Станцию окутывали предрассветные сумерки. Кое-где вспыхивали стрелочные фонари, возле депо, собираясь в дорогу, пыхтел паровоз. На рельсах дремали отцепленные товарные вагоны, платформы с лесом и другими грузами.

Стараясь не попадаться на глаза немецким часовым, Миколка вместе с деповскими рабочими пробирался вдоль вагонов, держась теневой стороны.

Вдруг откуда ни возьмись — дед Астап. Ковыляет следом за ними. И когда только увязался? На него набросились, шепчут:

— Куда тебе-то, дедушка, идти?! Шел бы домой да досыпал свое.

Разгневал деда такой совет:

— Да за кого вы меня принимаете? Что б я да оставил внука одного, когда он прямо в волчью пасть лезет?..

Как ни уговаривали деда, он не отступил — настоял на своем. Вот и пакгауз.

Мерцают огоньки редких фонарей. Двери можно разглядеть: вон они, широкие. Возле них стоит, не шелохнется, немецкий часовой с винтовкой на плече.

Где-то далеко за пакгаузом дрожат в небе огненные зарницы — должно быть, опять немцы подожгли деревню. Поглядывает на те зарницы из-под железной своей каски кайзеровский солдат. Думу думает часовой, застыл, опершись на винтовку.

А неподалеку от пакгауза высятся штабеля дров. За ними и прячутся Миколка, Павел и все деповские, что пришли сюда. И дед Астап тоже. Хорошо видны и пакгауз, и часовой: можно следить за каждым его шагом.

Оглянулся Миколка, видит: в руках у рабочих появились револьверы. Становятся рабочие каждый на свое место, как раньше еще договорились. А самого Миколку подталкивают вперед, путь к пакгаузу самый короткий показывают.

Вот и конец штабелям дров.

— Теперь сам действуй! Да гляди, остерегайся, под пулю не лезь! — напоследок шепчет брат Павел.

Миколка глаз не сводит с часового, а до того шагов каких-нибудь тридцать, ну сорок — не больше. Видны только спина часового, острый шишак на каске да штык винтовки. Припадает к самой земле Миколка, пробирается к пакгаузу, за каждый камень прячется. Ползет, а сам все думает: что будет с ним, если заметит вдруг его солдат, и куда тогда попадет первая немецкая пуля. Ладно еще — в голову: сразу насмерть… А как в живот? Худо, если в живот… Больно… Это тебе не подзатыльник какой — пуля!..

И вдруг холодным потом обдало Миколку, припал он к земле, как прилип. Не от страха за свой живот, — причем тут живот! — испугался, что дело может провалить: зацепил он ногой какую-то жестянку, стукнулась она о камень, загремела. Солдат насторожился, руку к уху приставил, прислушался. Да только что ты услышишь, что увидишь в предрассветную рань.

Лежит Миколка на земле ни жив ни мертв, только слышит, как стучит в груди, вот-вот вырвется его маленькое сердце.

«Тише ты, сердце, не то еще услышит, чего доброго, часовой», — тревожно думает Миколка, а сам глаз с часового не сводит.

А тот уже успокоился, опять на небо поглядывает, песенку какую-то затянул негромко. И пополз Миколка дальше. Вот уж он возле ступенек пакгауза. Под ступеньками можно легко пробраться на платформу-настил, куда выгружают грузы и багаж из вагонов.

Мигом юркнул Миколка под пакгауз, пробрался сквозь щель в кирпичном фундаменте под самый пол. И вдруг чуть не заорал с перепугу — рукой прикоснулся к чему-то холодному-холодному и скользкому. Да вовремя вспомнил, что под пакгаузом водятся жабы и лягушки, успокоился.

Каждую половицу пола в пакгаузе знал Миколка как свои пять пальцев. Столько раз совершал он с дружками налеты сюда… Вот эта половица, если нажать на нее плечом, поднимается вместе с большим гвоздем.

Ох и тянется время: Миколке кажется, что уже целый час возится он с этой половицей, пока удается ему поднять один конец ее и просунуть в дыру голову. Сперва ничего не различает Миколка в полумраке, вглядывается и лишь потом видит людей в углу. Прижались они друг к дружке, спят на охапках гнилой соломы. Неподалеку на стене мигает закоптелый железнодорожный фонарь. Под

ним тоже лежит человек и, судя по всему, не спит: ворочается с боку на бок, вздыхает.

