Мы явно стали первыми свидетелями некоей… разнородности местного общества, наличия противоречий. Раньше вары воспринимались чуть ли не как коллективный разум — слишком уж синхронно и обще было их желание отстраниться от окружающих.

Может быть, причиной тому — высокая кастовость этого общества? Прежде к общению с инородцами и к межпланетным перелётам допускались только прошедшие соответствующий инструктаж индивиды? Это здорово походило на правду, если подходить к варам с человеческими мерками.

Или, может быть, раскол в обществе наметился относительно недавно? Тогда — какой раскол?! Желают ли эти бунтари контактов с другими видами, или, напротив, настроены агрессивно и желают очистить Вселенную от «примитивных» видов?

Пока я размышляла и строила гипотезы, пытаясь скоротать путь, события совершили ещё один странный поворот: наш транспортный пузырь явно намеревался причалить к запретной прежде синей башне. От нетерпения я даже закусила губу, в сотый раз проверив, идёт ли фиксация происходящего напрямую в нейрочип. На мгновение мне стало страшно; причём не от туманности перспектив, а от мыслей, что Ветров мог, руководствуясь собственными параноидальными инструкциями, уже унести меня отсюда.

Что бы это ни было, но это явно была та самая случайность, та воля Провидения, на которую землянам оставалось уповать в общении с плащами. И мне в данный момент было не так уж принципиально, куда нас ведут и чем всё это кончится. Важно было увидеть как можно больше и потом как-то суметь передать информацию домой.

В этой связи утешало, что уничтожить нейрочип довольно сложно, даже если очень постараться, а вары вообще скорее всего не знали о его существовании. К тому же, на планете, где этих чипов всего два, найти один будет не так-то сложно. Оставалось надеяться, если Ветров не сумеет нас вытащить из этой передряги и мы её не переживём, в процессе расследования инцидента моё начальство всё-таки сумеет добыть нужную информацию. Хотя бы даже с помощью других Одержимых.

Стыковочный коридор в синей башне мало чем отличался от всех, виденных ранее, а вот помещение, куда нас привели в итоге, вновь удивило.

Это был очень большой зал традиционной круглой формы с плоским куполом, вот только пол был выполнен в виде гораздо более глубокой, чем в прочих местах, воронки с достаточно крутыми скатами. Стоять и ходить по ним было возможно, поверхность не скользила под ногами, но это было не слишком-то удобно.

Расцветка была типичная, с градиентом цвета, вот только выбор цветов был немного неожиданным. Он изменялся от светло-голубого, почти белого, в центре воронки, где располагалась плоская белая площадка метров пяти в диаметре, к насыщенному чернильно-синему в середине потолка.

А ещё здесь было людно, даже очень: на скатах воронки, группами и по одиночке, стояли вары в своих одинаковых плащах, наверное, несколько сотен. Судя по тихому шелесту вокруг, они тихонько переговаривались, и это тоже было странно — разговаривали между собой они редко. Впрочем, может быть, избегали они этого в присутствии людей, потому что боялись сказать лишнего?

Я инстинктивно подалась ближе к своему спутнику; не из страха перед толпой, а из опасения его здесь потерять. Среди долговязых фигур палачей Ветров выделялся некоторой массивностью, но это — вблизи, а стоит отойти на несколько шагов, и найти его среди прочих будет невозможно.

Вместе с конвоем мы спустились к самому низу воронки. Здесь, как в университетской аудитории во время сложного экзамена, основная масса присутствующих норовила рассредоточиться по периферии. Возле глянцевито-белого диска стояло всего несколько плащей, а сама его поверхность была пуста.

Конвой остановился в метре от центрального круга, предводитель сопровождения молча двинулся назад, а двое других встали по бокам от нас.

— Стоять. Ждать, — неприятным лающим голосом велел тот, что слева. Мы, впрочем, ничего другого предпринимать и не пытались. Я успокоилась тем, что нас не пытались разделить, да и отправлять на тот свет не торопились, и с интересом оглядывалась по сторонам. Впрочем, было похоже, основные события, ради которых мы собрались здесь, ещё не начались, и «стоять, ждать» — была общая рекомендация для присутствующих. Попытка прислушаться к тихому шушуканью тоже ничего не дала; форма залы создавала причудливые искажения звука, сливая отдельные слова в монотонный шум.

