— Я не робот, если вы это имеете в виду. Я делаю для компании больше, чем должен делать.

— Каким образом?

— При помощи своего ума.

— Вы бесстыдный человек!

— Я приношу свои извинения, оку-сан. — Он снова склонился перед ней. — Пожалуйста, простите меня.

Уголки ее губ изогнулись вверх. Она выбросила руку вперед, взялась за его шест и потянула на себя. Он поневоле сделал шаг ей навстречу. Она кокетливо улыбнулась, давая ему понять, что она — женщина. Выражение его лица напомнило ей его жадный взгляд в день свадьбы. Она приникла к нему.

— Ты этого хочешь, не так ли? — прошептала она ему на ухо.

Она почувствовала, как он испугался ее напора, и усмехнулась про себя. Он колебался, разрываясь между чувством долга и влечением к ней. Воспользовавшись этим, она резким движением переломила шест о его правое плечо. Его ум и тело были парализованы.

В глубине ее души шевельнулась жалость к нему. Жалкий и сломленный, он упал на колени, не выражая ни малейшего протеста. Куда девалась его храбрость, его мужское превосходство! Теперь он был ничем — не идол для поклонения, не защитник и не опора для женщины, он не был — она это видела — даже врагом. Он просто ждал конца.

Его покрытое бисеринками пота лицо было обращено к ней. Это был пот боли. Неровное дыхание вырывалось из его полуоткрытого рта, силы, казалось, покидали его.

Акико долго смотрела на него сверху вниз, ее мысли текли спокойно, как дождь. Потом она обнажила свой меч и увидела отражение его блестящего лезвия в глазах Иссии. При виде его ужаса она подумала, что на земле больше не осталось воинов.

Затем резким и точным взмахом своего катана она отсекла обе его ступни.

Когда большой черный “мерседес” въехал на стоянку, шофер обошел его и открыл Сэйити Сато дверцу. Утро сверкало росой. Рядом с шофером сидели еще двое, Сато не делал без них и шагу — так было принято в кругу влиятельных людей Японии. На этот раз, однако, он велел им остаться в машине.

По усыпанной сосновой хвоей аллее он совершил свое одинокое еженедельное паломничество. Когда ему случалось бывать в Токио, то независимо от погоды он приезжал сюда на берег озера.

Снизу, сквозь плотные кроны сосен и криптомерий, пробивался отраженный от воды солнечный свет.

Поднимаясь к внутреннему дворику храма, Сато прошел через покрытые красным лаком ворота мёдзин тории и задержался на миг у ящика для пожертвований. Потом позвонил в священный колокол, чтобы разбудить отдыхающих “ками” и дать им знать о приходе паломника.

Войдя внутрь храма, Сато остановился у заставленного подношениями столика. Вокруг стола располагались в сидячих позах вырезанные из дерева фигуры лучников, копейщиков и самураев с мечами.

Перед закрытой дверью, ведущей во внутреннее помещение, где находились “ками”, висели “гохэй”, сложенные гармошкой полоски бумаги. Рядом лежал хараигуси, очистительный жезл, сделанный из небольшой ветки священного дерева сакаки. Над ними висели полотнища с изображением облаков и луны, что указывало на присутствие “ками”. Тут же был подвешен кусок парчи, украшенный драгоценными камнями. На ткани можно было видеть щит и меч, символизирующие мудрость и справедливость “ками” и дающие защиту от злых сил.

Прямо за полотнищами на столе лежало священное зеркало — наиболее важный и загадочный элемент синтоистской религии. Оно должно было отражать чистейший свет, чтобы иметь возможность представить все таким, каким это является на самом деле и каким мы хотели бы его видеть.

Разве не говорил Дзинно Сётоки, что “зеркало ничего не скрывает. Оно ничего не добавляет от себя. Все хорошее или плохое, правильное или неверное отражается без искажений”. Разве дух богини Солнца не был пойман таким же зеркалом, висевшим у входа в ее пещеру?

Сато опустился на колени перед этим зеркалом, всматриваясь в его всевидящее око. Его омывал ясный свет, он жаждал спокойствия мысли и духа, более глубокой сосредоточенности сознания, символом которого было сверкающее внизу озеро. Он призвал к себе “ками”.

