В кустах было сыро – особенно животу, который – в соответствии с требованиями охотников – Петропавлу приходилось волочить по земле. И, что характерно, едва только он втягивал живот, как издали раздавалось: «Не щади живота своего!» – после этого живот, разумеется, приходилось опять опускать на мокрое…
Вдруг Петропавел услышал нечто другое:
– Эй, Еж!
Какая-то невидимая сила вытолкнула его, как пробку, наружу.
– Тебе понятно? – прозвучал знакомый вопрос.
– Мне все понятно, – ответил он в соответствии со здешними традициями.
– Замечательная это однако должность – Еж, – с сарказмом произнесла миниатюрная Королева Цаца. – Любому, кто становится Ежом, сразу же все понятно… Вы только посмотрите на него: ему все понятно! Каково, а?
– Ату его! – без предупреждения возопил Бон Слонопут, и Петропавел понял, что теперь уносить ноги придется ему, поскольку именно на него в данный момент объявлялась охота. Бросив последний взгляд на охотников, он увидел, что Всадник Лукой ли опять на коне.
«И чего я добился? – на бегу рассуждал он. – Вмешался в охоту на Ежа, изловил его – кто меня просил? Стоял бы себе в сторонке, наблюдал бы за происходящим, так нет: стал Ежом! Ежом отпущения…»
– Да не шумите вы так! – через плечо крикнул он охотникам, которые что-то уж очень разошлись. – У меня из-за вас все мысли перемешались!
– А ты, Еж, не размышляй в полевых условиях. На тебя охотятся, между прочим. Сейчас твоя задача – стремить свой бег. – Такое указание дал Петропавлу в спину Тридевятый Нидерландец, уменьшавшийся по мере приближения.
– Я и стремлю его, – огрызнулся Петропавел, а потом на всякий случай поинтересовался, куда именно тут положено стремить свой бег.
– Это не твоя забота, – сообщил Тридевятый Нидерландец. – Тем более что «своим» бег только называется …
– Все только называется, но не существует! – напомнило Безмозглое-без-Глаза, на секунду приоткрыв глаза, поскольку бежало в состоянии сна.
– «Своим» бег этот только называется, – повторил Нидерландец, не обращая внимания на Безмозглое, как тут и было принято, – на самом же деле этот бег совершенно не твой и не мой.
– А чей? – Понятно, что вопрос этот задал Петропавел. Задав вопрос, он остановился выслушать ответ. Преследователи остановились тоже.
– Отвечайте на вопрос, – напомнил Петропавел, чтобы они не забыли, зачем остановились.
– Вы приняли то, что есть. Но Вы не поняли того, что есть. – Так ответила Королева Цаца. – И сколько Вы ни принюхивайтесь, сколько ни ползайте на животе, до Ежа Вам все равно далеко, как… как до Тридевятого Нидерландца. Еж – это не просто млекопитающее, Еж – это образ жизни. И ответ «мне все понятно» надо выстрадать – иначе грош ему цена.
– Я выстрадываю… – сказал Петропавел, стоя на четвереньках с мокрым животом.
– Ну-ну… – поощрила его Королева Цаца и сокрушенно крикнула: – Ату его! – с грустью добавив: – К сожалению.
Этот клич был правильно воспринят как Петропавлом, так и охотниками: все сорвались с мест. Охота продолжалась!
На данном ее этапе произошло нечто странное: Петропавел – явно против воли – начал петлять. Его мотало из стороны в сторону, причем всякий раз лицо его при этом выражало бескрайнюю степень изумления. Петли становились все более замысловатыми – и позади себя Петропавел услышал фразу:
– К нему приходит опыт. Искусство быть Ежом – это искусство, но искусство быть гонимым Ежом – искусство вдвойне.
Кажется, действия Петропавла за все последнее время впервые оценивались положительно.
Есть еще замечательная такая считалочка: ею пользуются, когда играют в прятки – безобидную такую игру… хотя, с другой стороны, конечно, смотря как спрятаться. Можно ведь и так спрятаться, что тебя не найдут никогда, но это крайность, каждому ясно!
А считалочка начинается, можно сказать, даже романтично:
Впрочем, как посмотреть… Кому-то может показаться, что после такого начала ничего хорошего ждать не приходится. И показаться не без оснований, потому как хорошее из тумана не выходит, из тумана плохое выходит: воры выходят, убийцы выходят. И не просто так выходят, а для совершения грязного преступления. Совершат свое грязное преступление – и опять в туман, только их и видели! Стало быть, если что-то (или кто-то) выходит из тумана – держи ухо востро. Даже если это всего-навсего как бы и месяц.
Так и тут: придирчивый слушатель сразу же захочет представить себе, зачем конкретно этот месяц мог бы выйти из тумана, ответа долго ждать не приходится: вторая строка проясняет почти все. И действительно подтверждает самые мрачные наши догадки, вот она, эта строка:
Все понятно? Теперь уже даже те, кто считал рассуждения по поводу первой строки этой невинной считалочки пустыми придирками, по меньшей мере насторожатся. А насторожившись, вынуждены будут согласиться: для «придирок» имелись, наверное, кое-какие основания. То есть если уж выходят из тумана, значит, в кармане не цветок, и не кусок торта, в кармане нож. Иного не дано.