Некоторое время ничего больше не происходило, но ждать нам пришлось недолго. Минут через пятнадцать наметилось шевеление, и с небольшим интервалом времени в зал с двух сторон вошло пятеро плащей (трое с одной стороны, двое с другой). Не знаю, был ли среди них наш конвоир, но исходящую от них уверенность и спокойствие ощущали даже мы. Все пятеро спокойно и невозмутимо спустились к нам, и собрались неподалёку в небольшую группу, о чём-то тихо переговариваясь.

Ещё через пару минут из другого прохода появился новый участник собрания, и присутствующие как по команде затихли. К середине зала этот новенький спускался с той же невозмутимой неторопливостью, что и прочие, но в окружающем мире отчётливо ощущалось нарастающее напряжение, тревога толпы. Кажется, появления новоприбывшего то ли никто не ожидал, то ли всерьёз в него не верил, а то ли, наоборот, очень боялись.

А я вдруг задумалась, как эти существа умеют так легко узнавать друг друга в своих одеждах? И вообще, как различают, если у них нет такого понятия, как имя?

— Ты — звать, я — придти, — спокойно произнёс первый. Ему навстречу шагнул один из той пятёрки, и, плавно скользя к круглой площадке, ответил.

— Я хочу… — последовавшее за этим сложное слово я не знала, но постаралась запомнить и ещё больше насторожилась.

Выйдя в центр круга, вар глубоко вздохнул и замер. А в следующее мгновение я вздрогнула от неожиданности: с его плеч упал плащ. Осел серебристым облачком у ног; скользнул, будто живой, по глянцевитой поверхности диска и то ли заполз, то ли втянулся в незаметную глазу щель между ним и поверхностью пола.

А мужчина остался стоять, неподвижный и белый, как мраморная статуя. Белый комбинезон облегал худощавую фигуру. Почти белая кожа с тонкими голубоватыми прожилками вен мерцала, как припудренная перламутром. Короткие волосы были настолько белыми, что казались ненастоящими, и лежали очень странно, зачёсанные назад аккуратными волнистыми прядками, как нарисованные или вырезанные в камне. Глаза, обрамленные такими же белыми ресницами, были закрыты.

Ноги на ширине плеч, руки по швам. Так он стоял несколько секунд, медленно размеренно дыша, а окружающие почему-то не проявляли к нему никакой агрессии. Наоборот, тоже замерли, кажется, пристально и жадно наблюдая за происходящим.

Потом он начал двигаться. Шаг вперёд. Шаг назад. Снова шаг вперёд. Два шага назад… Размеренно, плавно, и в каждом движении чувствовалась его не единожды отрепетированная выверенность. А самое главное, каждый шаг отличался от предыдущего; положением стоп, коленей, корпуса, скоростью и паузами. И каждая из этих мелочей явно имела смысл.

Постепенно в вязь движений начало вовлекаться всё тело. Шаг, взмах руки, положение головы и наклон корпуса, — идеальный контроль над собой. На такое не способен был ни один человек, и даже наши сложные совершенные машины не смогли бы приблизиться к подобному. Просто потому, что все мы имели вес и инерцию, были привязаны к земле под ногами, а вар мог легко оборвать движение на середине, мгновенно изменить его направление. Он был невероятно пластичен, движения плавно перетекали друг в друга. Он как будто существовал в совсем другом мире с другими законами.

Это походило на умопомрачительно сложный танец, который не нуждался в музыке.

Не танец; нечто несравнимо большее, совершенное, высшее воплощение самого понятия движения.

Остальные вары молча стояли и наблюдали за этим представлением, и мы — тоже. Не знаю, как Ветров, но я просто не могла отвести взгляд от тонкой белоснежной фигуры.

В какой-то момент «танцор» вдруг вновь неподвижно замер, но на этот раз — пристально и выжидательно глядя на того одиночку, который пришёл последним. Несколько секунд тишины, и напротив первого мужчины остановился второй.