— Ее можно освоить, — заметил Публий, похолодев от неприязни, засквозившей в голосе родителя.
— Все это прах! — гневно сказал старший Красс. — Пойдем, я тебе кое-что покажу…
Младший Красс остолбенел от изумления при виде сокровищ богини Деркето. Невероятно! Все его книжные представления о выдержке, скромности, чести вылетели из головы, и он, потрясенный, надолго утратил дар речи.
Родитель надел ему на шею золотую цепь, на которой висела золотая тяжелая бляха с рельефным изображением крылатого чудовища. От Юлия Цезаря младший Красс не получал таких наград. И никогда не получит. Ленты, лавры, дубовые листья… одна чепуха.
— Отца твоего считают жадным, — мурлыкал старший Красс. — Нет, я не жаден! Я, может быть, скуп, но это качество в корне другое. Жадный зарится на чужое — скупой бережет свое.
— А это?.. — хрипло спросил младший Красс, обведя дрожащей рукой нагромождение золота и серебра.
— Это — свое, — веско сказал «император». — Мы взяли его силой оружия.
И Публий, подавленный и ослепленный огромной кучей блестящего металла, согласился с логикой отца.
— Скоро весь мир будет нашим, — изрек воитель, — и все в мире будет нашим. Нам предстоит долгий поход на край света. Ты знаешь, римский солдат не воюет без жалованья. Из чего прикажешь его платить? Придется набирать много людей. Вот почему я забочусь о нашей казне. Мы переплавим все это в Каррах, — будучи там, я узнал: город имеет отличный монетный двор. Еще Селевкиды чеканили на нем свою монету. Он и сейчас выпускает медную мелочь.
— Хорошо, отец! Хорошо…
— Сколько, ты думаешь, драхм и денариев тут, у тебя под ногами, а?
— Много, отец! Очень много…
Выходя из кумирии, Публий ощутил в спине неловкость, тревожную, тягостную, как чей-то смутный крик во сне.
Он с беспокойством обернулся — и через плечо отца, следовавшего за ним, увидел пристальный взгляд нагой богини Деркето. Она неподвижно смотрела ему в глаза — и куда-то сквозь них, прозревая что-то в грядущем.
Не отрывая от нее глаз, Публий сделал шаг, запнулся за высокий порог — и растянулся на каменной плите. Старший Красс, споткнувшись о него, свалился сверху.
— Ничего, ничего, — пробормотал старший Красс, поднимаясь. — Ты не ушибся? — Он помог сыну встать.
— Локоть разбил.
— Пройдет. Лишь бы голова была цела.
— Голова-то цела… пока что. — И Публий сам испугался, зачем так сказал. «Нехорошо», — подумал он с тоской, внезапно ожегшей грудь изнутри…
Внизу, у входа в храм, кто-то шумел.
— Что за люди? — Красс, недовольный, оторвал глаза от писчей доски.
— Просители, — явился снизу Кассий. — Иудеи, сирийцы. Старейшины здешних городов. Пришли с жалобой на нашего друга, — кивнул он холодно в сторону Едиота.
Едиот сделал невинно-изумленное лицо.
— С жалобой, — глухо повторил Красс, не вникая в суть слов: мозг его доверху был заполнен расчетами. — Гони их, — сказал равнодушно Красс. Он еще не успел пересчитать все достояние богини Деркето.
Кроме того, портные сейчас принесут Крассу плащ, перешитый из покрывала богини. Ему не терпелось его примерить.
— Нет, их надо выслушать! — повысил голос Кассий. Советнику претило все, что здесь творилось и говорилось.
— Это почему же? — очнулся Красс.
— Мы уйдем за Евфрат — они останутся у нас за спиной, — сурово, с нажимом, чтобы дошло, объяснил ему Кассий.
— Да-а. — Красс со вздохом отложил дощечку и стило. — Зови.
— О повелитель! — вскричал Едиот. — Наши евреи и сирийцы — беспокойный, лживый народ. Неужели ты допустишь, чтобы эти подлецы, чернь при тебе поносили меня, благородного человека, самого верного из твоих слуг? — Губы и пейсы у него тряслись от негодования.
— Спрячься там, — Красс показал на черную завесу, за которой, позади богини, грудой лежало на полу все здесь награбленное. Нет, непременно хоть мелочь какую, да украдет. — Лучше сюда, — он ткнул пальцем в глубокую темную нишу сбоку. — Оттуда тебе все будет видно и слышно…
Почтенные старцы согнулись в глубоком поклоне. Они поднесли «императору» дар: отрез драгоценной пурпурной ткани и головной обруч червонного золота с лучами-иглами, торчавшими во все стороны.
