– Ава! – позвала Кармен, высунувшись в окно машины. – Ты что застыла?

Новый разряд электрошокера. Я вошла в автоматически открывшиеся двери. Сбитая с толку, растерянная, обратилась к медсестре на стойке, и мне пришлось несколько раз повторять одно и то же, чтобы она меня поняла. Когда я наконец-то сумела внятно сказать, кто я такая, она в ответ попросила меня подождать. Я уставилась на сестру, которая упорно изучала свой стол, пока звонила по разным номерам, стараясь уклониться от любого зрительного контакта со мной. Вскоре ко мне присоединилась Кармен.

– Ну и?..

Тут я услышала свою фамилию и обернулась: в коридоре появился врач, который сделал знак следовать за ним. Я подчинилась, Кармен не отставала от нас.

– Скажите, я могу увидеть своего мужа? – спросила я, как только мы вошли в кабинет.

Врач даже не успел сесть за свой стол.

– Присядьте, мадам.

– Нет! Скажите, как он?! Где он?

– Ваш муж попал в аварию на мотоцикле.

– Это мне известно! Иначе зачем бы я была здесь?!

Кармен подошла, предельно осторожно положила ладони мне на плечи и мягко заставила сесть.

– Выслушай его, Ава, прошу тебя.

Я подчинилась. Разве был у меня другой выход? Моя жизнь была в руках этого врача, она целиком зависела от слов, которые он сейчас произнесет. Я пристально посмотрела на него – пусть поймет, что я готова. Мотоцикл занесло, когда Ксавье резко свернул, чтобы не сбить велосипедиста. Сам он упал, мотоцикл протащил его по асфальту несколько метров, после чего врезался в колеса автомобиля. Ногу, зажатую цилиндром, раздавило, головой он ударился о руль и дорожное покрытие и долго находился без сознания. Удар приняла на себя вся левая сторона тела. У него множество переломов, в том числе открытых, ожогов, травма черепа, травмы органов брюшной полости тоже не исключались. В разговоре со мной врач использовал профессиональные медицинские термины, и я ничего не понимала. Кроме серьезности состояния Ксавье. Требовались срочные меры, чтобы помочь ему и спасти ногу. Пока мужчина в белом халате говорил со мной, моего мужа готовили к операции. Я не скоро смогу его увидеть и напомнить, что люблю. Не сумею ни поцеловать, ни ободрить.

Он наверняка так страдает, что я бы предпочла забрать себе все его раны. Пусть мне было бы больно вместо него.

Я встала и судорожно стянула полы пальто. Нужно защититься, закутаться во что-то, что убережет меня, убережет нас, сделать этот простой жест, чтобы спрятать от беды и Ксавье, как будто тем самым я обвивала его руками, заботилась о нем.

– Где я могу подождать новостей?

– Слишком долго ждать. Возвращайтесь домой, вам позвонят, когда его переведут из операционной.

Я едва не расхохоталась в лицо врачу. Как ему могло взбрести на ум, что я брошу Ксавье одного? Если к нему не пускают, мне остается только быть где-нибудь здесь, как можно ближе к нему.

– Где я могу устроиться, доктор? – не отставала я.

Он проводил нас в зал ожидания отделения скорой помощи, где обстановка была гораздо спокойнее, чем в других местах. Сколько это продлится? Я села и уставилась в воображаемую точку на стене.

– Кармен, ты не обязана торчать тут со мной.

– Издеваешься?

Она рассматривала меня так изумленно, как если бы у меня во лбу раскрылся третий глаз.

– Твой зверь точно выкарабкается, он очень сильный, – мягко произнесла она.

– Конечно, выкарабкается, – вскинулась я.

– Хочешь чего-нибудь? Кофе? Воды?

– Нет… ничего не надо… хотя да. Можешь позвонить моему отцу и все ему сообщить? – охрипшим голосом попросила я.

– Конечно, сделаю. Ты уверена, что я могу оставить тебя одну?

– Все будет в порядке, обещаю…

Она умчалась.

