Соседство с Ганзой сказывалось на Белорусской самым положительным образом. Это было видно сразу — хотя бы по тому, что по сравнению с Маяковской или Киевской она довольно хорошо охранялась — за десять метров до входа был сооружен блок-пост: на мешках с грунтом стоял ручной пулемет, а сторожевой наряд состоял из пяти человек.
Проверив документы (вот и пригодился новый паспорт), у них вежливо спросили, не из Рейха ли они будут. Нет-нет, заверили Артема, против Рейха здесь никто ничего не имеет, станция торговая, соблюдает жесткий нейтралитет, здесь в конфликты между державами — так начальник караула называл Ганзу, Рейх и Красную линию — не вмешиваются.
Прежде чем продолжать свой путь по Кольцу, Артем с Ульманом решили все же отдохнуть и перекусить. Сидя в богатой и даже с некоторым шиком обставленной закусочной, в придачу к превосходно приготовленной и при этом удивительно недорогой отбивной Артем получил и полную информацию о Белорусской. Сидевший за столом напротив круглолицый блондин, представившийся Леонидом Петровичем, за обе щеки уплетал грандиозных размеров яичницу с беконом, а когда у него освобождался рот, с удовольствием рассказывал о своей станции.
Жила Белорусская, как выяснилось, за счет транзита свинины и курятины. По ту сторону Кольца — ближе к Соколу и даже Войковской, хотя та уже находится в опасной близости к поверхности, располагались огромные и очень успешные хозяйства. Километры туннелей и технических перегонов были превращены в нескончаемые животноводческие фермы, которые кормили всю Ганзу, заодно поставляя продовольствие и Четвертому рейху, и на вечно полуголодную Красную линию. Кроме того, жители Динамо унаследовали у своих предприимчивых предшественников и склонность к портняжному мастерству. Именно там шили и продавали те самые куртки из свиной кожи, которые Артем видел на Проспекте Мира.
Никакой внешней опасности с этого конца Замоскворецкой линии не существовало, и за все годы жизни в метро ни Сокол, ни Аэропорт, ни Динамо никто ни разу не разорял. Ганза на них не претендовала, довольствуясь возможностью собирать пошлину с переправляемого товара, а заодно обещала им защиту от фашистов и от красных.
Жители Белорусской почти поголовно были заняты торговыми делами. Фермеры с Сокола и портные с Динамо редко задерживались здесь, чтобы собственноручно сбыть свой товар — барышей с оптовых поставок им хватало с головой. Подвозя партии свинины или живых кур на дрезинах и вагонетках на человеческой тяге, люди с той стороны, как их здесь называли, сгружали добро — для этих целей на платформах даже были установлены особые подъемные краны — рассчитывались и отбывали к себе домой.
Жизнь на станции бурлила. Бойкие торговцы (на Белорусской они почему-то звались «менеджерами») носились от «терминала» — места разгрузки — к складам, позвякивая мешочками с патронами, раздавая указания жилистым грузчикам, тележки с ящиками и свертками на хорошо смазанных колесах катились бесшумно к рядам прилавков, или к границе Кольца, откуда товар забирали ганзейские купцы, или к противоположному краю платформы, где свои заказы ожидали эмиссары Рейха.
Фашистов здесь было немало, но не рядовых, а все больше офицеров. Однако вели они себя совсем иначе — хоть нагловато, но в рамках приличия. На смуглых брюнетов, которых хватало среди местных торговцев и грузчиков, они неприязненно косились, но порядки свои диктовать не решались. — У нас ведь тут и банки… От них, из Рейха, многие к нам приезжают вроде бы как за товарами, а на самом деле — сбережения вложить, — поделился с Артемом его собеседник. — Поэтому они нас трогать вряд ли станут. Мы им как бы Швейцария, — добавил он непонятно. — Хорошо у вас тут, — на всякий случай вежливо заметил Артем. — Да что мы все о Белорусской… Сами-то вы откуда будете? — спросил наконец ради приличия Леонид Петрович.
Ульман притворился, что не слышал вопроса и плотнее занялся своей отбивной. — Я с ВДНХ, — оглянувшись на него, ответил Артем. — Что вы говорите! Какой ужас! — Леонид Петрович даже отложил вилку и нож. — Там, говорят, дела совсем плохи? Я слышал, они уже из последних сил оборону держат. Половина станции погибла… Это правда?
