Люди любят смотреть новости — вечерние, дневные, ночные… Так как считают, что именно там они могут узнать правду о положении дел в их стране. Люди смотрят новости от Калининграда до Петропавловска-Камчатского, и каждый считает, что ему повезло чуть больше, чем тем, другим… Тем, что смотрят телевизоры в Петропавловске-Камчатском, кажется, что в Калининграде совсем хреново. Калининградцам до слез жалко жителей Камчатки. И от этого им становится чуть-чуть легче жить.

На самом деле плохо и тем и другим. И всем остальным.

Но не всем.

Потому что кому-то было нормально и в Калининграде, и в Петропавловске. Ведь на самом деле у нас качество жизни зависит не от географического положения, а совсем от другого — от того, есть у тебя “бабки” или нет. И тех, у кого они есть, уже не беспокоят задержки с выплатой зарплат и не волнует очередной энергетический кризис, потому что в их домах тепло, даже если те стоят на берегу Карского моря — батареи всегда горячие, вода в бассейне тридцать шесть и шесть, а в зимнем саду с пальм падают созревшие кокосы.

Так что мороз — зимой, жара — летом, дождь — весной и прочие обрушившиеся на страну климатические неожиданности здесь ни при чем. А при чем — политика.

Просто в этой несчастной стране снова, уже в который раз, взял верх классовый подход. Только теперь гегемоном был объявлен не рабочий класс, а люди с деньгами. А целью, ради которой предлагалось потуже затянуть пояса, — развитой капитализм. Потому что до этого, оказывается, шли совсем не в ту сторону. И до того — тоже не в ту. И всегда — не в ту…

В этой, обреченной на вечные муки, стране снова всё разнесли до основания, а затем поделили, что осталось. На этот раз поделили по совести, хотя обещали по-честному. И те, кто был никем, опять стали всем. Причем на этот раз действительно — всем. Со всем.

Всё снова вернулось на круги своя…

А раз так — то конца этой истории не жди, а жди нового витка дележки. Потому что есть такой закон — сообщающихся сосудов, который утверждает, что если где-то чего-то слишком много, то это много начинает перетекать туда, где его было недостаточно. В сосудах перетекает жидкостью. В России — кровью…

Этот день в жизни одного из Заместителей Министра обороны обещал быть обычным. Таким, как был вчерашний, позавчерашний, какими были десятки до них. Ранний, как когда-то в гарнизонах подъем, десятиминутная зарядка, холодный душ, чашка черного кофе, служебная машина у подъезда, приветствия дежурных на входе, два лестничных марша, которые можно проехать на лифте, но он всегда преодолевал пешком, кабинет, идущая по заведенному распорядку служба…

Все, как всегда!

И ни сам Замминистра, ни его подчиненные, ни кто-либо еще не могли предположить, что именно сегодня время сломает привычный свой ход и все изменится. Необратимо для самого Замминистра, кардинально для служащих под его началом людей, для его семьи и даже немного для страны, в которой он занимал не последнюю должность.

Как говорится — нам не дано предугадать… Хотя не всем, кому-то все-таки дано…

— Я буду через два часа! — сообщил Заместитель Министра обороны, выходя из кабинета.

Он действительно предполагал вернуться через два часа, потому что не первый раз был там, куда собирался ехать сейчас. Тридцать минут туда, тридцать обратно, около часа там, минут десять в резерве…

Застрять в уличных пробках Замминистра не опасался, у него были номера, которые гарантировали ему зеленую дорогу. В крайнем случае можно будет включить мигалку, и тогда гаишники расчистят трассу по всей ее протяженности, растолкав к обочинам случайные машины. Пробки — для просто граждан, а он не просто, он номенклатура. Военная номенклатура…

Отгороженный от улицы толстыми автомобильными стеклами, Замминистра был отрешен от суеты окружающего мира. Он не знал, как и чем там, за стеклом, живут люди. И никогда не знал.