Присмотрелся к нему Миколка, узнал: да это ж старый батин друг, машинист Орлов. Вместе с Миколкиным отцом громили они на собраниях эсеров да меньшевиков разных; только, бывало, начнут митинговать, Орлов свое слово вставит — и пошла потеха. Сматывают меньшевики да эсеры манатки, под свист, насмешки и улюлюканье убегают из депо. А теперь машинист Орлов — в беде…

Тихонечко подполз Миколка к машинисту, осторожно тронул за локоть. Тот поднял голову. Миколка на ухо ему все и пересказал: что побег устраивают арестованным деповские, что Павел с товарищами за штабелями дров притаились, ждут, что револьверы у них у всех. И еще посоветовал не тянуть волынку, а поторапливаться, иначе светать начнет, а тогда бежать опаснее будет.

Сборы были недолгими. Друг за другом, соблюдая предосторожность, пролезли арестованные под пол, проползли к ступенькам и поодиночке Миколкиным способом направились к штабелям дров. Миколка сидел под ступенями и следил за Павлом, который подавал сигналы. Опустит руку, — значит, можно ползти вперед; поднимет — стой, замри на месте.

Часовой по настилу туда-сюда ходит, ничего не замечает.

Так Миколка всех восьмерых арестованных вызволил из пакгауза.

Да сам зато чуть не попался. Только высунул он голову из-под ступенек, что ведут на платформу-настил, видит: взмахнул рукой Павел. Подался Миколка вспять, как рак в нору, сидит, съежившись, и видит в щель: прямо над ним вышагивает немецкий часовой. Остановился на краю, присел, на ступеньку ноги поставил, а винтовку на колени положил. Наскучило, видно, ему ходить, а начальство его, может, и вздремнуло, — вот и он решил отдохнуть малость. Ишь, присел, песенку мурлычет! Выбрал же место! Хоть хватай его за ноги да тяни под платформу… Да только попробуй схвати!

Сидит скрюченный Миколка минуту, вторую, сидит третью… Невтерпеж ему: когда уж тот солдат на свой пост вернется? А еще в носу чешется, чихать хочется. Понятно, наглотался пылищи. Сунул Миколка рукав в рот, зубы стиснул — только бы не чихнуть.

Долго, наверно, просидел бы так Миколка, не приди ему на помощь товарищи. Павел сказал, чтобы двое рабочих пошли через пути к противоположной стороне пакгауза, отвлекли внимание часового, заставили его вернуться на свой пост. Так и поступили. Идут двое рабочих, спорят о чем-то, ругаются. Прислушался часовой, поднялся с настила, вскинул винтовку и направился вдоль пакгауза. Не то и вправду хотел проследить за рабочими, не то просто спохватился, что какой-нибудь начальник может застать сидящим вдали от дверей.

Только того и нужно было Миколке! В ту же минуту молнией метнулся он к штабелям дров — и был таков! Там встретили его тихим ликованием — руки пожимали, обнимали, тормошили. А старый машинист Орлов расцеловал Миколку, шутливо дернул за нос и негромко промолвил:

— Да ты еще совсем малыш, хлопчик! Зато дела можешь вершить большие… Ну, расти-подрастай да немцам в лапы не попадайся. Они, брат, таких большевиков, как ты, не жалуют…

«Таких большевиков, как ты…» — так и сказал. Слово в слово запомнил это Миколка. «Таких большевиков, как ты…» — да от такой похвалы старого машиниста можно было в пляс пуститься и даже «колесом» на руках пройтись среди штабелей дров.

«Это ж вам не дедовы турецкие дивизии, а куда поважнее», — думал Миколка, и сердце у него опять готово было вырваться из груди, только на сей раз от радости.

Пора было и расходиться — солнце вот-вот выползет на небо. А попадаться немцам на глаза нельзя. Одна за другой бесшумно пропадали в светлых сумерках фигуры рабочих, словно таяли в зыбком воздухе.

Вот и помог Миколка устроить побег верным друзьям своего отца, который сам чудом избежал ареста.

Не успел как следует отоспаться Миколка, как любопытство его разобрало: «Что ж там произошло, возле пакгауза, когда хватились немцы, что арестованных и в помине нет?» И сразу тревожная мысль: «Где же дед-то?» Когда расходились от пакгауза, деда Астапа не видно было на путях. Куда он запропастился?