— Вижу, — усмехнулась Анжела, со значением окидывая меня взглядом.

— Да ты на себя смотри! — не выдержала я и ввернула ее же собственную фразочку: — Оказывается, у тебя есть фигура…

— С Ласковыми стервочками нам с тобой все равно не сравниться, — вздохнула Анжела.

— Не надо ни с кем сравниваться, — надо нравиться себе, — вздохнула мама.

Я с состраданием посмотрела на нее, жара в Анапе продолжалась и в начале октября, а мама не выносила жару, к тому же она давно не была в парикмахерской.

— Мама, дядя Сережа дал мне деньги на салон красоты, — сказала я.

— И ты взяла! — возмутилась мама.

— Не в том дело. Лена ходит туда каждую неделю.

— И что теперь?

— Пойдем туда все вместе, а?

— Я что, так плохо выгляжу? — грустно спросила мама.

— Не очень хорошо, — призналась я.

— Вы здоровы? — с тревогой спросила Анжела.

— Эта жара, это солнце меня угнетает. Хорошо, пойдем, у меня тоже есть деньги.

— И я с вами, — сказала Анжела. — Должен же кто-то принести нашатырку. Сунуть вам под нос, когда вы преобразитесь и попадаете в обморок от удивления.

С мамой в салоне было просто — она обновила цвет волос и постриглась. А вот я…

— Избавьте меня от этих веревок! — сказала я, сев в кресло, нарочно выбрав мастера с самыми короткими волосами.

— У вас такие красивые косы.

— Хочу быть современной, — пожаловалась я.

— На самом деле длинные волосы — это очень стильно, — возразила мастер. — Я могу тебе их подровнять.

— А что толку!

— Тише, — она наклонилась к самому уху, — меня зовут Марина Коновалова, приходи ко мне на укладку раз в неделю, да примечай, как я делаю, что непонятно — спрашивай. Так и научишься.

— Меня тоже зовут Марина, — пробормотала я.

— Очень приятно, тезка! — улыбнулась мастер. — Не боись. Мы из тебя сделаем самую стильную русалку в Анапе! Я до сих пор жалею, что когда-то обрезала свои волосы…

С помощью фена и круглой щетки она заставила мои волосы рассыпаться по плечам блестящими локонами, всего парочкой зажимов уложила их на голове так, что мое лицо стало казаться правильным и строгим. Еще мастер подправила бритвочкой мои густые брови.

— Красавица, — улыбнулась мастер, — посмотри, как сразу расцвела. Имей в виду, что при твоей форме головы тебе нужен объем около висков и на затылке.

Анжела ахнула, а мама повернула меня, чтобы посмотреть со всех сторон, и сказала:

— Ну уж сама-то ты волосы так не уложишь.

Она оказалась права. Фен жужжал, щетка вращалась, баллончик с пенкой для волос шипел, и над всей этой музыкой раздавался мой разочарованный рев. Лена прижалась к стене, таращась на меня ошалевшими глазами, когда я прошла мимо нее в коридоре со спутанной гривой торчащих, как у Стервеллы в «101 далматине», волос, обильно присыпанных парикмахерским воском, словно перхотью. Я долго мыла голову, намыливая и снова смывая, пока мама не вошла в ванную, свирепая, словно гладиатор, и сообщила, что я пропустила завтрак и автобус, меня может увезти дядя Сережа, если я надену на мокрые волосы целлофановый пакет.

Пришлось ехать в школу с непромытой и не расчесанной головой, к счастью, на ветру волосы быстро сохли, по крайней мере с меня не капала вода, когда я вошла в класс.

— Марина, где же твои косы! — ахнула математичка.

— По-моему, к нам пришла русалка, — улыбнулся Жора.

— Скорее кикимора, — добавила Инна.

Раздался смех, и я поняла, что новое прозвище прилипло ко мне навсегда.

— Я думала, ты сегодня поразишь всех своей укладкой, — усмехнулась Анжела, — я оказалась права. Ты всех поразила.

— Умоляю, дай расческу! — прошипела я и скрылась в туалете.

Но не смогла расчесать свои «стильные» начесы на висках и затылке. Так, слегка пригладила поверху, выпутала осыпавшиеся зубья и пошла на урок.

