Тфуславль, в пределы которого въехали они с Самосвистовым после изрядной четырехчасовой скачки, встретил их криками пробудившихся на зорьке петухов, отзывающихся на робкие и не жаркие об эту рассветную пору лучи утреннего светила, мычанием и блеянием скотины в пригородных слободках, нетерпеливо ждущей пастухов, что должны были выгнать её за городскую черту в прилегающие к городу зеленые поля, да стуком и скрыпом редких повозок и экипажей поднимающих за собою тяжелую от росы утреннюю пыль.
Городской дом Самосвистова, к которому подъехали они какими—то минутами, ещё был погружен в глубокий сон и даже обступавшие его дерева, казалось, тоже спали, свесивши, словно в забытьи свои зелёные густые ветви. Посему Павел Иванович не церемонясь, оставивши свой багаж на попечение Петрушки и не теряя времени даром, велел Селифану править к той городской окраине, где в одной из тихих укрытых пышными деревами улиц стоял дом, что довелось уж нам с вами однажды посещать.
Однако и сие тихое место и дом ничем не примечательный пользовались, как помнится, у городских обывателей дурною славою, так, будто бы обитал здесь либо тёмный колдун, либо иная нечисть, которую надобно было обходить стороною. Вот почему посетители тут случались редко, а если и случались, то и сами бывали изрядного пошибу, с какою—то общею для всех тяжелою печатью нервической озабоченности на челе. Покидали же они сей дом словно бы преображённые; уж и глаза у них светились иным, полным жизни огнем, иною делалась и их осанка, и все движения становились и увереннее, и точнее, нежели прежде, так что и впрямь впору было заподозрить некий совершённый здесь над ними колдовской обряд.
И Павел Иванович, подкативший к заросшему густыми травами палисаднику, что отделял от проезжей части сей, казалось бы, ничем не выделявшийся из общего ряду дом, тоже испытал и некую робость, и томление в груди. Взошедши на крыльцо, он принялся стучаться в дверь, потому как снурок у колокольчика был оборван, надеясь, что стук его будет услышан кем нибудь из живущих в доме и действительно, через минуту, другую занавеска на одном из окошек дрогнула, видимо обитатель сего дома хотел взглянуть на столь раннего визитера, а затем ещё через какое—то время в сенях раздались лёгкие шаги, застучали запоры дверей, щёлкнул ключ, поворачиваясь в замке, и из—за распахнутой двери глянул на Павла Ивановича тот, чье одно лишь имя нагоняло страху на всю чиновничью братию города – юрисконсульт!
Однако же сей «страшный» господин, приязненно улыбнувшись Чичикову, как хорошо знакомому, а они и были хорошо знакомы, без обиняков пригласил его в комнаты и Павел Иванович, оставивши в сенях шинель, проследовал вослед за любезно улыбающимся хозяином, что одет был в тот же засаленный халат, который он будто бы и не скидывал во всё, прошедшее с последней их с Павлом Ивановичем встречи, время. Большой лысый череп его, опушённый редким отдающим в рыжину волосом, точно смазанный маслом, всё так же спорил в блеске своем со стеклянным колпаком, укрывавшим уж знакомые нам расположившиеся на каминной полке золотые часы, всё те же отличные, красного дерева мебеля стояли вокруг, наводя контраст с обликом своего владельца и всё та же отменная люстра сквозила чрез убиравший её кисейный чехол, с которого местами свисали уж изрядные пыльные бороды.
— А я, признаться, ждал вашего появления. Ибо никак невозможно, чтобы подобный вам дельный господин со столь бойким умом и недюжинными способностями сумел бы избежать новой встречи со мной, — сказал юрисконсульт, усаживая Павла Ивановича в стоявшее в гостиной и убранное в чехол кресло.
— Вы совершенно правы, милостивый государь, потому как вы знаете жизнь! Вам ведомы её повороты и закоулки, в которые иной раз забредает всякий, даже и не по своему желанию и не по своей воле. Тогда—то и нужен совет опытного человека, способного подсобить и вывести тебя из той западни, в какую ты ненароком попал, — отвечал Чичиков, напустивши на своё чело выражение смиренного согласия.
