Но обиду на туповатого коллегу Лакшин затаил. Даже не обиду, так как закончилось для него самого это приключение с положительным балансом, а легкое презрение, из которого вытекло правило для самого себя – никогда не связываться с этим человеком. Но сегодня Игнат Федорович вынужден был поступиться этим принципом.

Подъезжая к женской колонии, кум сразу понял, что творится нечто неладное. У ворот, ведущих в монастырь, стояли полностью экипированные солдаты. Каски, прозрачные щиты, у каждого автомат. Затормозив у последней шеренги, Лакшин вышел.

– Что туту такое? – поинтересовался кум у ближайшего рядового.

– Кажись, зечки бузят… – ответил тот покосившись. От этого движения шлем слегка повернулся и солнечный блик от забрала на мгновение ослепил Лапшу.

– Давно стоишь?

– С утра. Как подняли, так и паримся тут. Даже не покурить…

– Почему разговоры!? – из ниоткуда возник взъерошенный старший лейтенант.

– Товарищ старлей, – оперативник сразу переключил внимание командира подразделения на себя, – я хотел бы узнать почему здесь этот парад? И, заодно, почему вы не приветствуете старшего офицера?

– Простите, товарищ майор! – старлей лениво отдал честь, как отмахнулся от летучего кровопийцы и выжидательно посмотрел на Игната Федоровича.

– Майор Лакшин. – Представился кум, – Начальник оперчасти учреждения АП 14/3.

– А, сосед… – вояка осклабился. – А ваши все там, – последовал медленный жест, в результате которого большой палец старлея показал на монастырскую стену. – Вас ждут что ли?

Лакшин не стал спорить, кивнул и, заставив командира посторониться, решительно зашагал вдоль солдатских рядов.

Дверь рядом с воротами оказалась раскрыта. Войдя внутрь, во влажную прохладу монастырской стены, кум не обнаружил решительно никого. Игнат Федорович уже бывал в женском лагере. Расположение зданий здесь было совершенно иным, нежели в его учреждении, но кабинеты администрации, по традиции, также находились в ограждающей зону дебелой стене. Простучав двери начальника колонии и всех его заместителей и не получив ответа, Лапша хотел, было, спуститься вниз, но внимание его привлек вид за окном. Там, на нешироком плацу стояли зечки. Судя по тому, что строй не помещался на плацу целиком, и был изогнут буквой «Г», на улицу выгнали все население лагеря. Между отрядами метались бабы-прапора и дубинками поднимали уставших стоять женщин. Одну, которая, как видно, наотрез отказалась выполнить приказ, прапорщицы подхватили под руки и потащили на вахту.

– Гражданки осужденные! – из-за стекла голос доносился слегка невнятно, но Игнат Федорович узнал интонации Типцова. – Еще раз призываю вас: проявите благоразумие! Пусть виновная в смерти вашей подруги сама выйдет к нам!

Последовала пауза. Майор осмотрел плац и не нашел на нем фигуры местного кума. Тот, очевидно, вещал из радиорубки. Непокорную же женщину уже подволокли к двери на вахту, прямо под Лапшой и он поспешил вниз.

– Гражданки осужденные! – вновь загромыхал голос Ильи Сергеевича. – Если у убийцы нет совести, то пусть любая, кто о ней знает, укажет на преступницу! Обещаю немедленный перевод в другую зону и досрочное предоставление на УДО!

Игнат Федорович едва не рассмеялся: взывать к совести зечек мог только Парафин. Никто иной до такой нелепости не додумался бы. Да и обещания кума были, как говорят зеки, порожняком. На его «немедленно» должно было уйти не менее недели, а то и двух. А за это время в его лагере, безо всяких сомнений, прибавилось бы трупов.

Снизу, резко, словно кто-то включил телевизор на излишне натуралистической сцене изнасилования, послышались истошные вопли:

– Ах, ты, сучка!

– Да я тебя!..

– Манда позорная! А-а-а! Чтоб твои дети уродами стали! Чтоб тебе век хуя не видать! А-а-а!

– Что здесь происходит? – Лакшин внезапно для прапорщиц вынырнул из-за угла и застал немую сцену: принесенная зечка лежала на полу, словно огромная пегая собака, выставив вверх все конечности, пытаясь защититься от охранниц, одна из которых держала несчастную за ногу и готовилась нанести удар дубинкой, а другая, держа свой «демократизатор» обеими руками, наподобие двуручного меча, собиралась опустить его на локоть осужденной.

– Да вот, нарушительницу в чувство приводим… – с недовольным видом, будто ее отвлекли от любимого занятия, ответила, выпрямляясь, одна из прапорщиц. Вторая, не отвечая, вперилась угрюмым взглядом на майора. Игнат Федорович понимал, что в данном случае и буквально и фигурально лезет со своим уставом в чужой монастырь, но дело тут было совсем не в рыцарских чувствах, просто ничего более омерзительного, чем женская драка Лакшин за свою жизнь не видел, и беспристрастно смотреть на избиение женщины, пусть даже и осужденной, не хотел.

– Приводите!.. Как же!.. – заверещала зечка, – У меня «дела» третий день! Меня лепила от промки освободил! Я стою-то с трудом! А эти коблихи!..

– Молчать! – рявкнула молчавшая доселе прапорщица и замахнулась на лежащую черным фаллосом дубинки.

– Прекратить! – вмешался Лапша. Охранница повиновалась, но видно было, что далось ей это с трудом. Она вперилась в оперативника ненавидящим взглядом гиены, у которой некто пытается отнять облюбованный кусок падали и прошипела:

– Я доложу о вашем вмешательстве во внутренние дела колонии…

– Докладывай, – скривился кум, изображая на лице мину высокомерного пренебрежения. – Но не забудь, что если я доложу о твоих методах обращения с осужденными…

Лапша не закончил, узрев в глазах прапорщиц именно ту степень страха, на которую рассчитывал, давая отпор зарвавшимся охранницам.

– Где Типцов? – поинтересовался Игнат Федорович у притихших баб.

– Там, – махнула рукой с дубинкой одна из прапорщиц, – На третьем этаже.

– Хорошо, – прищурился оперативник и одновременно несколько приподнял верхнюю губу, придав тем самым своему лицу гримасу великого презрения, – А за тем, что будет с этой осужденной…

– Акимова я, – быстро, словно боясь, что ей заткнут рот тупым концом дубинки, болтающейся в опасной близости от лица зечки, выпалила та, – Мария Велиоровна.