– Да, я вполне понимаю. Возможно, лучше, чем ты думаешь.

– Хорошо. Итак, не имея критерия отбора, я все же отправился в преисподнюю и обнаружил там огромное разросшееся подобие земли! Души дали волю воображению и создали в своем невидимом бытии всевозможные неуклюжие здания, немыслимых существ, монстров – этакое буйство воображения без контроля со стороны небес, и, как я и догадывался, огромное число душ не знали, что они мертвы.

И вот я погрузился в самую гущу всего этого, изо всех сил пытаясь оставаться невидимым, представить себя лишенным всякой различимой формы, но сделать это было непросто. Ибо я оказался в невидимом царстве – все там было невидимо. И вот я принялся в полумраке бродить по унылым дорогам, среди уродливых, почти лишенных формы существ – стенающих, умирающих. А ведь сам я пребывал в обличье ангела.

Тем не менее эти потерянные души не очень-то замечали меня! Похоже, многие из них плохо видели. Ты ведь знаешь, что это состояние описано человеческими шаманами, святыми, людьми, близко подошедшими к смерти, испытавшими ее и затем оживленными и продолжающими жить.

– Да.

– Человеческие души видели лишь часть окружающего их пространства. Я видел все в целом. Я бестрепетно странствовал по всем направлениям, не считаясь со временем или находясь вне его – хотя время, разумеется, текло непрерывно, – и шел туда, куда мне хотелось.

– Обиталище безумных душ.

– Очень похоже, но в этом огромном обиталище было великое множество обособленных обителей. Души со сходными верованиями в отчаянии сошлись вместе в надежде укрепить веру друг друга, а заодно и обоюдные страхи. Но свет земли был здесь слишком сумрачным, чтобы согреть хоть кого-то! А небесный свет сюда попросту не проникал.

Да, ты прав, это было поистине обиталище всевозможных безумных душ, долина смертной тени, ужасная река монстров, которую души страшатся пересечь, чтобы попасть в рай. И, разумеется, никто никогда не пересекал ее.

Первое, что я сделал, это стал слушать; я прислушивался к пению любой души, которая пела мне, то есть, по-нашему, говорила. Я старался запомнить любое чуть слышное высказывание, вопрос или предположение, поразившее мой слух. Что знали эти души? Что с ними сталось?

Вскоре я обнаружил, что в этом ужасном, мрачном месте есть круги – ярусы, возникшие благодаря желанию душ отыскать себе подобных. Обиталище душ произвольно расслоилось, но этот порядок определялся степенью осведомленности, уступчивости, смятения или гнева каждой души.

Ближе всего к земле располагались самые проклятые, продолжавшие борьбу за еду, питье или обладание другими, не могущие принять случившееся или не понимающие этого.

Как раз над ними размещался круг душ, которые только тем и занимались, что дрались друг с другом, вопили, визжали, толкались, пихались в стремлении навредить ли, одолеть ли, захватить ли, убежать ли, пребывая в отчаянном смятении. Эти души даже ни разу не заметили меня. Но опять-таки твои люди видели их и описывали во многих и многих рукописях на протяжении столетий. Ничто из сказанного мной, разумеется, для тебя не новость.

И подальше от этой кутерьмы, ближе к спокойствию небес – хотя я сейчас не говорю о направлениях в буквальном смысле – находились те, кто понял, что вышел за пределы природы и пребывает в каком-то ином месте. Эти души, а некоторые из них пребывали там от начала начал, сделались терпимыми в своих пристрастиях, терпеливо взирая на землю и на окружающие их души, которым они стремились в любви помочь принять собственную смерть.

– Ты нашел души, которые любили.

– О, все они любят, – сказал Мемнох. – Все. Не существует такого понятия, как нелюбящая душа. Он или она любят что-то, даже если это «что-то» существует лишь в памяти или как идеал. Ну да, я отыскал тех, кто вполне миролюбиво и безмятежно выражал безмерную любовь друг к другу и к обитающим ниже их. Нашел я и таких, которые обратили взоры исключительно на землю, стремясь лишь к тому, чтобы отвечать на молитвы, исходящие от отчаявшихся, бедствующих и болящих.

