Annotation

Когда ты отброшен на обочину жизни, когда от былого счастья и благополучия не осталось даже пепла, ты или отдаешься медленной гибели, или вступаешь в отчаянную борьбу с судьбой, жадно высматривая среди туч серебристый, для тебя одного предназначенный лучик надежды.

Пэт Пиплз — школьный учитель истории, любящий супруг, страстный футбольный болельщик… Но все это в прошлом. У него гигантская дыра в памяти, и он совершенно не понимает, как, когда и за какие прегрешения был лишен всего, чем жил и дорожил. Сейчас он — человек без настоящего. А если не совершит — вопреки любым трудностям — те поступки, что ждут от него Небеса, то останется и без будущего.

Мэтью Квик

Бессчетные дни, оставшиеся до неизбежного воссоединения с Никки

Совсем не пессимист

Рыжее пламя в моей голове

Самый плохой конец, какой только можно вообразить

В моем сердце только любовь

Бетонный бублик

Самый страшный человек на свете

Званый ужин

Если меня снова упекут в психушку

Я не знаю, как играть в эти игры

Наполняются жидкой лавой

Наломав дров, как Димсдейл

Тебе нравится иностранное кино?

Могу поделиться хлопьями с изюмом

Петь, кричать, показывать

Лучший в мире психотерапевт

Голова Тиффани качается на волнах

Полный улей зеленых пчел

Любительница крепких словечек

Ненаписанная развязка

Приемлемый способ совладать с собой

Стоит так шатко, точно опрокинется при первом же дуновении горячего воздуха, когда включат отопление

Коробка с надписью «Пэт»

Мамин почерк

Азиатский десант

Не обращая внимания на некоторый беспорядок

Как будто он Йода, а я Люк Скайуокер, обучающийся в системе Дагоба

Мне нужна только победа

Монтаж моего кино

Накрыла меня, словно тень, и не отпускает

Письмо № 2, от 15 ноября 2006 г

Письмо № 3, от 18 ноября 2006 г

Письмо № 4, от 29 ноября 2006 г

Письмо № 5, от 3 декабря 2006 г

Письмо № 6, от 13 декабря 2006 г

Письмо № 7, от 14 декабря 2006 г

Квадратик на моей ладони

Письмо № 8, от 24 декабря 2006 г

Приступа не миновать

Бешеный Перец

Как она?

Хочу попросить тебя об огромном одолжении

Наилучшие намерения

Ага!

Между слоисто-дождевыми облаками

Благодарности

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

Мэтью Квик

МОЙ ПАРЕНЬ - ПСИХ

Алисии — la raison^[1]

Бессчетные дни, оставшиеся до неизбежного воссоединения с Никки

Даже не поднимая головы, вижу, что мама снова решила сделать сюрприз и приехала без предупреждения. Летом она всегда красит ногти на ногах розовым лаком, и цветочный узор на ее кожаных босоножках мне знаком: она купила их в прошлый раз, когда навещала меня в этой дыре и возила в торговый центр.

Мама снова застает меня во дворе, где я занимаюсь, улизнув из палаты прямо в халате. Невольно улыбаюсь: знаю, что потом она будет ругать доктора Тимберса и кричать, зачем вообще парня упекли в психушку, если оставляют на весь день без присмотра.

— И сколько же раз, Пэт, ты собираешься отжаться? — интересуется мама, когда я без слов приступаю ко второму подходу из ста отжиманий.

— Никки… нравятся… мужчины… с хорошо… развитым… торсом, — выдыхаю по одному слову на отжимание и чувствую на языке соль — это в рот затекают струйки пота.

В августовском воздухе стоит густая, тяжелая дымка — погода в самый раз для сжигания жира.

Мама смотрит минуту-другую, а затем повергает меня в смятение.

— Хочешь сегодня поехать домой? — слегка дрожащим голосом спрашивает она.

Останавливаюсь, поднимаю голову, чтобы посмотреть маме в лицо, щурюсь от белого полуденного солнца — и тут же понимаю, что она не шутит. Вид у нее обеспокоенный, как будто она уверена, что делает ошибку. Именно так она выглядит, говоря о чем-то всерьез, а не просто болтая часами без остановки, когда ее ничто не пугает и не тревожит.