Раньше, потому что не выбирался из гарнизонов, где был совершенно свой особый, ничем не напоминающий гражданку, мир. Где пурга заметала казармы и дома семей офицерского состава под самые коньки крыш и надо было их отрывать. И захаживали в гости белые медведи, которых нельзя было стрелять под угрозой уголовного преследования. И даже тогда, когда они, ошалев от безнаказанности, разоряли продуктовые склады. И все равно приходилось стрелять. В том числе лично ему, а однажды, когда тот дурак в шубе полез на детский сад, так даже из табельного “макара” всадил ему в морду две полные обоймы.

Но даже Диксон был лучше песков Каракумов, где голова болела не столько за службу, сколько за привозную воду, и не раз, когда цистерны увязали в песках, приходилось снижать личному составу водный паек. И снижать офицерским семьям и детям, которые не понимали, почему вчера надо было мыть руки перед едой, а сегодня за это шлепают по попке и почему после обеда дают лишь полстакана чая.

А гражданские там, на Большой земле, в это время страдали из-за отсутствия лишней палки колбасы. Он не понимал их. И злился на них.

Зажрались, хотя считали себя голодными!

Потом, когда народ продался за ту самую колбасу, он понимал их еще меньше. Стоило ли за жратву и за импортные сапоги без очереди отдавать великую страну? Разорять то, что семьдесят лет сами же по крупицам собирали! Повели себя как свиньи, которые дальше своего пятачка в корыте ничего не видят! Вначале на все соглашаются за лишнюю миску баланды, а потом недовольно визжат, когда их насаживают на вертел. Как будто было непонятно, что бесплатно кормят только тех, кого откармливают.

Теперь за продажность гражданских приходится отдуваться армии. Как всегда приходилось. И вот снова вся надежда на нее…

Машина остановилась перед КПП. Охрана проверила пропуск. Шлагбаум поднялся. Машина покатилась по внутренним аллеям-улицам, несколько раз повернула и остановилась возле одного из корпусов.

— Жди меня на стоянке, — приказал Замминистра.

Водитель кивнул.

В клинике Замминистра поднялся на третий этаж. Здесь он “сбросил свой китель” и стал обыкновенным пациентом. Потому что люди в белых халатах на звезды не смотрят, а смотрят на язвы, шанкры и анализы. Глупо держать форс перед теми, кому приходится подставлять голую задницу.

Замминистра открыл еще одну дверь.

Коридоры ЦКБ были просторны и были пустынны — это вам не районная больница, где из переполненных вонючих палат пациенты выползают в коридор и по стеночке бредут в далекий, в конце бесконечного, как жизнь, коридора, сортир, а к вечеру стекаются к единственному телевизору в холле. В ЦКБ туалеты и телевизоры есть в каждой палате. А пятнадцати храпящих на солдатских койках больных и еще пяти на раскладушках в проходе нет. Отчего высокопоставленным пациентам делать в коридорах нечего.

Замминистра толкнул пальцами дверь процедурной. Которая, хотя и называлась процедурной, на самом деле напоминала номер пятизвездочной гостиницы. Нашей. Или двухзвездочной их.

— Здравствуйте, — обрадовалась, как близкому родственнику, медсестра. — Проходите, пожалуйста.

Халат на сестричке был таким же белоснежным, как ее зубы, и был застегнут на одну-единственную, под горлом, пуговку. Что позволяло заметить, что ее ножки растут примерно оттуда же, откуда начинаются рукава халата.

— Здравствуй, Машенька.

— Садитесь вот сюда.

Замминистра сел.

Сестричка перехватила ему руку резиновым жгутом, затянула узел.

— Поработайте, пожалуйста, кулачком.

И опять улыбнулась.

Замминистра стал сжимать и разжимать пальцы.

— Какие у вас венки! Очень хорошие венки. Замечательные венки!..

Сестра сорвала с одноразового шприца целлофановую упаковку. Не глядя, но точно насадила на хоботок иголку. Самую обыкновенную в пластиковом колпачке иголку.

На вид — обыкновенную. Хотя на самом деле…