Эвангелина Шилд совсем недавно переехала в Нортбурн, в специально построенное поместье на краю деревни. Этому новоселью предшествовало открытие, сделанное ею одним весенним утром: как выяснилось, окна миссис Шилд представляют собой сущее безобразие и только позорят ее. Окончательное же решение о переезде было принято во вторник во время ритуального чаепития за бриджем, когда ее ближайшая подруга Марджори заметила, что маленькие черные зернышки в пирожном — это не кардамон, а мышиный помет. Вскоре после этого миссис Шилд перебралась во вновь открытое заведение Нортбурн-Гарденс, созданное по образу и подобию поселения Голден-Эйджерс во Флориде. Шестнадцать небольших квартирок и двенадцать бунгало (столь ярких, что буквально ощущался запах краски), расположенные на такой ухоженной территории, что ее можно было сравнить разве что с прической вдовствующей дамы, когда-то были владением семейства Гластонбери, грандиозным и роскошным поместьем Нортбурн, с конюшнями и обширными парками и лужайками. Гластонбери давно оставили свое поместье, задолго до рождения Грейс, и в течение долгих лет некогда величественный особняк приходил в упадок, а его знаменитые сады превращались в колючие, непроходимые заросли. Но теперь все это стало частью того, что новые владельцы именовали Специализированным жильем для активных людей пожилого возраста. Помимо собственно жилья, здесь были также ресторанчик в стиле кафетерия в главном здании, рассчитанный на тот случай, если вы были слишком увлечены жизнью, чтобы готовить, плавательный бассейн, гимнастический зал, центр искусств, деревенская ратуша и деревенский магазин, где продавались продукты питания, почтовые марки, газеты и поддерживающие чулки.

Переезжая, миссис Шилд сказала Грейс:

— Видишь, как здесь все разительно отличается от любого из этих домов для престарелых.

Сейчас же, показывая на высаженные в строгом порядке волнообразные ряды астр и чайных роз и не спуская при этом глаз с Грейс, она добавила:

— Сады выглядят просто прекрасно, ты не находишь? Говорят, так было и раньше.

На следующее утро, однако, миссис Шилд совершенно позабыла о «странном виде» Грейс, стоило ей открыть воскресную газету.

— О Боже мой! В самом деле, я и представить себе не могла, что из этого что-нибудь получится!

Грейс машинально отметила про себя, что мачеха разговаривает, держа в руках художественное приложение к газете, но, поскольку это было ровно пятое ее замечание за последние пять минут, то она не обратила на него особого внимания. Миссис Шилд, никогда не придававшая значения таким условностям, как необходимость считаться с покоем других людей, подалась вперед и сильно ткнула Грейс в бок указательным пальцем.

— Грейс, ты не слушаешь. Ты где?

Лицо Грейс приняло выражение бесконечного терпения, пожалуй, она не представляла, как постарела ее мачеха.

— Я здесь, Эви, прямо напротив тебя.

— Не умничай, Грейс. Я знаю, где ты. Но вот это! — Она хлопнула Грейс по колену газетой. — Вот, можешь сама посмотреть. Несбывшиеся надежды: тяжкая цена успеха. Здесь написано «тяжкая» вместо «тяжелая». По-моему, это игра слов.

Грейс взяла газету.

— Спасибо, Эви, что объяснила.

Только что был объявлен окончательный список претендентов на самую престижную премию Британии в области фотографии — приз Юнибанка, и художественный редактор газеты Нелл Гордон взялась проанализировать его. Считалось, что премия, вручаемая раз в два года — в денежном выражении это составляло тридцать тысяч фунтов, — гарантировала фантастическую карьеру победителю. Правда, в последнем случае, когда ее вручили Грейс Шилд, этого не случилось. Впрочем, в течение двух недель, а по меркам средств массовой информации это целая вечность, имя Грейс Шилд было у всех на устах. Кем ее только не величали — девочкой с фотообъективом и вуайеристкой, подглядывающей за эротическими сценами, выдающимся талантом и изобретательной извращенкой. Но после этого никто о ней ничего не слышал. Итак, что же случилось с этим неоднозначным талантом? Давайте-ка напишем о ней очерк и попробуем выяснить. Август считался «мертвым сезоном». Такие темы, как случившееся с кем-то несчастье, намек на скандал и несбывшиеся надежды, можно было считать ниспосланными свыше. Не то чтобы Грейс совсем не была готова к столь пристальному вниманию, — газета уже пыталась связаться с ней несколькими днями ранее, но она решила, что после вежливой фразы: «Мне нечего сказать, однако благодарю вас, за то что обратились ко мне» — ее оставят в покое.