Я сфокусировалась на главном: Ксавье жив. Искалечен, изранен, мучается, но – жив. Он выдержит сегодняшнюю операцию, у него нет другого выхода. Я его знаю, он будет сражаться – ради Пенелопы и Титуана, ради меня. Он понимает, что не имеет права уйти от нас. Я мысленно заставила его пообещать мне это. Будет нечестно бросить меня одну, без него. Я не могу его потерять. Это исключено. Он любовь всей моей жизни, отец моих детей. Ему нельзя исчезнуть с лица земли. Миру будет без него плохо. Он нужен нам, чтобы жить. И ради него, ради детей я буду сильной, не позволю сломить себя. Как и у него, у меня тоже нет выбора. Я подключу все свои резервы, извлеку их из самых глубин души и тела, чтобы удержать семью на плаву. Я ни с кем не буду делиться своими страхами, я лишу их права голоса. А ведь страхов, как ни крути, много. В каком состоянии он придет к нам? Сможет ли полностью восстановиться? Станет ли мой муж однажды тем же, кем был до сих пор? И как все это случилось? Где? Я ведь совсем ничего не знала. Что это за авария? И почему он, всегда такой осторожный, попал в нее? Он обязательно вернется к жизни из операционного блока, иное немыслимо. Потому что иначе я потеряю его навсегда, не успев повторить, что люблю больше всего на свете. Зачем мы в последние дни доставали друг друга? Для чего? Обычно говорят, что нужна какая-то драма, чья-то смерть, чтобы понять ценность простых вещей, ценность жизни. Что за идиотизм! Почему никто не напоминает нам об этой ценности пораньше? Почему наши мелкие, выеденного яйца не стоящие проблемы и повседневные заморочки всегда оказываются важнее всего остального? Мне нужно столько всего ему сказать.

Появление Кармен, протянувшей мне картонный стаканчик с кофе – к которому я не притронулась, оставив на соседнем стуле, – помогло справиться с подстерегающим меня безумием. С каждым убегающим мгновением внутри что-то умирало. Кармен укутала меня в большой шарф, но я ничуть не согрелась. Она села рядом, взяла в свою руку обе мои ладони, которые лежали, скрюченные, у меня на коленях, и не произнесла ни слова, уважая мое молчание.

Что до меня, открой я рот, я тут же рухнула бы…

Я регулярно смотрела на часы – они висели напротив, на дальней стене, – и проверяла, сколько я уже жду, но все равно потеряла счет времени. Оно растягивалось, расплывалось и переставало существовать. Постукивание стрелок было, наверное, совсем тихим, едва угадывалось. Тем не менее мозг отчетливо различал слабые щелчки, отсчитывающие секунды. Они эхом отдавались в черепе, и я непрерывно слышала их. Часы, которые составили мне немного странную компанию, нашептывая свое тик-так, показывали, что уже перевалило за полночь, однако их информация была лишена для меня малейшего смысла. С тем же успехом могло быть два или три часа ночи. Я молилась богу, в которого вдруг поверила. О Ксавье ничего не сообщали. Кармен регулярно справлялась у стойки вместо меня, и я слышала, как всякий раз ей отвечают: «Вас проинформируют, как только будет что-то новое». Слыша это, я ощущала, как мои зубы впиваются изнутри в щеки, чтобы не дать вырваться крику, не завопить – разве можно так долго тянуть. Я была наглухо закрыта для окружающей действительности, и беды тех, кто посреди ночи обращается в отделение скорой помощи, для меня не существовали. Я, конечно, видела этих людей; мой взгляд, наверняка ничего не выражающий, останавливался на них; я знала, что им плохо, больно, трудно – по ночам в такое отделение без крайней нужды не приходят. Быть может, я чудовище, но я ничего не чувствовала. Разве что безразличие. Все, кто сидел рядом со мной, могли сдохнуть, меня это не касалось, мои мысли занимал только мой любимый, терзаемый болью. Я перестала быть собой и осознавала это.