Гаор обвёл слушателей лихорадочно блестящими глазами. Все молчали. Махотка плакал, заткнув себе рот кулаком и трясясь всем телом.

   - Ты-то чего? - устало спросил Старший.

   - Наш... - прорыдал Махотка, - наш посёлок... мне сказывали, слышали... тоже сказали... зачистка...

   - А потом что? - после долгого угрюмого молчания спросил Полоша.

   Гаор снова вздохнул, уже успокаиваясь.

   - Я вернулся, отдал лейтенанту бинокль. Он уже вроде отошёл, только глаза мёртвые стали. И сказал ему. Доведи нас до места, а там хоть стреляйся, хоть что делай, но нельзя, чтоб вся рота... новобранцев много, им и так-то...

   - Довёл он вас?

   - Довёл. Сдал на пункт формирования и в тот же вечер застрелился.

   - Он-то чего?

   - Он сказал мне... у него брат в спецвойсках служит. - Гаор вздохнул. - А за невинную кровь Огонь весь род до седьмого колена карает. Вот он с рода проклятье своей кровью решил снять. Так что этот... правду сказал. После такого любая бомбёжка тебе уже по хрену, и любая смерть в удачу.

   Гаор откинулся на подушку и лёг, чувствуя, что больше говорить не может.

   Молча разошлись по койкам остальные. И когда надзиратель, прокричав отбой, задвинул решётки и ушёл, Плешак вдруг сказал:

   - Рыжий, а ты чего ж не кричал? Старший по ихней смене бы пришёл, не допустил до такого. Ты в следующий раз, ну если он опять к тебе привяжется, сразу кричи.

   Гаор ответил, жёстко разделяя слова.

   - Я... перед... ним... кричать... не буду.

   Плешак тихо вздохнул в ответ.

   Лежать на спине было всё-таки больно, и Гаор осторожно, чтобы не столкнуть одеяло, повернулся на живот, обхватил руками подушку. Так показалось легче, и он заснул.

   Ни тогда, слушая у ночного костра лейтенанта, ни сейчас, рассказывая об этом, он и не подумал применить это древнее поверье о проклятых родах и семьях к себе и к Юрденалам вообще. Может быть, и потому, что не верил. Об отце и его старшем брате-наследнике, погибшем в авиакатастрофе, ему ещё когда Сержант рассказал. Но Огонь Животворящий предателей выжигает, клятвопреступников метит, а уж за братоубийство... Нет, он не верил тогда, и не верит сейчас. Нет, может, Огонь, Вседержатель мира и Вликий Творец и есть, он не спорит. В училище он честно учил всё, что задавали на уроках закона божьего, выстаивал все положенные службы в училищном храме, читал и пел общие молитвы в столовой и в строю, но... но сам по себе нет, не верил. На фронте, этим не занимались, на фронте веришь во что угодно и как угодно, лишь бы выжить... амулеты, талисманы, полковой священник от Храма, молитвы... да молись, как хочешь, лишь бы другим не во вред. Рассказы же об агграх, разоряющих храмы и убивающих священников и молящихся, тем более оставляли его равнодушным. Особенно после того, как узнал на фотографиях аггрских жертв, знакомые места и понял, что это работа спецвойск. Нет, наверняка были и разрушенные храмы, и замученные священники, но вот кто это делает? Это, как говорится, совсем другая история. А после дембеля он, тем более, ничем таким голову не забивал. Кервин, правда, отозвался по поводу одного из его оборотов.

   - Убери, мне только ещё в духовной цензуре объяснений не хватает.

   Он согласился и убрал. Незачем связываться...

   Выздоравливал Гаор медленно. Через два дня, на груди и животе стали выступать тёмно-багровые кровоподтёки. А в душевой кто-то ахнул.

   - Паря, да ты со спины чёрный весь! И задница такая же!

   Увидеть себя Гаор, разумеется, не мог, пришлось поверить на слово.

   - Давай, паря, - сказал ему мывшийся под соседним рожком Мастак, - вытирайся и к Матухе. Пущай посмотрит тебя. Давай, давай, чтоб до отбоя успеть.

   Память о словах Матухи, чтоб, если что сразу шёл к ней, и понимание, что уж Мастак никак не может его подставить, заставили Гаора выйти из-под душа, наскоро вытереться, одеться и идти к Матухе.

   В коридоре он у первой встречной девчонки спросил.

   - Матуха где?