— По крайней мере, это серьезная газета, — изрекла миссис Шилд. — Именно так я и подумала, когда мне позвонили. Если только они не из тех ужасных таблоидов, я всегда с радостью готова помочь. И они уже поговорили с твоей кузиной Патрицией в Ирландии — представь себе, такие хлопоты! — и со всякими другими людьми. Я им сказала: «Разумеется, мне известно, что Грейс очень умна, но я и не представляла себе, насколько она известна».

— Ты с ними разговаривала. Эта… эта ахинея — твоих рук дело? — Грейс внезапно испытала острое желание наброситься на миссис Шилд, подобно бешеной обезьяне, схватить ее за пухлую шейку и сжать изо всех сил. Но, конечно, она не сделала ничего такого, лишь заставила себя глубоко вздохнуть три раза: вдох через нос, выдох через рот. Миссис Шилд, крупная женщина с мелкими чертами лица, собранными где-то в середине круглого, как луна, личика, съежилась. Ее выцветшие голубые глаза наполнились слезами, и она принялась сжимать и разжимать сложенные на коленях руки.

— Прости меня, дорогая.

Грейс поглядела на нее и вздохнула.

— Нет, это ты прости меня, Эви. Я не хочу выглядеть неблагодарной. Мне просто до смерти противно пройти через это еще раз. Даже не могу выразить, как мне этого не хочется.

— Я не думаю, что статья совсем уж злая. По-моему, она даже сочувственная. Не знаю, откуда она взяла все эти сведения, ведь на самом деле я сказала очень немного. — Миссис Шилд сделала паузу, чтобы высморкаться в розовую салфетку, которую она вытащила из рукава. — Ох, Грейс, я думала, ты будешь рада.

— Тебе не пришло в голову, что лучше было бы сначала поговорить со мной?

— Я опасалась, что ты отнесешься к этому… с непониманием.

— Как ты была права! — вздохнула Грейс.

— И еще я подумала, что небольшое сочувствие, ободрение, маленький толчок могут помочь тебе начать все сначала.

— Небольшое сочувствие… — Грейс помахала газетой перед лицом миссис Шилд. — Теперь ты так это называешь, когда тебя выворачивают наизнанку и вешают для просушки, а твои кишки волочатся за тобой по земле? И даже если по какой-то непонятной прихоти судьбы я и в самом деле приободрилась бы после этого чтива, неужели ты думаешь, что я просто взяла бы в руки фотоаппарат… после всего, что случилось?

— Грейс, пожалуйста… И фотография такая милая. — Миссис Шилд вытерла нос салфеткой. — Мне всегда нравилась твоя короткая стрижка.

— Я похожа на стареющую сироту из детского приюта, — заявила Грейс, и, если вдуматься, именно ею она и была. Это черное платье с круглым вырезом, мальчишеская стрижка и широко раскрытые, полные трагизма глаза. Но ирония заключалась в том, что в тот вечер она была по-настоящему счастлива. Грейс вздохнула еще раз и покачала головой. — Эви, неужели ты не видишь, я ничего не имею против злобы и недоброжелательности. Меня вполне устраивает недоброжелательность. Мне приходилось мириться и с худшими вещами. Но жалость! Эта чертова статья выставила меня напоказ всему миру…

— Но я полагаю, что тех, кто действительно читает эту газету — в отличие от количества проданных экземпляров, — всего два с половиной миллиона.

Что-то в выражении лица Грейс заставило миссис Шилд в следующие несколько минут воздерживаться от каких-либо комментариев. Когда ей показалось, что Грейс уже немного остыла, она заявила: