Любое изменение в генетическом материале клетки автоматически подключает иммунную систему, чтобы избежать возникновения, продвижения и развития рака. При малейшей мутации иммунная система нацеливается на уничтожение мутированной клетки. Если образуется рак, наша иммунная система распознает его как чужеродную ткань и стремится от нее избавиться. Когда формируется опухоль, эта система старается вызвать запрограммированную смерть (или апоптоз) опухолевых клеток и снизить скорость их воспроизведения.
Солдаты, составляющие нашу иммунную систему, это иммунные клетки. Они способны организоваться и вступить в бой с противником – раком.
Наши солдаты – это макрофаги, киллеры, нейтрофилы, моноциты и лимфоциты (Т и В). Они постоянно патрулируют в поисках вируса, бактерии, токсина или аномальной клетки, готовых навредить организму.
Природные киллеры (ПК) – иными словами «натуральные убийцы» – способны истребить любую опухолевую клетку. Обнаружив такую клетку, ПК ее окружают и выстреливают ядовитым дротиком, который проникает внутрь и включает механизмы запрограммированного саморазрушения, имеющиеся во всех клетках. ПК навязывают раку самоуничтожение.
Работа ПК находится под влиянием наших эмоций. Обследование женщин, болеющих раком яичников, подтвердило, что стресс, уныние и недостаток социальной поддержки лишают ПК активности, при этом опухоль, напротив, становится более агрессивной.
Когда пациенту удаляют опухоль при помощи хирургического вмешательства, возникает стрессовая ситуация, которая снижает иммунитет, однако такой стресс не является чрезмерным. Если к стрессу, вызванному хирургией и анестезией, добавляется стресс, причины которого – неуверенность в результатах и недостаток общения с медперсоналом, обычно скупым на слова и поддержку больного, вероятность появления метастазов после операции увеличивается. Опухоль редко вырезается на все 100%, от нее всегда что-то, хотя и микроскопическое, остается. Известно, что иммунная система должна быть очень сильной, способной после первичного удаления опухоли уничтожить остатки опухолевой деятельности и микрометастазы и, таким образом, избежать повторного возникновения рака. Если принимаются все меры для того, чтобы снизить стресс, связанный с хирургией и растерянностью, вызванной диагнозом «рак», исход может быть благоприятным.
Прежде чем назначить хирургию, мне сделали резонансную томографию, поскольку была диагностирована миома, то есть доброкачественная опухоль в матке. Казалось, больше никаких нарушений в организме не было, и я довольно спокойно вошла в хирургическое отделение, думая, что все закончится хорошо. Хотя в душе было беспокойство: а вдруг это рак?
Очнувшись, я ощутила подавленность и боль. Первый, кого я увидела, был анестезиолог, он поприветствовал меня словами: «Все же опухоль оказалась недоброкачественной, это рак». Вот так, одним махом, без подготовки он сообщил мне о раке. Представьте себе мое состояние: я расплакалась и завыла так, что родители, ожидающие, когда можно будет увидеть дочь, ворвались в реанимацию, чтобы меня успокоить. Видя, что я в кризисе, мне дали снотворного, и я снова уснула. Но и потом ситуация не стала лучше: «коллеги» толпились около кровати, рассуждая о «мелких клетках» и самом агрессивном раке яичников. Специалисты предсказывали мне всего несколько месяцев жизни.
Три недели, пока не пришел окончательный результат, я плакала, не переставая. Я была уверена, что скоро умру. Попрощалась с родными, попросила их позаботиться о ребенке, рассказывать о том, какой была его мама. В ожидании смерти я постоянно говорила сыну, что люблю его больше всех на свете, что он главный в моей жизни, что, когда он смеется, я забываю обо всем. На прощальном видео я записала, что бесконечно люблю своего сына, как только мать может любить. Сказала, как мне больно расставаться с ним, таким маленьким, пожелала ему большого счастья и обещала, что и дальше буду его беречь, даже если он меня не видит.
Я и сейчас плачу, вспоминая те дни. Стресс, страх, неуверенность, физическая и эмоциональная боль, испытанные тогда, невозможно передать. Страдала я, переживала моя семья. Помню лица родителей и мужа, полные беспокойства и страха потерять родного человека.