Теперь настало уже время разобраться с этим так называемым месяцем, точнее, с тем, кого наиболее наивные из нас – на основании ложно понятой первой строки – принимали за месяц, хотя, с другой стороны, что оставалось делать, если нам так прямо и сообщалось: вышел, дескать, месяц из тумана… как же, месяц, дожидайтесь! когда у него карман, а в кармане нож! И когда он этот нож сразу «вынул»! Зачем же так уж быстро-то?.. Мало ли что у кого в кармане – совсем не обязательно при первом знакомстве карманы выворачивать. Тем более, что никто и не просил особенно: ну, лежит у тебя что-то в кармане – так это твое дело. Лежит, например, открытка с видом на море – носи, пожалуйста, ее при себе, пользуйся, никто не запрещает. Что ж ты эту открытку-то всем с порога прямо под нос суешь? может быть, она никому, кроме тебя, и не интересна. А у тебя даже не открытка – у тебя нож, так это ж думать надо!
…Причем прошу заметить: никаких подробностей о том, как именно осуществлялось данное действие (предъявление ножа) намеренно не приводится, ведь и нож из кармана тоже по-разному можно вынуть: можно вынуть тайно или озираясь, или опустив глаза. Так хоть предполагается наличие какой-никакой совести… – Так нет же: выходка по извлечению ножа из кармана выглядит просто разнузданной, прямо так, внаглую, нож выхватывается – и все. Как будто перед нами пьяный хулиган в темном переулке, которому море по колено и который уверен в своей безнаказанности. Эдак… с вызовом даже: плевать мне, дескать, что вы все там обо мне подумаете, а вот у меня нож – и я его вынимаю из кармана!
Из кармана, значит… в том смысле, что нож не за голенище сапога спрятан, не за пазухой – в тряпицу завернутый, нет! в кармане! Выходил из дома, сунул в карман на всякий случай – зарезать там кого или еще что… чтоб легче достать было: руку в карман и – ррраз! Прямо какой-то заранее на все готовый преступник, с которым и днем-то лучше не встречаться, не то что ночью!., но особый цинизм ситуации в том, что как раз днем он и не выходит из тумана, – сидит себе в тумане, носа не кажет. А как ночь – он тут как тут:
Это следующая, значит, строчка. В дрожь вгоняет несовершенный вид глагола, нет, бандит не предупреждает: зарежу! он заявляет: буду резать – подчеркивая, так сказать, продолжительность действия, а может быть, и неоднократность его. Не то, чтобы «всажу нож куда попало и убегу» – отнюдь! Буду резать: с чувством, с толком, с расстановкой – то направо, то налево, то одного, то другого. Чтобы жертвы валились в разные стороны, как снопы. И обратите внимание на особую модальность этого заявления, на эдакий противоестественный кураж: вот, дескать, захочу – и буду резать, и никто меня не остановит, у меня справка. А мало вам резать – так еще и бить буду. Прямо так и декларируется:
Синтаксический параллелизм – вот что тут особенно ужасает, мы слышим не случайный выкрик обезумевшего маньяка – нет, это целостная, хорошо продуманная программа действий, как бы расписанная по этапам:
а) буду резать,
б) буду бить.
То есть фактически воспользуюсь ножом, выхваченным из кармана, на полную катушку, совершив все действия, которые фактически можно совершить данным инструментом насилия. Слава Богу, что про расчленение ничего не говорится, хотя, в общем, слово «резать» уже само по себе достаточно подозрительно в этом плане: не намек ли это на такие гнусности, которые даже вербализации не поддаются?..
Теперь вот какой вопрос: а за что? Каковы мотивировки столь чудовищных поступков, от одной мысли о которых оторопь берет? Что касается мотивировок, то они просто кощунственны. Язык не поворачивается повторить вслед за этим «месяцем»:
Какой цинизм! Это то же самое, что сказать: все равно ты человек второго сорта. Которому я ноль внимания, кило презрения! Понятно же: пока остальные, более прыткие, будут разбегаться кто куда, чтобы затаиться в самых недоступных местах, ты-то все равно никуда не денешься: тебе же водить! То есть стоять с закрытыми глазами, спиной к убийце и выполнять свой долг. Тут-то, в момент выполнения тобою твоего долга, я и появляюсь: повернешься, глаза откроешь – здра-а-авствуйте! Вот он я, месяц, – с ножом, уже вынутым из кармана и с программой резать и бить. Тут уж, как говорится, пиши пропало, на сотни миль вокруг – никого, а тебе, дурачку, водить, то есть плутать в тумане, тщетно разыскивая спрятавшихся от убийцы в укромных местах сотоварищей… И как раз пока ты этим занимаешься, я тебя и буду резать, буду бить, вот когда раскрывается страшный смысл этого ужасного, ужасного несовершенного вида: я не то чтобы многих буду резать и бить, как некоторые наивные люди предполагали, – я тебя одного как многих буду и буду, и буду… С чувством, с толком, с расстановкой!
И – никакого просвета в конце…
Такая вот считалочка. Недаром, стало быть, в словаре Владимира Ивановича Даля упоминается: «На месяце видно, как Каин Авеля вилами убил (как брат брата вилами заколол)»… Да и в народе месяц называли еще «месик» (от «месить»), а это у псковичей – опять же по Далю – «драчун», «забияка»… ну, хорошо, пусть драчун, пусть забияка, но не в такой же патологической форме!
Все-таки лучше считаться как-нибудь по-другому, мягче, нежнее: дескать, «Светит месяц, светит ясный, светит белая луна… все равно тебе водить!»
Но так оно вообще-то как-то совсем нескладно…
