– Да, если можно, я хотела бы все это посмотреть, – сказала Доротея, повернувшись к мистеру Кейсобону, – на ее вопросы о жилищах лоуикских арендаторов он до сих пор ограничивался коротким заверением, что они не так уж плохи.
Вскоре все общество уже шло по песчаной дорожке, которая вилась в траве между купами деревьев и, как объяснил мистер Кейсобон, вела прямо к церкви. Но калитка в церковной ограде оказалась заперта, и мистер Кейсобон направился к дому священника за ключом. Заметив, что он удалился, Селия, которая немного отстала, подошла к остальным и сказала с обычной четкостью, которая всегда словно бы опровергала подозрение в скрытой злокозненности ее слов:
– А знаешь, Доротея, я видела в одной из аллей какого-то молодого человека.
– И что же тут удивительного, Селия?
– Садовник, знаешь ли. Почему бы ему и не быть молодым? – сказал мистер Брук. – Я уже советовал Кейсобону переменить садовника.
– Нет, это был не садовник, а джентльмен с альбомом для набросков, – возразила Селия. – У него вьющиеся каштановые волосы. Я видела только его спину, но он совсем еще молодой.
– Возможно, сын младшего священника, – ответил мистер Брук. – А, вон и Кейсобон с Такером. Он хочет представить тебе Такера. Ты ведь с Такером не знакома.
Мистер Такер, несмотря на пожилой возраст, все еще принадлежал к «низшему духовенству», а как известно, младшие священники обычно не могут пожаловаться на отсутствие сыновей. Однако после того, как он был им представлен, ни он сам, ни мистер Кейсобон ни слова про его семью не сказали, и мелькнувший в аллее юноша был забыт всеми, кроме Селии. Она же пришла к выводу, что каштановые кудри и стройная фигура не могут принадлежать отпрыску или даже просто родственнику мистера Такера, такого старого и скучного, каким, по мнению Селии, только и мог быть духовный помощник мистера Кейсобона – без сомнения, превосходный человек, который попадет в рай (Селия чуждалась вольнодумства), но уж очень у него кривой рот. И Селия с огорчением и без всякого вольнодумства решила про себя, что у младшего священника, конечно, нет милых детишек, с которыми она могла бы играть, когда ей придется гостить в Лоуике в качестве подружки невесты.
Мистер Такер, как, возможно, и предвидел мистер Кейсобон, оказался бесценным спутником: он отвечал на все вопросы Доротеи о жителях деревни и о других прихожанах. В Лоуике, заверял он ее, все живут припеваючи: каждый арендатор (дома рассчитаны на две семьи, зато и плата невысока) обязательно держит хотя бы одну свинью, а огороды на задах все отлично ухожены. Мальчики одеты в превосходный плис, из девочек выходят примерные служанки, или же они остаются дома и занимаются плетением из соломы. Никаких ткацких станков, никакого сектантского духа, и хотя здешние люди думают не столько о духовном, сколько о том, чтобы скопить побольше деньжат, никаких особых пороков за ними не водится.
Пестрых же кур было столько, что мистер Брук не удержался и заметил:
– Как вижу, ваши фермеры оставляют для женщин ячмень на полях. У здешних бедняков, наверное, варится в горшках та самая курица, о какой добрый французский король[39] мечтал для всех своих подданных. Французы едят много кур, но тощих, знаете ли.
– Удивительно жалкая мечта, – негодующе сказала Доротея. – Неужели короли – такие чудовища, что даже подобное пожелание уже возводится в добродетель?
– Если бы он желал, чтобы они ели тощих кур, – заметила Селия, – это было бы не так хорошо. Но, может быть, он желал, чтобы они ели жирных кур.
– Да, но слово это выпало из контекста или же существовало лишь subauditum, то есть в мыслях короля, но вслух произнесено не было, – с улыбкой сказал мистер Кейсобон, наклоняясь к Селии, которая тотчас замедлила шаг, не желая смотреть, как мистер Кейсобон моргает у самого ее лица.