Через три недели мне выдали окончательный диагноз. Одна любезная медсестра сказала мне: «Не переживай, комиссия сообщит тебе, что делать». Прошла еще неделя, и мудрая комиссия из онкологов, радиологов и патологоанатомов собралась для решения моего вопроса. Они даже не были со мной знакомы, но за неделю вынесли приговор.
Комиссия еще не приняла решения, а я уже ощутила в матке небольшие бугорки и боль внизу таза. И впала в отчаяние: метастазы. Передо мной разверзлась пропасть – конец совсем близок. Это было в ноябре. О Рождестве с родными я даже не мечтала.
В назначенную дату я пошла за результатом, члены комиссии сообщили: «Вам повезло, опухоль не распространяется, хирург не увидел в брюшине никаких опухолевых остатков». Хорошо бы так, подумала я и показала им нащупанные мною бугорки. Начались новые пробы и анализы. Оказалось, у меня в крестце метастазы. Только этого не хватало! Когда пришли результаты анализов, я уже поменяла свое отношение к болезни, решив не умирать, а изгнать рак из своей жизни.
Сегодня я убеждена, что метастазы связаны со всем пережитым после операции: страхом и стрессом. Мне бы хотелось получить от коллег иной тип поддержки, то есть более человечное отношение. Они забыли, что я в тот момент была не врачом, а пациентом, и не нужно было со мной разговаривать так, будто я третье лицо.
Получив такую психологическую травму, я после химиотерапии не захотела идти к хирургу. Дело в том, что врачи предложили мне (по окончании курса химиотерапии) удалить матку, второй яичник, аппендикс, железы во влагалище и сальник. На первой операции мне удалили лишь опухоль и пораженный яичник. Считая, что опухоль доброкачественная и все вокруг «чисто», больше ничего не вырезали. Последующую операцию, с полной чисткой, решили сделать с тем, чтобы убедиться, что рака действительно нет, а также во избежание рецидива. Нечто вроде «сдох пес, а с ним и бешенство».
Мне было тридцать два года и долгая репродуктивная жизнь впереди. Я хотела еще рожать детей и не желала в столь молодом возрасте получить климакс. Диагностика показала, что уже в середине курса химиотерапии рак исчез. Теперь же врачи были готовы вырвать все зубы, чтобы избежать кариеса. Я предпочла не знать, остались микроопухоли или нет, а если остались, дать организму шанс самому от них избавиться. Решение далось тяжело. Пришлось долго размышлять, прежде чем прийти к уверенности, что я все делаю правильно. Мне очень помогло одно исследование, которое утверждало, что женщины, пожелавшие сохранить способность к репродуктивности, а не подвергнуться подобной операции, стали матерями с той же или меньшей вероятностью рецидива, в отличие от тех, которые оперировались. Может быть, пришла пора пересмотреть протоколы, сделать их более щадящими? Возможно, приговоры хирургов так радикальны потому, что большинство из них – мужчины. Они не понимают, что значит «перестать быть женщиной», они считают это условностью. Удалить все – и никаких проблем.
Со времени операции прошло два года, рака нет. Оказалось, что имеются менее радикальные способы предупреждения рецидива. Не думайте, что я против хирургии, вовсе нет. Это один из самых эффективных методов уничтожения рака. Но следует предпринимать некоторые меры предосторожности до того, как подвергнуть пациента операции. Во-первых, надо объяснять последовательность действий, если пациенту это важно. Во-вторых, говорить, почему применяется именно этот метод вмешательства. В-третьих, сообщать о возможных осложнениях и необходимых лекарствах. Оказывать эмоциональную поддержку прооперированным больным. Считаю, что во всех постоперационных отделениях для психологической помощи пациентам должны работать хорошо подготовленные онкопсихологи. Больной находится в состоянии подавленности, ему очень нужна помощь. Главной эмоциональной опорой, разумеется, являются родственники. На этой тяжелой стадии больной очень нуждается в заботе, любви и понимании. Мне повезло: я получала горячую поддержку и любовь близких на всем протяжении болезни.