В считанные мгновения его охватило особое состояние покоя, к которому он привык с юных лет. У него было такое ощущение, словно откуда-то извне вдруг вырос мост, связавший воедино его сущность и сущность его высокочтимого отца. Старший Сато в течение своей жизни приходил к этой гробнице почти каждый день, и когда Сэйити только начал ходить, отец стал брать его сюда вместе с Готаро.

Это место притягивало Сэйити даже тогда, когда он был маленьким мальчиком, и пока его старший брат шалил и позевывал рядом с ним, Сэйити ощущал, что эта атмосфера обволакивает его, словно поток отраженного от этого зеркала света. И когда его почтенный отец умер, он, после погребальных обрядов, совершил туда собственное паломничество, пройдя по узенькой скользкой тропе. По ней же много лет спустя все его гости на второй свадьбе спустились на берег озера. Над ним по-прежнему клубился туман; так, вероятно, было и вечность назад, на заре незапятнанной японской истории.

Так бывало лишь тогда, когда он пристально созерцал поверхность озера, которое Сэйити неизменно связывал с отцовским “ками”. И он приходил сюда регулярно, чтобы быть как можно ближе к истории своей семьи.

Требовалась вся накопленная ими мудрость, чтобы разобраться в круговороте жизни. Было похоже на то, как если бы весь его мир рушился. Он созидал его тридцать семь лет, и вот за какой-нибудь год с небольшим все оказалось на грани развала. Даже теперь, оглядываясь назад, он не смог бы сказать, как это произошло. Возможно, они никогда не ввязались бы в это “Тэндзи”, но правительство ясно дало понять, что, если проект окажется успешным, их ждет награда. “С помощью “кэйрэцу”, при поддержке семи крупнейших японских компаний, это казалось вполне реальным”, — думал теперь Сато.

Но хотя правительство вливало немалые государственные средства в “Тэндзи”, тем не менее оставалось огромное число второстепенных расходов, которые возлагались на “кэйрэцу”. Это входило в его обязанности, вопрос о государственном финансировании не стоял. Более шестидесяти миллионов долларов было истрачено “кэйрэцу” за четырнадцать месяцев — баснословный расход для любой корпорации, какой бы огромной она ни была.

Сато предполагал, что “Тэндзи” была одной из главных причин того, что Нанги решился связаться с гонконгскими банками. Сато был против этого с самого начала — его пугали превратности финансовой фортуны Королевской Колонии. Это было равносильно тому, чтобы сунуть свою ногу в медвежий капкан и ждать, когда он захлопнется.

Но Нанги настаивал, и Сато вынужден был подчиниться его воле: им срочно требовались новые капиталы, как для “Тэндзи”, так и для возмещения убытков, понесенных их сталелитейным производством. У них было много незанятых рабочих рук, и им ничего не оставалось, как исправно платить всем жалованье и пенсии, хотя завод был загружен всего лишь на семьдесят процентов. Теперь Сато был близок к заключению сделки по продаже “кобуна”. Это принесло бы им не слишком большой доход, но в конце концов они как-нибудь выкрутились бы.

Однако теперь всего этого могло оказаться недостаточно. Сделка с Томкиным была отложена до возвращения Линнера, а у Сато появилось чрезвычайно неприятное ощущение под ложечкой, с тех пор как Нанги позвонили из Паназиатского банка в Гонконге. Сато был не очень хорошо осведомлен о содержании телефонного разговора, однако спешный отъезд Нанги в Королевскую Колонию не сулил ничего хорошего.

Сато знал, что означает для Колонии отказ коммунистического Китая от переговоров с Великобританией; он скрежетал зубами, читая газеты. Подтверждались худшие из его опасений. Недвижимость и банковское дело были двумя китами экономики Гонконга, и Сато знал: как только дело пойдет с недвижимостью, банки сразу же начнут набирать силу.

“Но как глубоко Энтони Чин сумел нас утопить? — спрашивал он себя. — О Амида! Сделай так, чтобы он был как можно осторожнее! Сделай так, чтобы мы не попались в этот капкан”.