За всем этим стоял один неоспоримый факт: в глубине души во всём случившемся она обвиняла меня. И это всё чаще и чаще проявлялось в виде различных сценариев, начинавшихся с «если бы».

Я убеждал себя, что это всего лишь типичная реакция на любую катастрофу. Пережив первоначальный шок, родственники жертвы начинают размышлять, каким образом можно было бы предотвратить потерю. Я помню это по тем материалам, которые мне довелось готовить, — пожар в ночном клубе в штате Род-Айленд, гибель реактивного самолёта во Флориде, взрыв космического челнока «Челленджер». «Событие носит столь трагический характер, потому что оно не должно было произойти». Подобные соображения играют заметную роль в нашей судебной системе, и обвинения предъявляются ещё до того, как успевает погаснуть пламя. Это называется «поиски виновного».

Наш случай не требовал ни расследования, ни реконструкции событий. Я выступал в роли живого воплощения «человеческой ошибки» и в глазах жены из лица, способного предотвратить катастрофу, постепенно превращался в главную её причину.

Центр розыска пропавших детей организовал акцию по сбору средств, и мы с Лиз приняли в ней участие. Отказаться было невозможно, но само мероприятие вызывало у меня тошноту. Лиз и я сидели на подиуме среди других жертв подобного несчастья. На груди некоторых родителей висели похожие на удостоверения личности ламинированные фотографии их детишек. Галерея радостных улыбок и сверкающих глаз разрывала душу.

Множество незнакомых людей всегда стремились помочь таким, как мы, но нечто в этой «акции» заставляло меня скрипеть от злости зубами. Создавалось впечатление, что некоторые родители пришли сюда лишь для того, чтобы погреться в лучах всенародной известности.

Основной спич произнесла мать-одиночка по имени Мелинда. Она поведала нам душераздирающую историю о похищении своей восьмилетней дочери. Это было незатейливое, но продуманное повествование прирождённого рассказчика. Во всех нужных местах она для достижения максимального эффекта выдерживала паузы. Через восемь лет после исчезновения останки девочки были найдены в земле на заднем дворе соседнего дома.

— Все толкуют о том, что за год злодеи похищают и убивают около сотни детей, — говорила Мелинда. — Несмотря на самое широкое освещение в средствах массовой информации, эти преступления крайне редки. Ребёнок скорее может погибнуть от удара молнии. — Она выдержала паузу и добавила: — И эта молния ударила в некоторых из нас.

Мелинда возложила скрещённые ладони на грудь в области сердца, а мы, сидящие на подиуме, печально склонили головы. Одна из женщин всхлипнула.

— Когда ударяет молния, — хрипло произнесла Мелинда, — смерть наступает быстро. Семьдесят четыре процента этих детей — и моя дочурка Бонни была среди них — погибают в течение трёх часов после похищения. Среди всех похищенных детей подавляющее большинство, а именно семьдесят шесть процентов, составляют девочки, средний возраст которых одиннадцать лет. В восьмидесяти процентах случаев похищение происходит в радиусе четверти мили от дома. Поэтому не думайте, что ваше дитя находится в безопасности, если играет на зелёной лужайке перед домом или катается на велосипеде в вашем квартале. Большинство автомобильных наездов, между прочим, тоже случается в радиусе одной мили от жилья ребёнка. Огромное число несчастных случаев происходит и в самом доме. Наши дома, леди и джентльмены, возможно, и являются нашими крепостями, но они вовсе не неприступны.

Когда она для вящего эффекта выдерживала очередную паузу, я подумал, что Кевин и Шон никак не вписываются в типичную картину. Во-первых, они не девочки. Во-вторых, значительно младше усреднённой жертвы и, в-третьих, их похитили на расстоянии более чем пятьдесят миль от дома. Кроме того, их двое.

— Итак, нам нужны средства, чтобы реагировать немедленно, — возобновила свой монолог Мелинда.

