В 11.00 в зале суда были уже журналисты, родственники осужденных, прокурор Дмитрий Шохин, гражданские истцы (то есть представители налоговой инспекции) и десять человек конвоя. В стеклянной клетке были осужденные Михаил Ходорковский и Платон Лебедев. Но адвокатов Ходорковского и Лебедева не было никого, ни одного человека. Целый ряд стульев, предназначенных для адвокатов, стоял пустой. Платон Лебедев из-за стекла махнул начальнику конвоя, окружавшего клетку, и сказал что-то про свободу.

— Что? — переспросил конвоир.

— Свободных мест много, садитесь, — повторил Платон Лебедев.

Он очень плохо выглядел. За три месяца, прошедшие со времени вынесения приговора, он заметно осунулся и похудел, лицо у него было бледным, под глазами были глубокие тени. Войдя в клетку, Платон Лебедев сразу сел на скамейку, тогда как Михаил Ходорковский остался стоять. Впрочем, Платон Лебедев растягивал пальцами углы рта, как бы призывая всех пришедших улыбаться.

В 11.20 адвокатов все еще не было. В 11.30 журналисты, нарушая запрет на пользование мобильными телефонами в зале суда, выяснили, что 12 сентября Генрих Падва госпитализирован по поводу обострения некоего хронического заболевания.

В 11.40 судебное заседание все же началось. Председательствующий судья Вячеслав Тарасов сказал: — Приносим извинения за задержку. Связана она с неявкой адвокатов. Причины пока выясняются. Защита, как и прокурор, значит, э-э-э… извещены в законном порядке.

Судья обратился к Платону Лебедеву и спросил, действительно ли тот не желает участвовать в процессе.

Лебедев тяжело поднялся, приблизился к микрофону и отвечал: — Я выражаю категорический протест против моей незаконной и насильственной доставки в суд. Я требую удалить меня из зала суда, поскольку еще в июне отказался участвовать в этом процессе…

— По какой причине? — переспросил судья.

— Дайте мне закончить. Я велел адвокатам обжаловать приговор и запретил адвокатам участвовать в процессе.

— По какой причине?

— Я запретил.

Тут, кажется, судье стало ясно, что Платона Лебедева не собьешь с выбранной им тактики, и судья распорядился, чтобы подсудимого увели. Пришла очередь осужденному Ходорковскому отвечать на вопрос судьи.

— Известно ли вам что-нибудь о неявке адвокатов?

— Ваша честь, — Ходорковский был подчеркнуто вежлив, — я сообщал вчера суду письменно через администрацию изолятора, что мною заключено соглашение только с одним адвокатом, Генрихом Павловичем Падвой. Причины понятны. Районный суд очень сократил время, отпущенное на подготовку кассационной жалобы. Адвокатам пришлось разобрать приговор на части и работать каждому со своим куском.

Полной информацией обладал только Генрих Падва.

Вчера меня уведомили, что Генрих Павлович госпитализирован.

— Вам известно о причинах неявки? — спросил судья.

— Я просил адвокатскую контору Генриха Павловича представить суду справку о его госпитализации.

Ходорковский был невозмутим. В отличие от прокурора. Прокурор Дмитрий Шохин говорил эмоционально: — При рассмотрении вопроса, проводить ли суд в отсутствие адвоката Падвы, надо опираться на статью 376 пункт 4 УПК. Неявка лиц, своевременно извещенных, не препятствует проведению… — от возмущения прокурор забыл докончить фразу. — Возможно, речь идет о банальной попытке затянуть процесс. Падва самостоятельно обратился в приемное отделение больницы № 50 и был госпитализирован. Это обращение носит не экстренный, а плановый характер.

С этими словами прокурор представил суду справку о том, что адвокат Падва сам пришел в больницу.

В справке, представленной адвокатской конторой, не утверждалось, будто адвоката отвезли в больницу на «скорой». Но утверждалось, что госпитализировали срочно. Суду пришлось объявить перерыв, чтобы сверить справки.

В перерыве я подошел к матери Ходорковского и спросил: — Как вы думаете, процесс отложат или станут проводить без Падвы?

— Я думаю, станут проводить, — отвечала Марина Филипповна печально, — а Падва правда заболел.