— Если пообещаешь не искать больше Никки, — добавляет она, — тебе разрешат вернуться домой. Будешь жить со мной и отцом, пока не найдем тебе работу и отдельное жилье.

Возвращаюсь к отжиманиям. Взгляд приклеен к блестящему черному муравью, карабкающемуся по травинке прямо перед моим носом, но боковым зрением замечаю, как с лица на землю падают бисеринки пота.

— Пэт, просто скажи, что поедешь со мной. Я буду для тебя готовить, ты сможешь встречаться со старыми друзьями, наладишь свою жизнь, в конце концов! Пожалуйста, Пэт, соглашайся. Сделай это хотя бы ради меня.

Перехожу к отжиманиям в ускоренном темпе; грудные мышцы растягиваются, рвутся на части. Боль, жар, пот. Вверх-вниз…

Я не желаю оставаться в психушке: здесь никто не верит в счастливые развязки, в любовь или в то, что у каждой тучи есть серебряный ободок. Здесь все твердят, что Никки не понравится, как я теперь выгляжу, что она вовсе не захочет видеть меня, когда пройдет время порознь. Но я также боюсь, что люди из прежней жизни едва ли разделят мой нынешний энтузиазм.

Как бы то ни было, если я хочу привести мысли в порядок, надо поскорее убраться от зануд-докторов и уродин-медсестер с неисчерпаемым запасом пилюль в бумажных стаканчиках. Дома не принимать лекарства будет гораздо проще, чем здесь, под надзором врачей, так что я подпрыгиваю и приземляюсь на ноги.

— Я поеду домой и буду жить с вами ровно до тех пор, пока не кончится время порознь.

Мама уходит подписывать бумаги, а я последний раз принимаю душ в своей палате, укладываю в спортивную сумку одежду и фотографию Никки в рамке. Прощаюсь с соседом — он в ответ просто глядит на меня, лежа, по своему обыкновению, на кровати; только слюна ниточкой прозрачного меда тянется вниз с подбородка. Бедняга Джеки, с пучками жиденьких волос, странной формой черепа и дряблым телом. Да разве найдется женщина, способная полюбить такого?

Он подмигивает мне. Принимаю это за пожелание удачи и мигаю в ответ обоими глазами — то есть тебе, Джеки, пусть повезет в два раза больше. И он как будто понимает, потому что начинает похрюкивать и дергать плечом, доставая до уха, — всякий раз так делает, когда улавливает то, что ему пытаются сказать.

Остальные мои друзья сейчас на музыкальной терапии, я туда не хожу, потому что мягкий джаз иногда выводит меня из себя. Подумав, что стоит сказать «до встречи» товарищам по психушке, заглядываю в окно музыкального кабинета и вижу ребят на розовых ковриках для йоги. Хорошо, что стекло достаточно толстое и звуки джаза до меня не доходят. Парни сидят по-турецки, локти уперты в колени, ладони сложены перед лицом, глаза закрыты. Вид у моих друзей расслабленный, даже умиротворенный, так что решаю не отвлекать их от занятия. Ненавижу прощаться.

Когда я выхожу в холл к маме, доктор Тимберс в белом халате уже ждет меня в окружении трех пальм, укрывшихся между диванами и креслами, — можно подумать, что лечебница где-нибудь в Орландо, а вовсе не в Балтиморе.

— Радуйся жизни, — пожимает он мне руку и выглядит при этом мрачнее некуда.

— Непременно этим займусь, как только кончится время порознь, — отвечаю я, и у врача вытягивается лицо, как будто я сообщил, что собираюсь убить его жену Натали и трех белокурых дочек: Кристен, Дженни и Бекки.

А все потому, что он совершенно не верит в счастливые развязки и серебряный ободок у каждой тучи и считает своим долгом неустанно распространять равнодушие, негативизм и пессимизм.

Однако я должен убедиться, что он точно понял: привить мне унылую философию жизни не удалось и я с нетерпением жду окончания времени порознь.

— Пока, неудачник! — говорю я ему.