Но Сигурд жил. Не благодаря милости богов и шепоту нибелунгов — впервые за много поколений на судьбу никто не влиял, и она была на стороне принца. В его неподвижном теле продолжало биться сердце, тихое дыхание едва угадывалось, но он, не ведая того, боролся за право жить.
Пролежав на берегу два дня и две ночи, он не чувствовал, как приливы и отливы шевелили его тело, словно не могли договориться, как ему удобнее будет лежать. А на утро третьего дня, пока Сигурд спал, его подняли и перенесли через широкие поля. Юноша не услышал шагов и не ощутил прикосновения рук человека, который это сделал.
Ему стало тепло, и ветер уже не трепал его одежду. Влажными платками ему отерли раны, а затем смазали их травяными мазями. Иногда, когда ему вливали в рот теплый бульон, принц стонал, но так и не открывал глаз. Он лежал спокойно, пока с его щек лезвием сбривали бороду и зашивали иглой рану на ноге.
Сигурд не торопился возвращаться в свое израненное тело. Его дух бродил между мирами в пространстве, наполненном бредом и галлюцинациями. Здесь не было боли, не было времени, не было твердой почвы под ногами. Сознание Сигурда, окутанное туманом, с трудом улавливало слабый свет, приходивший из ниоткуда. Время от времени вокруг него зажигались разноцветные болотные огни. Они плясали у его рук, но как только он пытался дотронуться до них, растворялись, не оставляя следа. Откуда-то издалека доносились голоса, угрожающие и громкие, и полупрозрачная пелена дрожала, словно это странное царство боялось вторжения реальности.
Сигурд отчетливо слышал чье-то дыхание, и, хотя этот кто-то был бестелесен, принц чувствовал его тепло. Движения незнакомца были медленными, как у человека, находящегося в воде. Сигурд зажмурился от полыхающего огня. Это был не костер и не факел, а чье-то огненное дыхание, раздиравшее влажный воздух, который с шипением испарялся. Что-то зазвенело, и кто-то испуганно закричал, но в этом возгласе был не только страх, но и вызов.
Сигурд хотел посмотреть на происходящее поближе. Он задумался о том, как ему двигаться в этой дымке, но усилий прилагать не пришлось — его желание тут же воплотилось в жизнь. Его окружение замерцало, и принц внезапно увидел деревья, холмы, землю. Но все это было нереальным, и лес казался смутным воспоминанием, возникшим из легенд и забытых рассказов. Сигурд оглянулся: некоторые деревья превратились в кусты, а равнина — в поляну. Все оставалось недостижимым, ненастоящим, кажущимся.
Лишь две вещи оставались постоянными.
Человек и дракон.
Такой битвы Сигурд еще никогда не видел. Она была абсурдна в своей несправедливости, немыслима в своей дикости. Огромный дракон бил кожистыми крыльями, и его огненное дыхание испепеляло деревья и опаляло землю. Воин, бросивший вызов чудовищу, казался до смешного маленьким и беспомощным. Он прыгал возле кустов, пытаясь найти укрытие. Но он был бессилен перед мощью дракона.
Лицо этого воина… Сигурд видел его всего несколько секунд… Но это лицо вызвало у него воспоминания. Воспоминания о том, чего не было.
Сигурд видел битву не полностью, а частями, как будто кто-то показывал ему самые важные моменты. Воин то бежал от дракона, то сидел над входом в пещеру, выманивая чудище мертвой головой, привязанной к какой-то тряпке. Сигурд моргнул и внезапно увидел этого героя в пасти дракона. Принц подумал, что сейчас этот человек умрет, но в следующее мгновение лезвие пронзило череп змея, завершив таким образом неравный поединок, из которого слабый вышел победителем.
Эльза иногда читала Сигурду Библию, и принц знал историю о Давиде и Голиафе, но то, что привиделось ему, выходило за всякие рамки.
А затем все снова закружилось, и Сигурд увидел, как воин идет по лесу, таща за собой повозку с головой дракона и золотом. Справедливая награда за великую битву.
— Эй! — закричал Сигурд, хотя и не думал, что герой его видения откликнется на зов.
Но воин остановился и посмотрел туда, где бестелесный Сигурд парил в тумане. Теперь исландский принц смог внимательнее рассмотреть лицо героя. Это было… его собственное лицо.
Сигурд и его двойник улыбнулись друг другу.
И опять все вокруг завертелось.
В тумане образовалась свистящая воронка, в которую, кружась, понеслись образы этого странного видения. В воронке они разрывались на части и вновь вылетали наружу. Сила этого необычного водоворота потянула за собой Сигурда, и, так как принцу не за что было держаться, его засосало в воронку, словно осенний лист. Бестелесная фигура принца начала вращаться, постепенно убыстряя движение, и весь окружающий мир превратился в полосы и точки. Юноша поднял руки, чтобы схватиться за что-нибудь, но ничего такого не было. В этом кружении душу Сигурда растаскивало на части, будто какая-то сила пыталась ее разорвать.
И тут снова появились образы. Звуки. Они были смутными, мерцающими, вспыхивающими. Роскошный город, светловолосая женщина со знакомым лицом. Кровь из корней волос, окрашивающая ее голову в красный цвет и делающая лицо женщины моложе и еще красивее.
Войска на поле боя. Поединок. И снова воины. Повсюду огонь. Горящие корабли.
Вульфгар на троне. Но это не исландский трон. Ксантен? Смех.
Меч, каких больше нет.
Крик новорожденного.
Кольцо.
И эта женщина. Женщина в черном. Несомненно, воительница. Она протягивает руки к Сигурду и зовет его: «Зигфрид…».
Он хотел взять ее за руку, чтобы почувствовать опору. Рука была холодной. Она удержала его и притянула к себе для поцелуя. Он ощутил прикосновение ее губ, и в то же мгновение — лезвие между ребер. Боль. Сигурд превратился в боль. Все его существо заполнила боль. А еще крик. Он кричал так громко, что туман разорвался в клочья. От его дыхания круговорот остановился. А он продолжал кричать, осознав, что вернулся к жизни.
Он жив!
Он лежит в хижине, в какой-то чужой стране. Однако боль осталась. И Сигурд снова начал кричать. Чья-то темная рука вдавила его голову в мех. Чье-то лицо, морщинистое и мрачное, склонилось над ним.
— Я знаю, — услышал Сигурд чей-то голос, — что постепенно боль утихнет. Нужно потерпеть.
На мгновение Сигурд умолк, решив, что это продолжение бреда, очередная галлюцинация. Но он чувствовал, что у него сломано левое запястье, ощущал твердую поверхность деревянной лежанки, вдыхал запах мазей в банках, стоявших у изголовья. А еще он чувствовал боль, ужасную боль. Он дрожал, закатив глаза, и на его губах пенилась слюна.
Впервые с тех пор как он потерял сознание на корабле, мысли Сигурда прояснились и к нему вернулся разум. Принц знал, кто он и что с ним. Он шевельнул рукой, и рука повиновалась ему, пусть и не сразу.
Он был жив.
Осознание того, что он жив, было единственным, в чем сейчас нуждался Сигурд. И с этой мыслью юноша снова закрыл глаза.
Но не для бреда.
Для сна.
Нацрей улыбнулся, увидев, что юноша опять заснул.
Неудивительно. Удивительно то, что он вообще остался жив. Процесс выздоровления требовал нормальных условий, а не морского путешествия, которое, несомненно, довелось пережить этому парню. Гордому арабу едва удалось влить в рот израненного воина две ложки супа. И это за три дня!
Но у этого молодого чужеземца очень крепкое тело. Очевидно, мальчик не хотел умирать и, обладая невероятной силой воли, цеплялся за жизнь.
Нацрей вытер гостю лоб и немного ослабил кожаные тесемки, которыми он привязал запястья юноши к лежанке. В лихорадочном бреду тот метался и мог повредить своему выздоровлению. Что ж, теперь он должен поспать. Завтра, возможно, они побеседуют. Впрочем, Нацрей не знал, на каком наречии говорит чужеземец.
Он вышел из хижины, собрал сухие ветки и выкопал пару корней для огня. Вскоре ему не будет хватать дров, и тогда придется отправляться в Суссекс, чтобы насобирать их в лесах саксов. Зима уже не за горами, и ее дыхание можно было почуять.
Саксы были варварами. Мощеные дороги и каменные строения римлян быстро пришли в упадок при их правлении. Зато они были мирным народом, и войны континента здесь, в старой Британии, не имели значения. Конечно же, и тут были стычки на границах между селениями англов и ютов, ютов и саксов, саксов и англов. Но прежде чем эти стычки могли обернуться горами трупов, все приходили к мирным соглашениям и забывали о вражде. Именно эта умиротворенность и привела Нацрея в Суссекс. Тут никто никому не был врагом и никто не приходил, чтобы отобрать у араба его маленькую хижину и пару овец. В тавернах не насмехались над его цветом кожи и искусными татуировками, покрывавшими его тело с головы до ног.