Время для просьбы раскошелиться было выбрано безукоризненно, и я не удивился, услышав, что она делает успешную карьеру в рекламном бизнесе и состряпала книгу под названием «Как нам уберечь своих деток». Книга, как оказалось, содержит массу ценных советов, как защитить детей от хищников, в то же время не напугав их до безумия. И её, как сказала Мелинда, можно приобрести прямо сейчас рядом с банкетным залом. Десять процентов от суммы продаж должно было поступить на счёт «Центра».

После того как разошлась публика, родители и родственники пропавших детей объединились для общей молитвы. Мы расселись на складных стульях, взявшись за руки. Оказавшийся рядом мужчина сжал мне руку с такой силой, что пальцы практически онемели. После минуты молчания каждый из нас поведал о своём несчастье.

Я ушёл, осознав, что большинство членов молитвенного кружка оплакивает пропавших детей. Они пришли, чтобы совместно противостоять боли от непоправимой потери своих детей. Несмотря на мистическую веру в чудо, эти люди, подобно родителям без вести пропавших во Вьетнаме, считали детей мёртвыми и не пытались найти «своих любимых». Им надо было совсем иное. Это иное называлось «финалом». Другими словами, этим людям нужны были лишь «останки». Свидетельство смерти.

— Я не могу здесь оставаться, — прошептал я на ухо жене. — Они считают, что их дети умерли.

Когда я поднялся, она пошла за мной следом. Но вовсе не потому, что хотела этого.

— Простите… Простите… — бормотала она, когда я, выдернув ладонь из руки соседа, направился к двери.

В машине она осуждающе посмотрела на меня и сухо сказала:

— Кто ты такой, Алекс, чтобы осуждать их за то, что они пытаются справиться со своей потерей?

— Они считают, что их дети мертвы, а я так не думаю.

Лиз разрыдалась.

— Я возвращаюсь в Мэн, — глядя на свои ногти, объявила она вечером и снова разрыдалась.

На следующий день Лиз уехала.

Работа. Хотя Ал и сказал, узнав об исчезновении близнецов, что я могу забыть о работе на тот срок, какой мне потребуется, на прошлой неделе я получил по электронной почте письмо с просьбой «прояснить свои планы». Мне было предложено решить, возвращаюсь я на работу (по крайней мере не на полный рабочий день) или беру отпуск без сохранения содержания с указанием времени ухода и примерной даты возвращения. Мелким шрифтом сообщалось, что, учитывая обстоятельства, студия будет мне «помогать», даже в том случае, если я выберу «отпуск». На «помощь» они согласны, но, поскольку моё длительное отсутствие вынудит их искать замену, о «вознаграждении» не было и речи.

Практически все сходились во мнении, что возвращение на работу будет для меня «лучшим исходом». Работа, как утверждали эти люди, отвлечёт меня от грустных размышлений и даст «терапевтический эффект». Одним словом, все рассуждения сводились к следующему: я буду так занят, что времени на думы о пропавших сыновьях у меня не останется. А это, в свою очередь, уменьшит депрессию.

Я очень и очень сомневался в справедливости подобных рассуждений.

Подъем, сборы, до боли знакомая дорога на работу… возврат ко всей этой рутине казался мне очень странным. Да и сама студия стала для меня чужой землёй. Телевизионные станции напоминают сумасшедший дом. Там стоит невообразимый шум, энергия бьёт ключом, все или лезут из кожи вон, чтобы выполнить задание к указанному сроку, или расслабляются, сделав это. Я же в водовороте безумной спешки чувствовал себя чужеродным, инертным телом. Я существовал в каком-то защитном коконе, сотканном из подчёркнутого такта моих коллег. Когда я проходил мимо, разговоры стихали, люди отводили глаза, не зная, что мне сказать и как себя вести в моём присутствии. Я видел, что машина работает, а жизнь продолжается. Но не знал, стоит ли мне им об этом говорить. Когда же всё-таки однажды сказал, что они ничем не могут мне помочь, то почувствовал себя ещё хуже, а коллеги обиделись.

Вечером, после моего возвращения с работы, ко мне заехал Шоффлер. Он прибыл с упаковкой из шести бутылок пива «Сьерра-Невада» и огромной, плохо пропечённой пиццей.