Сейчас трудно сказать, кому было тяжелее: великим ли народам древности – египтянам, индусам, китайцам – создавать свою цивилизацию, не имея перед глазами никакого примера и образца, или их последователям и наследникам – германцам, арабам, норманнам, руси и прочим – основывать собственные государства в опасном соседстве с народами, ушедшими далеко вперед. Ясно лишь то, что и для тех, и для других переход к оседло-земледельческому существованию был всегда величайшим потрясением и испытанием. Выдержать это потрясение и сохранить свою целостность, не распасться, не раствориться среди победителей или побежденных – для этого требовалось невероятное напряжение духовных сил. Духовные же силы появляются у народа лишь тогда, когда выбор веденья становится в его нравственном настрое доминирующей силой.
Историки древности оставили нам описания некоторых обычаев, обрядов и верований кочевых народов. Но о главной примете выбора веденья, о том, что значили для них абстрактные понятия перед лицом конкретных фактов, мы можем судить лишь по случайным обрывкам. Конечно, наше внимание привлечет сообщение Цезаря о целомудренных нравах германцев, у которых «чем дольше молодые люди сохраняли невинность, тем больше им было славы у своих; познать женщину до двадцатилетнего возраста они считали величайшим позором… хотя при этом и юноши и девушки вместе купались в реках и носили весьма открытые одежды» (82, с. 129). На отношение персов к абстракто честности могут пролить некоторый свет гордые слова царя Кира, брошенные им ионянам: «Я не страшусь людей, у которых посреди города есть определенное место (базар), куда собирается народ, обманывая друг друга и давая ложные клятвы» (15, с. 60). О том, как много места в жизни древнего монгола занимали заботы о «было» и «будет», свидетельствует отрывок из книги Рашид-ад-Дина: «Каждому новорожденному дитяти, так как у них нет религии и веры, в которой они наставляли бы детей, отец и мать объясняют и растолковывают свой род… У всех них выведенная и ясная родословная (вплоть до седьмого колена), поелику обычай монголов таков, что они сохраняют происхождение предков и дедов своих… Кроме монголов, у других племен нету такого обычая, за исключением арабов, которые хранят свое происхождение наподобие жемчужины» (12, с. 46). (Можно представить себе, как страшился всякий человек совершить что-либо позорное под взглядами бесконечной череды своих потомков.)
Но одна черта была общей всем народам, пытавшимся преодолеть рубеж между кочевой и оседлой жизнью, подошедшим вплотную к решительному скачку: чувство личного достоинства, гордое презрение к страданиям и смерти, необычайное мужество, стойкость, выносливость в бою. Невероятная, непропорциональная численности военная мощь их орд может быть объяснена лишь тем, что каждый воин был готов сражаться до тех пор, пока не падал бездыханным. Крымские «татары смерть до того презирают, что охотнее соглашаются умереть, нежели уступить неприятелю, и, будучи разбиты, грызут оружие, если не могут уже сражаться или помочь себе» (79, с, 78). То же самое чуть ли не слово в слово говорят нам историки и об аланах, германцах, арабах, норманнах, турках, болгарах, гуннах, кимврах, тевтонах и многих других. И если подобные люди, не имея общности территории, не будучи принуждаемы к единству насильственными полицейскими мерами, оказываются сплоченными в нерасторжимое могущественное Мы, это может значить лишь одно: что прочнейшие связи между ними существуют в их душе, в сфере представлений инабстракто.
Да, были народы, сумевшие преодолеть этот опасный рубеж и при этом не распасться, не рассеяться по свету, не раствориться в гигантских котлах многонациональных империй. Но, увы, не было ни одного народа, для которого переход этот произошел бы безнаказанно.
Расплата же была всюду одна и та же – стремительное возрастание сил неведенья и вслед за ним катастрофическое падение нравов.
Трудно поверить, что франки VI-VII веков, осевшие в Галлии, – потомки тех самых германцев, которых описывали Цезарь и Тацит. «Ослабление характеров раскрывается во всей истории того времени. Много видим интриг, лжи, насилий, преступлений; наоборот, никакой душевной силы, ничего гордого, благородного… Сами того не подозревая, эти поколения утратили нравственное чутье. А с ним вместе исчезло то, что составляет самую крепкую связь общества… Люди становились все хуже и хуже, управление ими – все менее и менее возможным» (81, т. 6, с. 22).