   - В спальне, - фыркнула она. - Заболел никак? Давай я тебя полечу.

   Объяснять ей, что он думает о её лечении, Гаор не стал: успеется, он с этой быстроглазой ещё и перемигнётся, и перемолвится. А вот как ему в женскую спальню зайти?

   Как и у мужской, решетчатая дверь женской спальни до отбоя отодвинута, и Гаор остановился у проёма в коридоре с тем, чтоб его заметили и окликнули, потому что обычно мужчины проходили, не останавливаясь.

   Расчёт его оказался верен.

   - Тебе чего? - сразу подошла к нему невысокая, ему до плеча, женщина с обычным узлом тёмно-русых волос на макушке.

   - К Матухе я, - ответил Гаор.

   - Аа, приключилось чего опять? - женщина сразу отступила, приглашая его войти, - Матуха, Рыжий пришёл к тебе.

   Гаор несмело переступил порог, боясь ненароком сделать что-то не то. Но к счастью, идти далеко ему не пришлось. Койка Матухи была сразу налево от двери, и Матуха, увидев его, кивнула.

   - Сюда иди, сейчас занавешу.

   И быстро двумя большими то ли простынями, то ли распоротыми тюфячными наволочками отгородила пространство между двумя койками: своей и соседней.

   - Что приключилось?

   - Синяки выступили, - вздохнул Гаор, - сказали, чтоб к тебе шёл.

   - А сам бы не догадался? - с ласковой укоризной улыбнулась Матуха. - Давай раздевайся, посмотрю тебя.

   Гаор снял рубашку и майку, мгновение помедлив, и штаны, оставшись в трусах.

   - Всё снимай, - сказала Матуха, - и не тяни, отбой скоро.

   За занавеской фыркнули, и Гаор, невольно покраснев, судорожно оглянулся. Матуха засмеялась.

   - Ох, доберусь я до вас, - строго сказала она. - А ты не стыдись. От погляда ни прибытка, ни убытка не бывает.

   - Чего? - спросил Гаор, стаскивая трусы.

   За занавеской ахнули в два голоса.

   - Ничего, показывай красоту свою. Ох, и расписал он тебя. Девки, цыц, поротых что ль не видели.

   Её пальцы быстро пробежали по его груди и животу.

   - Больно?

   Гаор пожал плечами.

   - Не очень.

   - Спиной повернись.

   Гаор повернулся к ней спиной и прикрылся руками.

   - Даа, - вздохнула Матуха, - такого и я не видела. Здесь как?

   - Как везде, - мрачно ответил Гаор.

   - А это что?

   - Это осколочное, - ответил Гаор, - зажило давно.

   - А спереди у тебя?

   - Два пулевых.

   - Пули достали, или так и сидит в тебе смерть-железо?

   Последние два слова он не понял, но о смысле догадался и ответил.

   - Достали. Там у меня ещё осколочные есть и ожог.

   - И всё фронт?

   - А что ещё? - горько вырвалось у Гаора.

   Матуха за руку повернула его, осматривая бока, где тоже на рёбрах выступили синяки.

   - Не скажи, я о всяком слышала. Перетерпеть надо, парень. Кровь из нутра мы тебе оттянули, вот она под кожу и выступила.

   Гаор кивнул.

   - Нутро не болит?

   - Нет.

   - И вот что? - Матуха на долю задумалась. - Есть такая штука, гимнастика, знаешь?

   - Знаю, - улыбнулся Гаор.

   - Вот и делай, чтоб у тебя там всё правильно зажило. Понял?

   Гаор кивнул. Об этом - послеоперационная гимнастика от спаек - ему ещё в госпитале говорили, но как он при всех... И словно почувствовав его затруднение, Матуха сказала.

   - А смеяться или спрашивать кто будет, скажешь, Матуха велела. Одевайся.

   Он быстро как по тревоге одевался, а она, стоя рядом, смотрела на него.

   - Да, а чего мне говорили, ты не разуваешься? В ботинках ноги преют.

   - Знаю, - ответил Гаор, заправляя рубашку и майку в штаны, - но у меня босиком ноги мёрзнут, - и сразу стал объяснять, - застудил я их давно, в Алзоне, вот и мёрзнут легко.

   Матуха кивнула, никак не показав, знает ли она, что такое Алзон, и спросила о более важном.

   - Болят или немеют?

   - И то, и то, - вздохнул Гаор.