– Оставь ты свои чертовы волосы. – Грегори похлопал по сиденью возле себя. – Садись сюда и вздремни немножко у меня на плече. Виски я тебе больше дать не могу, но у нас есть одеяло.
Она заколебалась, теребя в пальцах локон волос.
– Это прекрасный шанс как следует согреться, – настаивал Грегори.
А это как раз то, что ей совершенно необходимо. Поэтому она без единого слова пересела, и он укрыл одеялом их обоих.
– Держись за меня, – предложил он.
Осмелится ли она? Единственное, чего ей хотелось в эту минуту, это зарыться в какое-нибудь теплое местечко и ни о чем не думать. Она нерешительно обхватила его руками, и он сделал то же самое – обнял ее и положил подбородок ей на голову. И в тот же миг между ними растеклось чудесное, божественное тепло – именно то, что ей и было нужно.
– Я ужасно сердит, Пиппа. – Голос Грегори отдавался где-то возле ее виска, и веки медленно опустились. – Ты должна была прийти ко мне, когда оказалась в том положении, в каком оказалась, а не опрометчиво убегать. Как только придешь в себя, мы должны будем вернуть тебя домой. А с той неприятностью я разберусь, обещаю.
«Ах, мне сейчас и так хорошо, как дома», – подумала Пиппа и, не успев встревожиться из-за осложнений, которые это сулит, провалилась в сон.
Глава 6
Пиппа была укутана в восхитительный кокон тепла. Она не хотела просыпаться. Она прильнула теснее и почувствовала, что это Грегори. Ей уже снилось, что она с ним вот так же наедине, в его надежных руках. Что они вместе всегда, все время, а не один-единственный раз в году.
Это лучше, чем делать сахарные скульптуры. Лучше, чем рождественское утро. Лучше, чем…
Постойте-ка… неужели она и в самом деле с тем человеком, которого ей сейчас совсем не желательно видеть?
Ее обуяла паника, глаза резко открылись. Взгляд уперся прямо в его сюртук. А если слегка повернуть голову, то Пиппа увидит сиденье кареты. Его кареты.
Все это нахлынуло на нее одним ужасающим – пусть и чуточку завораживающим, и местами приятным – потоком.
Грегори спас ее от непогоды. Ее не тревожили нависшие тучи, но холодный, проливной дождь, который все хлестал и хлестал без остановки, отобрал у нее гораздо больше сил, чем она могла ожидать.
А когда она забралась в карету и увидела, кто это…
Чувств Пиппа лишилась больше от потрясения, чем от холода, дождя или неимоверной усталости.
Она выпуталась из затягивающих, соблазнительных сетей тепла и умиротворения, оттолкнувшись от его груди, потом села и заморгала. Реальность так ужасна. Пиппе хотелось вернуться в тот чудесный мир грез…
– Мы прибыли на постоялый двор, – объявил Грегори. – Я дал тебе еще несколько минут поспать, пока Оскар пошел распорядиться, чтобы нам все приготовили.
– Спасибо. – Ей не хотелось смотреть на него. Она стеснялась, зная, что они тесно обнимались, как любовники.
– Тебе надо надеть свежий шейный платок, – сказал он, вытаскивая оный из ее сумки. – Хочешь, чтобы я завязал?
– Ни в коем случае, – фыркнула Пиппа. – Я прекрасно справлюсь с узлом сама. Я постоянно завязываю шейные платки дядюшке Берти.
– Прекрасно. – Он вручил ей платок. – Тогда натягивай сухой парик, надевай поверх свою, к несчастью, мокрую шляпу, держи над головой одеяло, чтобы не вымокнуть, – и бегом в общий зал обедать. Там, похоже, не слишком много народу, так что должно обойтись. Мы пробудем тут меньше часа и поедем обратно.
– Грегори, я же сказала, что домой не поеду. Будет опять все то же самое – дядюшка Берти станет строить планы моего замужества. Ни о чем другом он, похоже, и слышать не желает. – Она приподняла уголки губ в дразнящей улыбке. – Но ты же знаешь, что в любую минуту можешь избавить меня от страданий.
Грегори покачал головой:
– Тебе не понравится быть замужем за мной.
– Мне ни за кем не понравится быть замужем, – возразила Пиппа.
– Но… – Грегори поневоле наклонился ближе к ней. – За мной тебе особенно не понравится.
Он говорил с такой непоколебимой убежденностью. Их взгляды встретились во взаимном узнавании серьезности момента. Пиппа могла сказать, что Грегори думает о том же, о чем и она: о детском рисунке, который она нарисовала в тот злополучный день, тот, что с сердцем. До той поры Грегори и не догадывался, что она влюблена в него.
– Держитесь от меня подальше, миледи, – сказал он, наклонившись еще ближе, чтобы донести свою мысль. – Если вам требуется напоминание, что ж, просто вспомните ту карикатуру.
– Хороший совет, – отозвалась Пиппа. – По словам дядюшкиных друзей в Лондоне, никто толком не знает, что ты делал в Америке, и все бурно обсуждают это, пока ты пускаешь пыль в глаза. Слухов полным-полно. Жил ли ты с индейцами? Якшался с преступным элементом? Оставил за собой след из мужей-рогоносцев во всех бывших колониях?
– Это не имеет значения, – отрезал он. – Суть в том, что я не гожусь для тебя. Когда-нибудь я, конечно, женюсь. Это мой долг перед домом Брейди. Но я не создан для нежных чувств. И если ты думаешь, что я говорю несерьезно, то ты ошибаешься.
– Нет, – призналась она. – Я вижу, что ты уже не тот человек, которым был до того, как тебя бросила Элиза.
– Как мило с твоей стороны напомнить мне, что я не имел решающего слова в этом вопросе.
– Но есть и другие перемены, – взволнованно продолжала она, оставив без внимания его попытку напроситься на сочувствие. – Во-первых, ты теперь на год старше. Должно быть, в Америке ты много работал физически. Твои плечи стали шире, а лицо – мужественнее. Ты очень возмужал.