На самом первом вводном занятии на первом курсе Университета сам легендарный Семён Семёнович Ивантеев начал речь с простого вопроса: какое главное качество должно быть у дипломата? Версий было озвучено множество, все они были весело обсуждены, похвалены, разобраны; вот только верный ответ он так и не назвал, с загадочной улыбкой напутствовав нас «А вы подумайте!». Довольно быстро я пришла к выводу, что одно такое качество назвать просто невозможно, ну или ответ на загадку должен звучать как-то вроде «он должен быть хорошим дипломатом». Но в мыслях в разные периоды жизни я порой возвращалась к этому вопросу. И самое странное, что уже пару лет меня настойчиво преследовал один ответ: фантазия. Чтобы понять и принять всё это многообразие видов, нужна недюжинная фантазия и умение ей пользоваться.

Вскоре мою собственную фантазию ждала серьёзная проверка на прочность, потому что сведений о тех существах, к которым мне предстояло отправиться, за несколько десятков лет контактов накопилось ничтожно мало.

Впрочем, всерьёз сосредоточиться на вопросе я не успела: в виске появился лёгкий зуд от сработавшего нейрочипа. Общения со мной жаждал отлично знакомый человек, и я отчётливо осознала, что все планы на сегодняшний день идут насмарку. Просто так коллежский секретарь Алёша Обручев не стал бы меня беспокоить. Этот пылкий деятельный юноша состоял личным помощником действительного статского советника Сергея Сергеевича Аристова, заведующего в нашем Департаменте Иностранных дел Ксенодипломатическим корпусом и являвшегося по совместительству моим прямым начальником.

— Здравствуйте, Вета Аркадьевна! — Обручев был как всегда бодр и кипел энергией; за что его, собственно, и ценил наш Артист.

— Добрый день, Алёша, — ответила я. — Что-то случилось?

— Нет, вы не волнуйтесь. Просто Сергей Сергеевич решил собрать всю вашу группу для вводного инструктажа, а то они завтра отбывают на Трипту и боятся не успеть вернуться. Я вас запеленговал, сажусь на полянке неподалёку, ловите направление; подходите, мне велено доставить вас в целости и сохранности.

— Это… несколько неожиданно, — вздохнула я, подзывая Царицу. — Я бы предпочла сначала зайти домой: я не в той компании и не в том виде, чтобы являться к Аристову.

— Он в хорошем настроении, — весело хмыкнул юноша. — К тому же, вы знаете, он обожает Царицу и будет рад её повидать.

— На этом мои возражения иссякли, — вздохнула я, как раз выходя на поляну. Не тревожа стебли травы, над ней уже висел на гравитационной подушке новенький скоростной аэролёт. Помимо функций личного помощника, Обручев исполнял обязанности и личного водителя начальника.

Пока я, подобрав юбку, дошла до транспортного средства, открылись обе двери, — водительская и пассажирская, — опустился коротенький трап, и из аэролёта выкатился его водитель.

Алёша был рыж. Рыж настолько, что окружающее яркое осеннее великолепие на его фоне мгновенно померкло и потускнело. Рыжие непослушные вихры, рыжие веснушки на курносом носу, рыжие брови и ресницы и голубые-голубые хитрые глаза. Рыжим отсвечивали золочёные пуговицы на тёмно-синем мундире, пряжка ремня, белые перчатки и даже, кажется, начищенные до блеска сапоги тоже имели рыжий оттенок. Удивительно солнечный парнишка.

— Здравствуйте, Вета Аркадьевна! — широко улыбнулся он. — Ваше Величество, — юноша степенно кивнул Царице. Та вежливо махнула хвостом, опознав хорошо знакомого человека, и подошла для более тёплого приветствия. Вся серьёзность с Алёши слетела в тот же миг, и Македа, как и положено собаке, была заглажена и зачёсана до состояния блаженной прострации. В конце концов я не выдержала и кашлянула, привлекая внимание явно увлекшегося юноши.

— Алёша, ты говорил, это срочно?

— Ой, извините! Прошу, — поспешно выпрямившись, он жестом пригласил Царицу, и та легко запрыгнула внутрь, после чего галантно подал мне руку. Придерживая юбку, я забралась в уютное нутро машины, с иронией думая о том, какая правильная ткань идёт на пошив формы: к ней совсем не приставала собачья шерсть. Белое на синем, бесспорно, эффектное сочетание, но не в этом случае.