Дальше она принялась рассказывать, чем отличается содержание заключенных в изоляторе № 1, куда перевели ее сына в начале августа, от содержания заключенных в изоляторе № 4, где он сидел до того, как вознамерился стать политиком. Выяснилось, что если хочешь послать заключенному передачу в первый изолятор, надо занимать очередь в пять утра. Еще выяснилось, что нельзя передавать в тюрьму туалетную бумагу, а в тюремном ларьке туалетная бумага закончилась.

Минут через сорок заседание суда продолжилось, но только для того, чтоб судья объявил новый перерыв еще на два часа.

— Не дозвонились, наверное, до кого-то важного, — резюмировала Марина Филипповна.

Во время второго перерыва в суд пришла жена Михаила Ходорковского Инна, которой с утра надо было отвести детей в школу. Я спросил ее: — Вы думаете, отложат суд или будут проводить без Падвы?

— Отложат, наверное, — сказала Инна. — Не могут же они совсем без адвоката. Даже если они и думают, что мы специально затягиваем.

Потом Инна стала рассказывать, чем отличаются свидания в изоляторе № 1 от свиданий в изоляторе № 4.

В четвертом изоляторе Инна разговаривала с мужем через стекло. Теперь разговаривает через два стекла и решетку.

— Он мне говорит «прорвемся», — она пожала плечами. — А я ему говорю: куда уж прорвемся — раньше было одно стекло, теперь два стекла и решетка.

Когда кончился перерыв, Инна оказалась в двух метрах от мужа, но им было запрещено разговаривать. Они разговаривали беззвучно. Глядя на жену, Михаил Ходорковский быстро шевелил губами, и жена так же одними губами отвечала ему. Ходорковский двигал ладонью так, будто гладит жену по голове, шутливо грозил ей за что-то пальцем, изображал пальцами бегущего человечка, рисовал пальцем в воздухе какой-то квадратный предмет…

Заседание продолжалось. Судья сообщил, что, по его сведениям, адвокат Падва действительно серьезно болен, госпитализирован в урологическое отделение и может проболеть месяца полтора. А суд не может быть отложен больше чем на месяц, и поэтому, сказал судья, пусть Ходорковский выберет себе другого адвоката или суд сам адвоката назначит.

— Ваша честь, — сказал Ходорковский, — насколько мне известно, Генриху Павловичу завтра сделают биопсию.

Результаты будут известны в пятницу или понедельник. Если выяснится, что форма болезни не агрессивная, во вторник или в среду Генрих Павлович придет на суд. Или у меня будет другой адвокат, которому не придется долго знакомиться с делом.

— Если ситуация будет развиваться по плохому развитию, не дай бог, — сказал судья Ходорковскому и постучал по дереву, — сможете вы ответить в понедельник в 11 утра, кто у вас адвокат?

— Если будут известны результаты биопсии, — осужденный пожал плечами. — Прокурор с больницей связан напрямую. Если он сможет узнать быстрее, чем я…

— Я думаю, прокурор узнает утром в понедельник, кивнул судья.

Суд перенесли на следующий понедельник. Ходорковский просил только, чтобы его могли посещать в тюрьме адвокаты.

— Если они заключат соглашение, — нашелся судья, то, конечно, смогут посещать вас и советоваться.

— У них заключено со мной соглашение на представление моих интересов в Страсбурге, — улыбнулся Михаил Ходорковский.

— Ну здесь не Страсбург, — судья не улыбался.

В понедельник, 19 сентября, заседание продолжилось.

— Ходорковский, встаньте, — сказал судья, ровно в 11 утра открыв заседание. — Вы обещали определиться с адвокатом.

— Ваша честь, — Ходорковский встал в стеклянной клетке. — После прошлого заседания, буквально на следующий день, в три камеры из десяти на нашем этаже втолкнули инфекционного больного, на полчаса в каждую камеру, и объявили строгий карантин. Только случайностью можно объяснить, что в одной из этих трех камер сижу я, а в другой — Платон Лебедев.

Ходорковский стал рассказывать, что из-за карантина никого из адвокатов, защищавших его в суде первой инстанции, во все эти дни не пустили к нему в изолятор. Ходорковский говорил, что из-за этого не мог справиться о состоянии здоровья своего адвоката Генриха Падвы и не мог узнать, кого адвокат Падва советует назначить вместо себя.