Не осталось даже воинской доблести. Войска выступали в поход каждый год, начинали с разорения собственной территории, но при столкновении с противником «обращались в бегство, как только видели себя в меньшинстве; они часто отказывались сражаться… Нельзя себе представить зрелища более печального и отталкивающего, чем меровингское войско; это было по большей части сборище оборванцев, которые грабят, жгут, убивают беззащитное население и при первой встрече с неприятелем часто разбегаются» (81, т. 6, с. 703).
Боевой дух персов тоже пережил резкий спад. Сорок лет спустя Кир не мог бы уже повторить своих гордых слов. Персы, приведенные Ксерксом в Грецию, хотя и были лучшим контингентом огромного войска, уже «блистали множеством золотых украшений, их сопровождали повозки с наложницами и множеством прислуги в богатых одеждах, продовольствие для них везли отдельно от прочих воинов на верблюдах и вьючных животных» (15, с. 335). Еще восемьдесят лет спустя разложение зашло так далеко, что другой Кир (царевич, пытавшийся захватить трон) вынужден сознаться: «Войско царя – огромная толпа, и наступает она с громким криком, но если вы устоите, то в дальнейшем мне и самому стыдно сказать, какими окажутся перед нами люди этой страны» (41, с. 28).
Ста лет не прошло со дня смерти Чингисхана, а продажность монголов дошла до того, что Иван Калита в Золотой Орде мог за деньги и подарки ханским жёнам добиваться всего, чего хотел.
С неумолимостью ржавчины богатство разъедало душу этих народов.
Выбор веденья, поддерживавший и сохранявший их нравственные устои, мог с успехом преодолевать бедное конкрето кочевой жизни. Но совладать с многообразным и богатым конкрето жизни оседло-земледельческого общества ему было не по силам. Уровень их зрелости был очень высоким для жизни в кибитках, но очень низким для жизни в каменных городах. Золотой телец всюду в конце концов брал верх над прежними богами и вытеснял их. И тех случаях, когда эти народы оказывались полновластными завоевателями, торжество неведенья в их среде стремительно распространялось на всю завоеванную территорию, приводило культуру и цивилизацию на грань полного уничтожения. Франки, утвердившиеся в Галлии, «не постановили массового отобрания имущества, но летописи показывают, что было бесчисленное множество отдельных насилий. Лишенный имущества галл тотчас же усваивал всю алчность, все насильничество, все хитрости варвара; он грабил так, как грабили его, и каждый грабеж развивался таким образом все дальше и дальше… Вышло так, что не было порабощенного и поработившего племени; но во всех существованиях воцарилась неустойчивость… Не было человеческой жизни, которая знала бы прочность и спокойствие» (81, т. 6, с. 693).
Своеобразный пример в этом плане являет нам история Спарты. Дорийское племя, завоевавшее Лаконию, испытало все бедствия, связанные с оседанием: разгул корыстолюбивых страстей, чванливую роскошь разбогатевших, завистливую ненависть к ним бедных, взаимную подозрительность, раздоры, убийства. Однако уровень зрелости этого народа был так высок, что он нашел в себе силы осознать ужас подобного положения и попытаться выйти из него, вручив законодательную власть Ликургу.
Древние авторы много говорят о мудрости Ликурга.
Действительно, ему удалось своими законами на несколько веков стабилизировать и сохранить спартанское Мы. Но какой ценой? Установив постоянный оброк в пользу спартиатов с илотов и пэриэков, он покончил с экономическим соперничеством, но одновременно исключил всякий стимул к развитию сельского хозяйства, оставил его на уровне VIII века до P. X. Уничтожив денежное обращение, остановил развитие промышленности и торговли. Запретив «выезжать за пределы страны и путешествовать из опасения, как бы не завезли в Лакедемон чужие нравы, не стали подражать чужой неупорядоченной жизни и иному образу правления» (60, т. 1, с. 74), прекратил духовную связь с Элладой и всем цивилизованным миром. Совершенствоваться и соревноваться друг с другом спартиатам было дозволено только "В воинской доблести, в чем они и достигли значительных высот. Было создано строго кастовое военизированное государство без писаных законов («свои законы записывать Ликург не стал» (60, т. 1, с. 59), с закрытыми границами, с убогим непрогрессирующим хозяйством, со скудной культурой, государство, в котором все дела окутывались тайной, осужденных казнили ночью, а воинский дух юношей поддерживался то розгами, то разрешением поохотиться с кинжалом на безоружных илотов.
