Вся толпа устремляется вперед, прижимая нас к поверхности прилавка из нержавеющей стали, они толкают друг друга, тянут меня в разные стороны и пытаются зацепиться за спасение в моем кулаке жадными от отчаянья руками. Я кричу, когда кто-то вырывает у меня клок волос. Я шиплю, когда чья-то рука царапает ногтями мою щеку. Я кусаю и толкаю локтями всех, до кого могу дотянуться. Во время жестокой борьбы из меня вырываются вопли, крики и разочарованные проклятия. Тяжесть толпы давит, толкает меня вниз. Я сворачиваюсь калачиком на полу, прижимая пузырек к груди обеими руками, вздрагиваю и принимаю их удары.

Затем так же внезапно, как и началось, все прекращается. И мгновением позже в моих ушах появляется звон. Кто-то выстрелил из пистолета. Или из чертовой пушки, судя по звуку.

В помещении воцаряется тишина, толпа замирает, но я не поднимаю глаз.

Это может быть отвлекающий маневр. Возможно, кто-то просто пытается притупить мою бдительность, чтобы его соучастник смог украсть мои таблетки. Или, возможно…

Я вздрагиваю, когда горячее металлическое дуло пистолета обжигает мне висок.

— Пожалуй, она пойдет со мной, — слышу я незнакомый голос, после чего чья-то твердая рука хватает меня за плечо и рывком поднимает на ноги.

Я стою в оцепенении и смотрю в лица нападавшим на меня людям. В них нет ни капли порядочности выглядеть хоть немного пристыженными. На самом деле они вообще на меня не смотрят. Их глаза, а также несколько пистолетов и, по крайней мере, одна винтовка направлены на человека, который держит дуло у моего виска. Они злятся не из-за того, что он пытается похитить меня, а из-за того, что вместе со мной он похищает и таблетки.

— Кто ты такой, черт возьми? — из глубины толпы рычит мистер Латан, наш бывший почтальон. Он прищурил один глаз и смотрит в прицел своей винтовки, готовый выстрелить.

Мой похититель пожимает плечами и ведет меня к выходу:

— Это ведь уже не имеет никакого значения, правда?

Я вижу, как блестящие от гнева глаза каждого из присутствующих затуманиваются отчаянием, когда до них доходит смысл его слов.

Сегодня 20 апреля. И теперь уже ничто не имеет значения.

Я не сопротивляюсь. Даже не оборачиваюсь, чтобы посмотреть на своего похитителя. Я просто позволяю ему тащить меня за ресторан и молюсь, чтобы то, что он собирался со мной сделать, он сделал быстро.

Чтобы не привлекать лишнего внимания.

По пути я понимаю, что хромаю, но никак не могу определить место травмы. Во рту ощущаю вкус крови, но мне не больно. Мое тело кажется таким ватным и легким, несмотря на то, что несколько минут назад на меня набросилась половина города.

Черт, этот гидрокодон — очень мощное дерьмо.

Я смеюсь над абсурдностью всей ситуации, в то время как вооружённый мужчина ведет меня к припаркованному грязному мотоциклу, он останавливается и кладет руку мне на плечо.

— Что тут смешного? — его голос мягок, как и его прикосновение.

Я поворачиваюсь, чтобы ответить ему, и чуть не захлебываюсь собственной слюной. Слова застревают в моем горле, когда я смотрю в болотно-зеленые глаза парня, который не намного старше меня. Высокий и великолепный, он должен висеть на плакате в моей спальне, а не похищать меня из «Бургер Паласа».

Я ожидала увидеть какого-нибудь лысого мужика средних лет, с пивным животом и седеющей бородой, а не… его. Этот парень идеален. Как будто его родители были настолько богаты, что обратились в специальную клинику и сами выбрали его ДНК еще до того, как он был зачат. Высокие скулы, прямой нос, добрые глаза, выразительные брови и полные губы, которые он рассеянно жует.

Но в остальном он совсем не выглядит богатым. На нем обычная белая майка, сверху надета голубая гавайская рубашка в цветочек, дырявые джинсы, а растрепанные каштановые волосы заправлены за уши, словно они уже годами не видели ножниц.