Летал Обручев хорошо, хотя, как и положено молодому энергичному парню, не без лихачества. Быстрой езды я не любила, но в данном случае возражать было бессмысленно: заставить Алёшу хоть немного снизить скорость умел только Аристов. Но тот был виртуозом и в принципе легко умел добиваться от окружающих того, чего ему хотелось. Правда, мне было непонятно, каким ветром его занесло именно в подразделение ксенодипломатии: находить общий язык с людьми у него получалось гораздо лучше, чем с иными видами.

С другой стороны, может, это и правильно. Руководил-то он людьми, а вот с Иными контактировал крайне редко, да и то не один, а непременно с консультантом, курирующим то или иное направление.

Прозвище Артист подходило начальнику идеально. Наверное, если бы он не родился потомственным дипломатом, ему была бы прямая дорога в актёры. Понять, когда этот человек говорит серьёзно, а когда — шутит, было невозможно. Кроме того, он всегда и со всеми был разным.

Его секрет я поняла недавно; всё оказалось гораздо проще, чем могло быть. Дело в том, что Сергей Сергеевич был зеркалом. Не в каком-то мистическом смысле, а в исключительно психологическом. Каждый человек любит себя, и собеседник, высказывающий сходную точку зрения и имеющий аналогичную манеру поведения, на подсознательном уровне вызывает безотчётную симпатию и расположение. Такому хочется верить.

Здание Департамента возвышалось в самом центре огромного города и было частью общего архитектурного ансамбля, состоящего из восьми высоток, расположенных относительно Императорского дворца по сторонам света. Иностранным делам на этом компасе достался запад, в представлении архитекторов почему-то напоминавший очертаниями плакучую берёзу или оплывшую свечу и отчётливо отливавший зловещим багрянцем.

Наш корпус занимал самые верхние этажи огромного здания, выше — только зал приёмов и кабинет начальника Департамента. Такое привилегированное положение ксенодипломаты получили по праву: контакты с иными разумными видами всегда представляли наибольшую сложность и опасность для служащих, а уж тем более — контакты с новыми, доселе почти неизученными. Без ложной скромности я могла назвать себя специалистом в этой области. Лучшим или нет — сложный вопрос; учитывая, что нас таких на всю Земную Империю было всего трое, наверное, глупо мериться значимостью. Нас и так берегли.

— А-а, Веточка, здравствуйте, дорогая, — при моём появлении Аристов, сияя улыбкой, поднялся из кресла и шагнул навстречу. Правда, когда из-за моей юбки выступила Македа, объект приложения искренней радости Сергея Сергеевича резко изменился. — Царочка, вы как всегда — оброворожительны и неподражаемы!

Пока хозяин кабинета любезничал с собакой, я осмотрелась, разыскивая остальных членов группы. Помимо меня в комнате присутствовал всего один человек, при виде которого мне стало здорово не по себе. Лично знакома с ним я не была, никогда не видела; но не нужно было разглядывать нашивки на повседневном сером мундире, чтобы сообразить, кто это. В кресле, закинув ногу на ногу и с усмешкой разглядывая меня и Царицу, сидел один из Одержимых. Чтобы это понять, достаточно было заглянуть ему в глаза; мне хватало опыта и выдержки выдержать его взгляд, но испытание было, прямо скажем, не из простых.

Одержимые — странные… существа. Изначально они люди, но во что превращаются со временем — не может сказать ни один психиатр, а сами Одержимые предпочитают блюсти тайну. Им это позволяют: их слишком мало и они слишком важны.

Говорят, в их телах живут сотни и даже тысячи душ, и при этом Одержимые не имеют своей. Это, конечно, только слухи, которые невозможно проверить. Я больше склоняюсь к версии о том, что это некое психическое заболевание, дефект в мозгу, вызывающий деформацию личности, но позволяющий Одержимым влиять на окружающий мир способом, который наши учёные пока не могут понять. О способностях этих людей ходят легенды; достоверной лично я могу назвать только одну — ту, свидетелем проявления которой я была, и за которую их особенно ценят.