Амина Михайловна посмотрела мои наброски и сказала:

— Хорошо. У тебя на самом деле талант. Ты знаешь, что открытие выставки состоится в следующий четверг?

— Да.

— Ты успеешь подготовиться?

— Конечно.

— Замечательно. Только пожалуйста, приведи себя в порядок. Преподаватель ИЗО — пожилая женщина с больным сердцем, твой стиль творческой личности ее напугает.

— Это больше не повторится, — сказала я и добавила шепотом, — надеюсь…

Я три дня расчесывала волосы, извела полбутылки ополаскивателя, и в результате вернула свои прямые пряди, такие же унылые, как и мое длинное лицо. Денег на укладку больше не было, а попросить я стеснялась. Тогда я просто пошла в парикмахерскую и села изучать журнал с прическами, делая вид, что выбираю стрижку. Я сидела полчаса, и на меня уже начали коситься с подозрением. Но на моих глазах постригли только двух бабушек. Мне это мало помогло. Пришлось возвращаться домой, намочить волосы и начать все сначала.

— Как она сказала — накрутить, потом горячий воздух, потом холодный. Локон получается во время смены температур, — бормотала я.

Наконец, после двух часов мучений кончики волос начали красиво загибаться. Это уже был результат! Помаявшись еще немного, я нашла способ закрепить несколько прядок зажимами, так, что получилось нечто похожее на укладку, которую делала мне Марина.

— Уже что-то, — согласилась Анжела, — только перед открытием выставки тебе все-таки придется сходить к мастеру.

— Когда? Выставка сразу после уроков, — вздохнула я. — Лучше я снова заплету косы и не буду ничего выдумывать. Для меня намного важнее закончить картины.

Пейзажи и пиратское судно были уже практически готовы. Рисовать живое море и сложно, и интересно. Конечно, я не смогла бы создать глубину и прозрачность, как на картинах Айвазовского. Но в моих силах передать цветовую гамму, ощущение покоя, воздуха и света. А вот картина с рыцарем заставила меня задуматься. Сначала я думала о нем, что это Миша едет ко мне, и нарисовала силуэт всадника, скачущего во весь опор. Но что-то внутри меня сопротивлялось этому. Я перерисовывала силуэт много раз, испортив кучу черновиков, и шаг коня замедлялся, и рыцарь бессильно клонился на шею коню. Тогда я просто дала волю рукам и сердцу, следя глазами лишь за кистью, не оценивая весь облик целиком. Давая просохнуть краске, я рисовала снова и снова, покрывая сверху блики на плаще и длинных волосах, и, когда все было готово, я наконец позволила себе взглянуть на картину глазами зрителя. Усталый конь, понурив голову, брел по берегу, всадник, сидящий на нем, был ранен, его плащ висел лохмотьями, его кираса потемнела от чужой засохшей крови, и конь и рыцарь умирали от жажды, но вокруг было море, манящее иллюзией воды, которая была соленой, как слезы ждущей всадника женщины… Девушка в белом платье тоже претерпела метаморфозу. Когда я начала рисовать ее, во мне жило воспоминание самой первой встречи с морем, исполнение мечты. Но, пока я откладывала работу над картиной, девушка в моем воображении теряла воздушность, становилась все более реальной, я уже знала, что на солнце покраснели ее щеки, что платье намокло от прибоя, а ноги утопали в песке, что бежать по берегу тяжело, но это неважно — рядом было море, и она могла, запыхавшись, упасть в его ласковые прохладные объятия. Менялось и выражение ее лица — изобразить восторженную улыбку у меня не получилось, девушка была печальной и встревоженной. Она не была мной — я сделала ей черные волосы Анжелы. Всадник не был Мишей — или Миша не торопился ко мне?

Миша… Я тяжело вздохнула, подумав о нем. Его письма и стихи были все более романтичными, но мне казалось, будто они обращены не ко мне, а к какой-то придуманной героине. Раньше всего несколькими простыми словами Миша мог сказать о своих чувствах ко мне, и я чувствовала себя самой счастливой на свете. Теперь слов — выспренных, роскошных, громких — становилось все больше, но в них не было тепла.

— Тебе не кажется странным, что Ласковые стервочки ничего не предпринимают после той сцены в комнате принцессы? — спросила меня однажды Анжела, стоя за моим плечом и наблюдая, как я рисую.