У Артема кусок застрял в горле. Что бы ни случилось, он должен прежде попасть на ВДНХ, повидаться со своими, может быть, в последний раз. Как он мог терять сейчас драгоценное время на еду? Отодвинув тарелку, он попросил счет, и, не взирая на протесты Ульмана, потащил его за собой — мимо устроенных в проемах арок прилавков с мясом и одеждой, мимо сваленных в кучи товаров, мимо приценивающихся челноков, снующих грузчиков, чинно прохаживающихся фашистских офицеров — к отгороженному металлической оградой переходу на Кольцевую линию. Над входом было вывешено белое полотнище с коричневой окружностью посередине, и двое автоматчиков в знакомом сером камуфляже проверяли документы и досматривали вещи.
Артему еще ни разу не удавалось проникнуть на территорию Ганзы с такой легкостью. Ульман, дожевывая кусок отбивной, порылся в кармане и предъявил пограничникам неприметного вида ксиву. Те без разговоров отодвинули секцию ограждения, пропуская их внутрь. — Что это за корочки? — полюбопытствовал Артем. — Так… Орденская книжка к медали «За заслуги перед Отечеством», — отшутился Ульман. — Перед нашим полковником все в долгу.
Переход на Кольцо представлял собой странную смесь крепости и торговых складов. Вторая граница Ганзы начиналась за мостиками над путями: там были возведены настоящие редуты с пулеметами и даже огнеметом. А дальше, рядом с памятником — мудрого вида бронзовым бородатым мужиком с автоматом, хрупкой девушке и мечтательному парню, оба при оружии (наверное, основатели Белорусской или герои борьбы с мутантами, подумал Артем) — размещался целый гарнизон, не меньше двадцати солдат. — Это из-за Рейха, — объяснил Артему Ульман. — С фашистами так: доверяй, но проверяй. Швейцарию они, конечно, не трогали, но Францию под себя подмяли. — У меня плохо с историей, — смущенно признался Артем. — Отчим учебник так и не смог найти. Я только немного про мифы Древней Греции читал.
Мимо солдат тащилась бесконечная цепочка похожих на муравьев грузчиков с тюками за плечами: Ганза жадно всасывала в себя почти всю продукцию Сокола, Динамо и Аэропорта. Движение было хорошо налажено: по одному эскалатору носильщики спускались вниз с грузом, по другому — поднимались налегке. Третий был предназначен для остальных прохожих.
Снизу, в стеклянной будке, сидел автоматчик, следивший за эскалатором. Он еще раз проверил у Артема и Ульмана документы, и выдал им бумажки со штампом «Временная регистрация — транзит» и датой. Путь был свободен.
Эта станция тоже называлась Белорусской, но разница с ее радиальным двойником была разительной — как между разделенными при рождении близнецами, один из которых попал в царскую семью, а другого подобрал и вырастил бедняк. Все благополучие и процветание той, первой Белорусской меркло в сравнении с кольцевой станцией. Она блистала отмытыми добела стенами, интриговала замысловатой лепниной на потолке и слепила неоновыми лампами, которых на всю станцию горело всего три, но и их света хватало с избытком.
На платформе вереница грузчиков распадалась на две части: одни шли к путям сквозь арки налево, другие — направо, скидывая свои тюки в кучи и бегом возвращаясь за новыми.
У путей были сделаны две остановки: для товаров — там был установлен небольшой кран, и для пассажиров, где стояла билетная касса. Раз в пятнадцать-двадцать минут мимо станции проезжала грузовая дрезина, оборудованная своеобразным кузовом — дощатым настилом, на который грузили ящики и тюки. Помимо трех-четырех человек, стоявших за рукоятями дрезины, на каждой был еще и охранник.
PLAY Пассажирские приходили реже — Артему с Ульманом пришлось ждать больше сорока минут. Как объяснил им билетер, трамваи ждали, пока наберется достаточно людей, чтобы не гонять рабочих зря. Но само по себе обстоятельство, что где-то в метро до сих пор можно купить билет — по патрону за каждый перегон — и проехать от станции к станции, как тогда, Артема совершенно заворожило. Он даже на некоторое время позабыл обо всех своих бедах и сомнениях, а просто стоял и наблюдал за погрузкой товаров, представляя, как же прекрасна должна была быть жизнь в метро раньше, когда по путям ходили не ручные дрезины, а огромные сверкающие поезда.