Земля же, как ты знаешь, к этому времени познала немыслимые войны, и целые цивилизации растаяли в результате стихийных бедствий. Непрерывно множились страдания людей, и множились они не только пропорционально росту учености или культурному развитию. Подобное положение сделалось недоступным моему ангельскому разумению. Взирая на землю, я не пытался даже разгадать, что управляет страстями людей какой-нибудь определенной народности, а что – другой или почему какая-то одна группа людей на протяжении жизни нескольких поколений складывает из камней какое-нибудь циклопическое сооружение. Разумеется, я знал почти обо всем, но целью моей на тот момент времени была не земля.

Царство мертвых – вот что меня интересовало в первую очередь.

Я приблизился к тем душам, что взирали вниз с жалостью и состраданием, стремясь мысленно воздействовать на прочих для их же блага. Десять, двадцать, тридцать – я видел их тысячи. Тысячи, говорю я тебе, в которых умерла всякая надежда родиться вновь или получить достойную награду; души, смирившиеся со смертью, с вечностью; души, очарованные видимой для них плотью, в точности как мы, ангелы, бывали и все еще бываем ею очарованы.

Я встречался с этими душами здесь и там, заводя с ними разговор, когда только мог привлечь их внимание. Скоро стало понятным, что им довольно безразлично мое обличье, поскольку они полагали, что я выбрал его, как они – свое: некоторые из них напоминали мужчин и женщин, а некоторые не давали себе труда об этом побеспокоиться. Так что, думаю, они считали меня новичком в преисподней, раз уж я с таким нахальством выставляю напоказ свои руки, ноги и крылья. Отвлечь их от земных дел можно было только вежливым обращением, и я принялся выспрашивать их, стараясь добиться правды и избегая при этом грубости.

Странствуя по преисподней, я, наверное, беседовал с миллионами душ. И всякий раз самым сложным было отвлечь внимание каждой из этих душ либо от земли, либо от переживания какого-либо сгинувшего в прошлом события либо вывести душу из состояния бесцельного созерцания, рассеянности, что требовало поистине неимоверных усилий.

Даже самые мудрые и любящие из душ не желали обременять себя моими вопросами. Лишь постепенно они понимали, что я не простой смертный, а создан из совершенно иной материи и что в моих вопросах заключены вещи, имеющие отношение к некоему месту за земными пределами. Понимаешь, то была дилемма. Эти души так долго пребывали в преисподней, что не размышляли более о причинах жизни и мироздания; они не проклинали более Господа, которого не знали, и не искали Бога, который был им невидим. И когда я стал задавать свои вопросы, они подумали, что я нахожусь на пути вниз с новыми душами, грезящими о наказаниях и наградах, которые никогда не последуют.

Эти мудрые души в смиренной задумчивости размышляли о своих прошлых жизнях, стараясь ответить на исходящие снизу молитвы, о чем я уже говорил. Они охраняли своих родственников, членов клана, свои народы; охраняли тех, кто привлекал их внимание эффектными проявлениями религиозности; с печалью наблюдали страдания людей, желая помочь и стремясь к этому, насколько возможно.

Мало какая из этих очень сильных и терпеливых душ пыталась снова обрести плоть. Но некоторые из них делали это в прошлом. Они спускались вниз, и рождались заново, и обнаруживали в конечном счете, что не могут в своей памяти отличить одно телесное воплощение от другого, так что нет смысла оставаться в живых! Гораздо лучше пребывать здесь, в ставшей привычной вечности, наблюдая красоту мироздания, – и оно действительно представлялось им прекрасным, как и нам.

И вот из этих вопросов, из этих бесконечных и вдумчивых бесед с мертвыми сформировался мой критерий отбора.

Во-первых, чтобы быть достойной небес и иметь у Бога хотя бы малейший шанс, душа должна понимать жизнь и смерть в самом простом их смысле.

Я нашел множество таких душ.

Далее, в этом понимании должна присутствовать высокая оценка красоты Божьего творения, гармонии мироздания, увиденной как бы оком Господним, картины природы, свитой из бесконечных, накладывающихся друг на друга циклов выживания и воспроизведения, эволюции и роста.