как хозяин?

— Что хотел, то и делал. Стало ясно: управы на него нет.

— Вам никогда не приходила мысль, что графа убили?

— Меня это не касается.

— Но вы думали так?

— А разве полиция думала иначе? Зачем же тогда нас допрашивали?

— Оскар мог это сделать?

— Не утверждаю. Могла и она.

— Потом вы работали в Ницце?

— В Ницце и в Монте-Карло. Мне нравится климат Юга, и в Париже я оказалась случайно, из-за хозяев.

— С тех пор вы ничего не знаете о графине?

— Видела ее несколько раз на улице, но мы ходим в разные места.

— А Оскара?

— На Юге я его никогда не встречала. Вряд ли он остался на Лазурном берегу.

— Но вы сказали, что несколько недель назад столкнулись с ним. Какой он?

— Сразу видно, человек из полиции. Неужели вы думаете, что, случайно встретив кого-нибудь на улице, у тебя только и забот приметы запоминать?

— Он постарел?

— Как и я. На пятнадцать лет.

— Значит, теперь ему под пятьдесят?

— Я старше его лет на десять. Поработаю еще годика три-четыре и заберусь к себе — я купила небольшой домик в Канне[2]. А готовить буду самую малость: яичницу да отбивную.

— Не припомните, как он был одет?

— На площади Клиши?

— Да.

— По-моему, в чем-то темном. Не в черном, нет, а в темном. Теплое пальто, перчатки. Да, перчатки я приметила. Шикарный тип.

— А волосы?

— Кто же разгуливает зимой со шляпой в руках?

— Виски поседели?

— Пожалуй. Но меня поразило другое.

— Что именно?

— Он растолстел. Оскар и раньше-то не был худеньким и нарочно разгуливал полуголым, выставляя напоказ свои мускулы, — красовался перед женщинами. Глядя на него одетого, никому и в голову не приходило, что он такой сильный. Теперь же, если это, конечно, Оскар, он стал похож на быка. Шея толстая, короткая.

— Вам ничего не известно об Антуанетте?

— Она скоро умерла.

— От чего?

— Выкидыш. Во всяком случая, так мне сказали.

— А Мария Пинако?

— Что с ней сейчас, не знаю. Последний раз я видела ее в Ницце, на бульваре Альберта Первого. Уличная девка.

— Давно это было?

— Года два назад. Может, чуть больше. — И только теперь она полюбопытствовала:

— Как убили графиню?

— Задушили.

Она промолчала, но всем своим видом подчеркнула, что способ убийства соответствует характеру Оскара.

— А кто второй?

— Девушка, которую вы, вероятно, не знаете: ей всего двадцать.

— Вот спасибо, не дали забыть, что я старуха.

— Я хотел сказать совсем другое. Девушка из Лизьё, и нет даже намека о ее пребывании на Юге. Известно лишь одно: она ездила в Ла-Бурбуль.

— Неподалеку от Мон-Дор?

— Да, в Оверни.

Кухарка посмотрела на Мегрэ — мысли ее были далеко.

— Раз уж я разболталась… — тихо начала она. — Оскар из Оверни. Откуда точно — не знаю, но говорил он с сильным акцентом, и я, чтобы позлить, называла его угольщиком[3]. Он в лице менялся. Ну а теперь, коли не возражаете, давайте закругляться: через полчаса подавать на стол — дел невпроворот.

— Я, может быть, еще зайду.

— Если только будете не менее любезны, чем сегодня. Как вас зовут?

— Мегрэ.

Комиссар заметил, что девчушка, которая, видимо, читала газеты, чуть не подскочила. Кухарка же явно о нем никогда не слышала.

— Нетрудно запомнить. И потом, вы толстый. Ну а чтобы покончить с Оскаром, добавлю: сейчас он примерно вашей комплекции, ростом, правда, поменьше. Представляете?

— Благодарю вас.

— Не за что. Только если арестуете его, не вызывайте меня свидетелем. Хозяева этого не любят. Да и адвокаты своими вопросами лишь на смех выставляют. Я однажды столкнулась с этим и дала себе слово не повторять опыт. Так что на меня не рассчитывайте.

Она спокойно закрыла за ним дверь. Комиссару пришлось пройти по всей авеню, прежде чем удалось поймать такси. Но вместо набережной Орфевр он отправился домой пообедать и в уголовную полицию вернулся в половине третьего. Снег уже не шел, на улице лежал лишь тонкий слой черной скользкой грязи.

Когда Мегрэ открыл дверь комнатушки, дым в ней стоял столбом, а пепельница была полна окурков — все Торранс, потому что Филипп не курил. На подносе остатки бутербродов, пять пустых кружек.