Когда они возвращались из деревни, Доротея все время молчала. Она со стыдом ловила себя на некотором разочаровании при мысли, что в Лоуике все хорошо и ей нечего будет там делать. И несколько минут она размышляла о том, что, пожалуй, предпочла бы жить в приходе, не столь свободном от горестей и бед, – тогда ей нашлось бы чем заняться. Но тут же она вновь вернулась к будущему, ожидающему ее на самом деле: она еще больше посвятит себя трудам мистера Кейсобона, и эта преданность подскажет ей новые обязанности. Почерпнутые в общении с ним высокие знания, наверное, откроют перед ней другие способы приложения своих сил.
Тут мистер Такер откланялся; его ждали какие-то церковные дела, и он вынужден был отказаться от приглашения позавтракать с ними.
Когда они вошли в сад через маленькую калитку, мистер Кейсобон сказал:
– У вас немного грустный вид, Доротея. Надеюсь, вы довольны тем, что видели?
– То, что я чувствую, наверное, глупо и дурно, – ответила Доротея с обычной своей откровенностью. – Я хотела бы, чтобы эти люди больше нуждались в помощи. Мне известно так мало способов сделать мою жизнь полезной. И конечно, мои представления о пользе далеко не достаточны. Мне следует искать новые пути, как приносить пользу людям.
– Несомненно, – сказал мистер Кейсобон. – С каждым положением сопряжены соответствующие обязанности. И надеюсь, ваше новое положение как хозяйки Лоуика будет содействовать исполнению моих чаяний.
– Я всем сердцем хочу этого, – ответила Доротея с глубокой серьезностью. – Мне вовсе не грустно, не надо так думать.
– Очень хорошо. Но если вы не устали, то мы пойдем к дому другой дорогой.
Доротея ничуть не устала, и они направились к великолепному тису, главной родовой достопримечательности с этой стороны дома. Подойдя ближе, они заметили на темном фоне вечнозеленых ветвей скамью, на которой сидел какой-то человек, рисуя старое дерево. Мистер Брук, шедший с Селией впереди, оглянулся и спросил:
– Кто этот юноша, Кейсобон?
Они уже почти поравнялись со скамьей, когда мистер Кейсобон наконец ответил:
– Один мой молодой родственник, довольно дальний. Собственно говоря, – добавил он, глядя на Доротею, – это внук той дамы, на чей портрет вы обратили внимание, моей тетки Джулии.
При их приближении молодой человек положил альбом и встал. Пышные светло-каштановые кудри и юный вид не оставляли сомнения, что именно его увидела в аллее Селия.
– Доротея, позвольте представить вам моего родственника, мистера Ладислава. Уилл, это мисс Брук.
Они остановились совсем рядом с ним, и, когда он снял шляпу, Доротея увидела серые, близко посаженные глаза, изящный неправильный нос с легкой горбинкой, зачесанные назад волосы… но рот и подбородок были более твердыми и упрямыми, чем на миниатюре его бабушки. Юный Ладислав не счел нужным улыбнуться в знак того, что очень рад познакомиться со своей будущей двоюродной тетушкой и ее родней, его лицо казалось скорее хмурым и недовольным.
– Я вижу, вы художник, – объявил мистер Брук, взяв в руки альбом и перелистывая его с обычной своей бесцеремонностью.
– Нет. Я просто делаю иногда кое-какие наброски, – ответил юный Ладислав, краснея, но, возможно, от досады, а не от скромности.
– Ну-ну! Вот же очень милая штучка. Я и сам немножко занимался этим в свое время, знаете ли. Поглядите-ка! Очень-очень мило и сделано, как мы говаривали, с brio[40]. – И мистер Брук показал племянницам большой акварельный набросок пруда в каменистых, поросших деревьями берегах.
– Я ничего в этом не понимаю, – сказала Доротея не холодно, но просто, объясняя, почему она не может высказать своего суждения. – Вы ведь знаете, дядя, я не вижу никакой красоты в картинах, которые, по вашим словам, столь знамениты. Их язык мне непонятен. Вероятно, между картинами и природой есть какая-то связь, которую я по своему невежеству не ощущаю, – так греческие слова вам говорят о многом, а для меня не имеют смысла. – И Доротея поглядела на мистера Кейсобона, который наклонил к ней голову, а мистер Брук воскликнул с небрежной улыбкой:
