Устало распахнув дверь своего нового кабинета, директор доплелся до стола, отмечая, что за время его отсутствия кто-то сгрузил в корзину для входящпх бумаг еще одну толстую пачку документов. Он подтянул к себе самый верхний и увидел, что это запрос Отдела Медикаментов на новую кофеварку, мотивированный тем, что Машины и Механизмы забрали у них старую и наотрез отказываются возвращать. К запросу была прикреплена записка от Машин и Механизмов, где говорилось, что они вернут кофеварку, если Медикаменты возместят им тот бочонок пива, который они шесть месяцев тому назад у них позаимствовали. А в самом низу записки карандашом было накорябано, что они получат свое клятское пиво, если вернут те клятские кухонные весы, которые они два клятских года тому назад за клят да ни клята зажилили.

Качая головой, Аминазин тяжело осел в кресло. Он уже тянул на себя нижний ящичек стола, в котором у него хранилась заветная бутылочка «Блин санцедара», но тут раздался стук в дверь, и в директорский кабинет просунулась голова Азалептина.

– Ты занят? – спросил он у брата, даже не подозревая о том, насколько близка его голова к тому, чтобы в нее кварцевая резная бутылка полетела.

– Нет. Нет-нет. Вовсе нет. А что, у кого-то из ведущих научных сотрудников любимую погремушку сперли?

– Нет. Речь о наших покровителях. О совете «Оркоубойной». Они хотят как можно скорее сюда прибыть и осмотреть лаборатории. Кроме того, они хотят здесь ненадолго остаться. Ты можешь с ними переговорить?

С тяжким вздохом Аминазин захлопнул ящичек и встал.

– Разумеется, – прорычал он, напрочь забывая о том, что сам же их и пригласил. – Почему бы и нет? Пусть также друзей и родственников с собой захватят. Зададим здесь классную вечеринку, ага? Устроим всем выходной. Нет, пусть будет целая неделя выходных. Все равно здесь никто, кроме меня, даже палец о палец ударить не желает, так какая, на клят, разница?

И с этими словами Аминазин бросился вон из кабинета, оставляя своего брата таращиться ему вслед удивленными глазами почтового голубя, который, услужливо доставив куда следует привязанный к его ноге небольшой контейнер с запиской, внезапно обнаруживает этот контейнер засунутым в не самую приятную часть своей анатомии до смерти раздосадованным адресатом.

В тот день Аминазин был не единственным рассерженным и возмущенным гномом в Тарараме. Если бы в тот день проводился конкурс на звание Самого недовольного, в борьбе за второе место у него конкурентов бы не нашлось, однако первое ему как пить дать пришлось бы уступить. Ибо один гном был еще более раздосадован, чем Аминазин, и этим гномом был Фенамин. Он сочился возмущением еще с тех самым пор, как прибыл обратно из Гутенморга – и тут же предстал перед дисциплинарным комитетом по обвинению в нарушении субординации, неуважении к начальству, неповиновении приказам, а также бритье бороды. Вообще-то Фенамин ожидал, что у него возникнут определенные проблемы, ибо бритье бороды было беспрецедентным актом бунтарства с тех пор, как тремя поколениями раньше Финансин Эксцентричный своими странными поступками бросил вызов всему гномскому обществу. Однако Фенамин не с бухты-барахты такое бесчинство учинил; оно составляло часть его плана, ибо Фенамин был гномом идейным, гномом с собственной целью.

Еще с детских лет его совершенно завораживала юмористика. Самым ранним воспоминанием Фенамина была его же острота, которая заставила его родителей в полном недоумении на него смотреть, зато вызвала приступ дикого смеха у его дядюшки Вазелина. Вазелин был пухлым, смешливым гномом с длинной белой бородой, за которой таилось множество его подбородков, и все, что он говорил – а говорил он обычно не переставая, – было сплошными шутками. Всякий раз, как Вазелин прибывал с визитом, Фенамин по унылым лицам и взволнованным вздохам родителей мог понять, что дядюшку они почему-то не жалуют. Субботними вечерами Вазелин брал юного Фенамина в «Золотую жилу», и они сидели в переднем ряду, наблюдая за очередным заезжим юмористом и умирая от смеха, тогда как позади них с каменными лицами молча сидели все остальные гномы.

Вместе им удалось побывать на нескольких великих представлениях. Они видели Чарли Чокнутого, уморительно смешного человечка и самого никудышного мага на свете; Генри Непечатного, большинство шуток которого юный Фенамин не понимал, зато другие гномы после некоторых его тирад смущенно покашливали и шаркали ногами, а Вазелин ревел от смеха и чуть не вываливался из кресла. Видели они также совместное выступление Эрни Мудрого и Эрика Лысого, и Фенамину тогда показалось, что он в жизни ничего смешнее не наблюдал.

Но затем наступил тот трагический день, когда непривычно серьезный Вазелин под присмотром родителей Фенамина посадил его к себе на колено и сказал, что в «Золотую жилу» они больше не пойдут. Проблема заключалась в том, что Фенамин начал открыто заявлять своим родителям, что он уже не хочет стать ученым, как его отец, а намерен при первой же возможности бросить школу и сделаться эстрадным комиком. Столкнувшись с тем фактом, что их сын нацелился на карьеру еще менее, по их мнению, привлекательную, чем карьера уборщика общественных туалетов, родители Фенамина решили, что настала пора топнуть ногой и в корне истребить этот нездоровый интерес к так называемому юмору.

– Теперь про комиков-шмомиков можешь раз навсегда забыть! – заявил ему отец. – Мы живем в научно-исследовательском центре, а стало быть, ты продолжишь семейную традицию и станешь серьезным ученым.

– Но я не хочу быть ученым! – тут же заныл Фенамин. – Я науку терпеть не могу! Всякий раз, как нам на уроке что-нибудь про науку рассказывают, я чихать начинаю. У меня на нее аллергия!

– Раз ты, постреленок, знаешь, что такое аллергия, ты уже ученый, – объявил ему тогда Вазелин, но улыбка его явно была вымученной, и Фенамин смог понять, что он тоже его научной карьеры не одобряет. Однако родители были непреклонны, и когда Вазелин вскоре грустно зашаркал на выход, отец Фенамина сказал несчастному гному, что он оказывает вредное влияние на ребенка и что лучше бы он больше не приходил. Он больше и не приходил.

Восемнадцать месяцев спустя Вазелин умер, и когда Фенамин вместе со своими родителями пришел отдать ему последние почести, он взглянул на до боли знакомое лицо любимого дядюшки, лежащего в каменном гробу, и тайно дал торжественную клятву. Хотя родители не оставили ему иного выбора, кроме как стать ученым, Фенамин молча поклялся духу своего дядюшки, что в один прекрасный день он взбунтуется. В этот день он будет стоять на сцене одного из самых знаменитых комедийных клубов Среднеземья и исполнять написанную им самим юмореску.

С тех пор Фенамин окончил школу, сдал экзамены, получил диплом и удостоился должности младшего научного сотрудника Отдела Алхимии. Его отец очень этому порадовался. Однако он и ведать не ведал о том, что все эти годы его сын тайно записывал различные шутки, после чего пробовал их на ближайших знакомых или просто проговаривал в уединении своей комнаты. Постепенно из этих шуток складывалась неплохая, как он надеялся, комическая реприза. И каждую субботу, когда очередной юморист сходил со сцены «Золотой жилы» под гулкий стук собственных шагов, Фенамин сидел в первом ряду, мысленно сопоставляя только что услышанное со своим, пока еще неиспробованным, текстом.

Когда Аминазин объявил о наборе добровольцев для научных экспедиций, Фенамин записался одним из первых. Он не мог поверить своему счастью, когда его зачислили в группу, местом назначения которой был Гутенморг, тот самый город, где находился знаменитый клуб «Кошелек или жизнь», ибо он уже заранее готовился долго и упорно упрашивать кого-нибудь поменяться группами. Когда же Фенамин всего на несколько минут оказался в Гутенморге, он сумел найти адрес клуба в рекламном журнале и выяснил у продавца газет, как туда добраться. Вернувшись посредством нового передатчика материи в Тарарам, он был вне себя от радости, ибо знал, что на ближайшие дни запланировано еще несколько научных экспедиций. При определенной удаче Фенамин мог попасть в Гутенморг в один из тех любительских вечеров, которые регулярно проводились в клубе «Кошелек или жизнь». Но не успел он вернуться домой, как все его надежды рухнули.