— Полноте, друг мой! На этом свете нет таковых ловушек, из которых невозможно было бы выпутаться. Сие одна лишь видимость, проистекающая от незнания предмета. Выход, поверьте мне, всегда сыщется, посему давайте—ка, сказывайте своё дело, — разве что не баюкающим голосом проговорил юрисконсульт, усаживаясь напротив Чичикова и приготовляясь слушать.
— А дело моё, изволите ли видеть, обыденное, — отвечал Чичиков. – Обманут! Жестоко обманут при совершении купчей на приобретение крестьян! — и он повесил голову, показывая полнейшее уныние и разочарование в добродетелях человеческих.
— Однако же не могли бы вы поточнее обрисовать мне картину учинённого над вами мошенничества, дабы возможно было бы судить о тех мерах, что необходимо будет нам с вами предпринять с тем, чтобы покарать виновных? А именно, расскажите мне, в чём собственно состоял обман, произошедший при упомянутой уж вами покупке, каковы были выплаченные вами суммы, ежели таковое имело место, и кто был тот, что своими действиями посмел довесть вас до столь плачевного состояния? — спросил юрисконсульт.
— О, сие очень просто! Приобретено было мною не далее как вчера, у помещика вашей губернии, небезызвестного вам господина Вишнепокромова, крестьян на двадцать пять тысяч рублей ассигнациями, к чему мною прилагается совершенная меж нами купчая, — сказал Чичиков, протягивая юрисконсульту бумаги, — и расписка, написанная собственною рукою господина Вишнепокромова в присутствии доверенного его лица, Самосвистова Модеста Николаевича, чья подпись, удостоверяющая подлинность сей расписки также прилагается. И всё было бы ничего, да вот только выяснилось, что все поименованные в сей купчей крепости души, на поверку оказались мёртвыми и, стало быть, непригодными ни для какого иного дела, как только лишь для лежания на погосте, чем они собственно нынче и занимаются.
— Что ж, ведь это просто замечательно! — взглянувши на бумаги, оживился юрисконсульт и быстрым змеиным движением языка облизнув красные свои губы, поднялся с кресла.
Явно что—то обдумывая, он принялся ходить по комнате, с хрустом сплетая и расплетая тонкие пальцы худых белых рук.
— Это очень даже замечательно, — повторил он тоном, не предвещавшим Варвару Николаевичу ничего хорошего, — ведь здесь для вас, милостивый государь, как для истца открываются возможности поистине широчайшие! Деньги свои вы, вне всякого сомнения, получите сполна да, к тому же вам не придётся тратиться на судебные издержки, потому как взиматься они будут с повинной головы. Однако надобно вам знать, друг мой, что дело сие может быть более заманчиво, нежели то, как видится оно на первый взгляд. И коли сумели бы мы с вами столковаться в отношении моего вознаграждения, то смею вас уверить, в накладе не останетесь.
— За сим—то я до вас и приехал! Ведь ежели бы дело состояло в одних деньгах, то я и сам знаю, что взыскавши их по суду тут же, безо всяких проволочек, получил бы все затраченные мною суммы. Но главное для меня здесь не в деньгах, а в понесённой мною от этого, с позволения сказать, господина обиде, вообразившего себе, что может он выставить меня на посмешище, сотворивши любую каверзу до которой только могут достигнуть пропитыя его мозги. Вот потому—то мало мне будет получить с него искомую сумму, а надобно ещё поступить и таковым образом, чтобы от него не осталось бы уж и камня на камне, чтобы одно уж только мокрое место и не более!.. — сказал Чичиков дрожащим от ненависти и негодования голосом.
— Извольте же, батенька! И мокрого места не останется, ежели столкуемся о вознаграждении, — лучезарною улыбкою отозвался на выказанный Павлом Ивановичем гнев, юрисконсульт.
— Приму любые ваши условия. Называйте их и давайте—ка без промедления приступим к делу! — решительно произнес Чичиков.
— Похвально, — отозвался юрисконсульт, — а условия мои весьма просты и необременительны: десять процентов ото всех полученных вами по этому делу сумм. Ежели сие вас устроит, то нынче же завертим дельце на всю губернию. Да, и коли вас сие не затруднит, то попросил бы оставить ещё и небольшой задаточек, эдак скажем в две тысячи рублей, и тогда уж можете ни о чём более не беспокоиться.
