Большая часть писем, приходивших к куму, была гораздо менее полезна, чем прямые доносы. В них сообщались разного рода слухи, зачастую, просто выдуманные рьяными стукачами.

Вот и сейчас Игнату Федоровичу попалось именно такое послание.

«Довожу до вашего сведения, – писал з/к Орлиный Глаз, – что прошлой ночью я слышал на четвертом этаже какие-то подозрительные звуки, напоминающие шаги. После этого оттуда же раздавались хрипы и стоны, предположительно женского происхождения. Многие слышали то же самое и связывают это с возросшей активностью привидений…»

Подобных писем за последние месяцы собралась увесистая пачка. Причем, Лакшин знал это по многолетнему опыту, разговоры о привидениях начинаются каждую весну. К средине лета они стихают, а осень и зиму призраки ведут себя на удивление тихо. А вот в мае…

Хотя кум и не показывал на людях, что верит во всякую там мистику, для себя он связывал эту весеннюю активность духов с тем, что именно в мае 1922 года безымянный полк Красной армии, расквартированный в близлежащем Хумске, в результате стремительного рейда разгромил засевших в этом монастыре колчаковцев. Приют белогвардейцам дала община монахинь, за что и была изнасилована и расстреляна в полном составе воинами революции.

История не сохранила подробностей, но ходили странные слухи о предательстве. Якобы один из колчаковских офицеров согласился открыть ворота, за что ему была обещана жизнь.

Но, в любом случае, монастырь Святой Тамары и без того имел дурную репутацию. Лакшин специально сидел в Хумском архиве, перебирая документы и фотографии прошлого века. Там он и выяснил, что в здании, где сейчас располагались общежития зеков, еще в семнадцатом веке водились привидения. Из-за этого монастырь несколько раз оказывался под угрозой закрытия, пока Советская Власть не приспособила его для нужд ГУЛАГа.

На месте погоста и примыкающего к нему сада выросли производственные корпуса. Церковь переоборудовали в склад готовой продукции, звонницу превратили в котельную, в обширных конюшнях разместились клуб, школа и больничка. Раньше в них еще одно помещение занимал спортзал, но в один прекрасный год начальство решило, что нечего зекам развлекаться физкультурой и там разместили еще один отряд осужденных. Палаты матерей-настоятельниц заняли библиотека, нарядная и кабинеты приема уголовного населения администрацией колонии. Именно там и находился кабинет Лакшина. Надвратную часовню заняли под КПП, там же, в крепостных стенах, где раньше были палаты настоятельниц, разместились кабинеты начальства, комнаты свиданий и ШИЗО с ПКТ. Единственное, что не претерпело изменений – трапезная. Правда ныне она обзывалась по мирскому – столовая, но суть дела от этого не менялась.

Единственным новостроем было здание карантина, по зековскому этапки, которое с ней делили каптерка, баня, парикмахерская и прачечная.

Резонно подозревая, что хозяин зоны, полковник Зверев, не страдает излишним мистицизмом, Игнат Федорович не тревожил свое начальство подобными пустяками. Привидения, ну и что? Их существование ничем, кроме слухов, не подтверждалось, на производительность труда призраки не влияли, оперативная работа от них не страдала, значит, и внимания не стоили. Реальны они, или нет – это был другой вопрос. Сам Лакшин с духами ни разу не сталкивался, но верить в них был склонен. Ведь не на пустом же месте из года в год повторяется одна и та же картина?

Впрочем, материалистическую идиллию портило несколько случаев сумасшествия обитателей третьего этажа. Они, по их голословным заявлениям, вплотную сталкивались с призраками. Одного такого, пытавшего задушить всех попадавшихся на его пути, пришлось даже обрядить в браслеты изолировав в ШИЗО и, поскольку он с маниакальным упорством пытался повеситься, тронувшегося зека пришлось этапировать в одну из психиатрических лечебниц близлежащего Хумска, где и затерялись его следы.

В дверь осторожно постучали.

– Сейчас! – Крикнул майор, пряча стопку писем в ящик стола. – Войдите!..

– Можно? – просунулась в дверь стриженая зековская голова.

– Да входи же! – насупился Игнат Федорович.

В кабинет, бочком, проскользнул дородный детина с белой биркой:

– Осужденный Исаков, Игорь Васильевич, сто сорок четвертая, вторая… – начал завхоз стандартный ритуал обращения.

– Хватит, – нетерпеливо махнул рукой Лакшин, прерывая зека, – Садись.

– Я уж третий… – автоматически начал Исаков, но осекся и осторожно посмотрел в лицо главному оперу.

Игнат Федорович негромко рассмеялся. Он любил, чтобы его боялись. Начальные знания психологии очень в этом помогали, но сейчас надо было вызвать завхоза на откровенность и именно поэтому кум сознательно начал с такой «вольной» фразы. Лакшину хотелось, чтобы зек, хотя бы на время забыл, что находится за решеткой, и расслабился.

– …третий год досиживаешь, – отсмеявшись закончил Игнат Федорович фразу Исакова. – Так?

– Да. – Потупился зек.

– Да присаживайся, ты!.. Курить будешь? – Майор протянул завхозу пачку «Camel». Зек притулился на краешке стула и потянулся, было, за сигаретой, но вдруг отдернул руку и отрицательно покачал головой.

– Ладно, – улыбнулся майор как можно искреннее, – захочешь – возьми. Не стесняйся.

Зек коротко кивнул, пожирая взором иностранные сигареты.

– Знаешь, зачем я тебя вызвал?

– Из-за Гладышева… – Отвернулся Исаков.

Лакшин не стал делать ему замечания. Начальник оперчасти специально обустроил свой кабинет по-домашнему, так, чтобы любая мелочь напоминала о «воле» с тем расчетом, чтоб всякий, приходящий сюда, мог почувствовать себя словно по другую сторону ограды. И сейчас, наблюдая за реакцией зека, Игнат Федорович отмечал про себя, что завхоз это заметил и, следовательно, сделан еще один шаг к более-менее доверительной беседе.

– Правильно, Котел.

Исаков, услышав свое прозвище, невольно вздрогнул и посмотрел куму прямо в глаза. Гляделки продолжались несколько секунд. Первым отвел взгляд зек, но глупых вопросов задавать не стал. Это понравилось майору.

– Ты ведь, Котел, башковитый парень… – начал Лакшин, – думаешь, почему ты вдруг в завхозах оказался? Я за тобой наблюдаю уже давно. С самого первого дня, что ты здесь объявился… Ты на УДО метишь, или на «химию»?