Трудно понять, кто из них иудей, кто сириец: все одинаково глазасты, носаты и бородаты, и одежда у всех почти одинакова. И язык один: арамейский.
Правда, у одних с висков свисают локоны — пейсы, у других этих локонов нет. И вся разница. Разве что вероучение у тех и других отдельное, свое…
Натан бесстрастно переводил:
— Припадаем к стопам императора. Взываем к правосудию и законности. Ибо давно их лишены и терпим невероятные бедствия. Откупщики налогов и ростовщики закабалили страну. Они принуждают частных лиц продавать красивых дочерей и сыновей, а города — храмовые приношения, картины и кумиры. Всех должников ждет один конец — рабство. Но то, что им приходится терпеть перед этим, и того хуже: их держат в оковах, в тюрьмах гноят, пытают на «кобыле».
И самый жестокий из откупщиков — Едиот, которого ты соизволил обласкать своим вниманием. Знай: из того, что выжимает из нас в пользу Рима, треть он берет себе…
«Император» слушал их рассеянно. Неподвижный и строгий, он восседал у ног Атергатис и смотрел на просителей пустыми глазами: его внутренний взгляд был устремлен назад, к груде сокровищ за черной тяжелой завесой.
И только услышав, сколько наживает откупщик Едиот при сборе налогов в пользу Рима, Красс оживился: «Негодяй! Ты вернешь нам все. Собирать налоги мы и сами умеем…»
— Хорошо. Благодарю за сообщение. Ступайте вниз, подождите в гостинице, в ней тепло. Я разберусь с этим делом и дам надлежащий ответ.
— О великий! Да благословят тебя боги. Дозволь напомнить, как Лукулл в провинции Азия в короткий срок сумел избавить несчастных от притеснителей. Он начал с того, что запретил брать за ссуду более двенадцати процентов годовых — ты знаешь, закон не признает процентов выше этой нормы. Римский закон. Далее, он ограничил общую сумму процентов размером самой ссуды. Третье и самое важное его постановление: заимодавец имеет право лишь на четвертую часть доходов должника. В лице Едиота мы имеем откупщика и ростовщика одновременно…
Здесь умеют считать не хуже Красса.
— Хорошо, ступайте! — рассердился Красс. Опять Лукулл! Проклятый чревоугодник! Красс с удовольствием растерзал бы этих несносных просителей. Сколько можно терпеть? Все тычут ему в глаза то Лукуллом, то Помпеем, то Цезарем…
Старейшины удалились. Красс за бороду выволок Едиота из ниши.
— Что скажешь, грабитель? Так-то ты соблюдаешь римские законы?
В Едиоте вскипела восточная кровь. Он железной рукой стиснул Крассову руку, и тот, скорчившись от боли, отпустил его бороду.
— «Римские законы»! — Едиот, пригладив бороду, ухмыльнулся Крассу с наглостью сообщника. — Волк прибегает к законам, когда уже стар и беззуб. Молодым он не помнит о них. Разве я не для Рима стараюсь? Не ваши ли преторы-наместники побуждают меня вымогать налоги всеми средствами? И не ваши легионеры помогают бить и грабить бедных евреев и сирийцев? — Он перестал ухмыляться и злобно оскалил зубы. — Им тоже кое-что перепадает, солдатам и преторам, не сомневайся! Все мы грабители. Я — самый искусный. Нехорошо, — сказал он оскорбленно. — Кто опора тебе здесь, на Востоке, я или это отребье, из-за которого ты дерешь мне, человеку почтенного возраста, бороду, как мальчишке вихры? Ты здесь чужой, ты их не знаешь, — я знаю.
— Но…
— Я, не сходя с места, могу тебе заработать деньги на содержание трех легионов! — не дал говорить Крассу распалившийся Едиот. — Ты затеваешь большую войну за Евфратом. Так? Тебе нужно много солдат и много денег. Так? — Он жег «императора» веселыми горячими глазами, явно намеренный сейчас его ошеломить. И ошеломил: — Объяви набор войск по всей Палестине и Сирии. Понятно, никто не захочет идти на войну. Что ж, освободи их от этой повинности. За хороший выкуп. Скажем, по сто драхм с головы. Вот тебе и деньги. Хе-хе! — засмеялся он, довольный своим превосходством над заносчивым римлянином.