В отличие от моих…

Я провожу пальцами по своим укороченным локонам, внезапно чувствуя себя очень неловко из-за своей неопрятной внешности.

Мой похититель приподнимает свои темные брови, давая понять, что он все еще ждет, когда я расскажу ему, что же тут смешного.

Я думаю о болеутоляющих таблетках, из-за которых смеялась, когда вспоминаю обо всех других вещах, которые вытащила из кармана вместе с маленькой оранжевой бутылочкой.

— Вот дерьмо! — ахаю я, отчаянно хлопая себя по животу, надеясь нащупать содержимое кармана толстовки. — Я оставила на прилавке все свои деньги! И свои ключи! — Я морщусь и щиплю себя за переносицу. — Боже, какая же я идиотка!

— Таблетки все еще у тебя? — Он отодвигает в сторону край расстегнутой гавайской рубашки и засовывает пистолет в коричневую кожаную кобуру.

— Эм… да, — я крепче сжимаю в кулаке пластиковый пузырек.

— Хорошо. — Он кивает подбородком в сторону грязного мотоцикла, стоящего позади меня. — Садись.

— Куда мы поедем?

Он поправляет свою рубашку и пригвождает меня взглядом, который я не совсем могу понять. Я так давно не видела ничего, кроме опухших от отчаяния красных глаз, панического подергивания от страха или отстраненного взгляда от сладкого, вызванного наркотиком оцепенения, что его спокойное, сосредоточенное поведение чертовски сбивает меня с толку.

— За покупками.

Я хмурю брови, когда он проходит мимо меня.

— За покупками?

Незнакомец останавливается рядом с мотоциклом и надевает на голову черный шлем, игнорируя мой вопрос.

— Шлем. Что, правда? — фыркаю я. — Нам осталось жить всего три дня, а ты беспокоишься о правилах безопасности? Ты ведь не один из этих лайферов?

Лайфер — это термин, несколько месяцев назад придуманный СМИ, чтобы описать отвратительно оптимистичных членов нашего общества, которые просто отказывались верить, что конец близок. От других людей они отличались благодаря их глупым, улыбающимся лицам и радостным приветствиям. Но сейчас они выглядят точно так же, как и все мы — безумные, грустные, испуганные или оцепеневшие.

— Я не лайфер. Просто мне нужно закончить кое-какое дерьмо, и я не смогу этого сделать, если мои мозги будут размазаны по асфальту. — Парень садится на свой оранжево-черный байк и поворачивает ко мне свою голову в шлеме. — Садись.

Я обдумываю свои перспективы. Вернуться в «Бургер Палас» и просить о помощи — точно не вариант. Я не в том состоянии, чтобы снова драться. Конечно, можно попробовать бросить обезболивающие в одну сторону и бежать со всех своих искалеченных ног в другую. Это может сработать, если все, что он хочет — это таблетки. Но что дальше? Хромая дойти до дома и стараться выжить на кленовом сиропе, пока за мной не придут четыре всадника Апокалипсиса?

Да уж, думаю, я лучше предпочту быть похищенной.

Я сажусь на байк позади своего похитителя и обхватываю руками его талию, как это обычно делают девушки в кино. Я никогда раньше не ездила на мотоцикле, или на грязном байке, или как там еще это называется. И рада, что это дает мне повод обнимать этого парня. Вздыхаю и прижимаюсь щекой к желтому гибискусу на его гавайской рубашке. Знаю, это не настоящее объятие, но все равно чувствую себя чертовски хорошо. Думаю, я никого не обнимала с тех пор, как…

Какое-то воспоминание мелькает на краю моего сознания. Должно быть одно их плохих, потому что мне становится трудно дышать. Поэтому я отбрасываю его туда, где спрятаны все остальные.

Если я смогу подавлять их до 23 апреля, то потом мне больше никогда не придется ощущать ту боль, которую они вызывают.

Лайфер нажимает на какой-то рычаг, и мы срываемся с места, словно на ракете. Я визжу, когда мы объезжаем здание, и крепче держусь за парня правой рукой, пока вытягиваю левую и показываю «Бургер Паласу» средний палец.