Он бросился к катеру, но выйти из речки на нем можно было только ночью; по приливу.
Все стали гадать, куда могло унести лодку с детьми: прямо в море или вдоль берега. Русские решили, что прямо в открытое море, так как ветер с полдня дул только с берега, но эвенки высказывали сомнение.
– Это только когда тихий ветер был, он дул с берега, а тогда их унести не могло – тогда они справлялись с лодкой и ехали куда-то вдоль берега. А потом ветер ударил почти с моря: значит, их в Большую бухту, за остров, в конце концов выбросить должно.
Так рассуждали эвенки, и поэтому отец Мани собрался завтра утром, чуть свет, идти искать их вдоль берега, вправо от устья рыбоводной речки.
Мать Мити и мать Мани горько плакали. Особенна томительна была первая ночь. Буря ревела. Берег содрогался под ударами волн. Обе матери то и дело выбегали к: устью речки и смотрели на взбудораженное море.
На другое утро первым проснулся Митя. Он слышал, как шумел дождь и завывал ветер. Дождь лил широким потоком, кругом журчали ручейки. Хотя в шалаш, туда, где лежали дети, вода не попадала, но Митю охватывала холодная сырость.
– Маня, я есть хочу, – заныл мальчик, толкая подругу в бок.
Она не сразу проснулась. Ей было тепло и снились хорошие сны.
– Ну вот, вчера не ел мяса, а теперь есть хочешь! А чего будешь есть? У нас только сырая рыба да сырое мясо есть.
– Я жареную нерпу буду есть, а сырую не хочу.
– И то хорошо, что хоть жареной нерпы захотел. А раньше никак не хотел есть… И это хорошо, и это хорошо… А огонь добудем. Только вот пусть немного дождь пройдет. Поставим урасу, очаг сделаем и огонь разведем.
– Маня, а что теперь наши делают?
– Что делают? Нас ищут. Мой отец, вероятно, где-нибудь тут на берегу напротив острова ходит, а твой на катере приедет.
– А если катер сломается, то не приедут?
– Тогда сами поедем. Что у нас лодки, что ли, нет? Унесло у нас лодку, что ли? Поди, не унесло. Она крепко привязана.
– А почему ты думаешь, что твой отец в эту сторону пошел нас искать? Почему это ты так думаешь?
– А как же иначе! Разве отец пойдет против ветра искать? Он пойдет искать по ветру. А ветер сюда дует.
– А что теперь, Маня, твоя мать делает?
– Однако, то же, что и твоя, – плачут они, вот что они делают…
– Моя мама говорила, что если я потеряюсь, то она умрет. Правда это, Маня?
– Все может быть. Закатится сердце – и готово. Я слышала, так бывает. Старики говорили: от горя всякое с человеком может случиться.
Митя испуганно вскинул глаза, наполнившиеся слезами.
– А надо сигнал подать – они и перестанут плакать.
– Какой сигнал? Опять жесткое слово сказал!
– Дыму пустить. Большой огонь развести… Сейчас из этого ничего не выйдет.
– Почему?
– Не увидят они сейчас ни дыма, ни огня… Ветер сильный дует – весь дым к земле прижмет.
– А куда же дым денется?
– Унесет его в другую сторону.
– В какую?
– Да вот сюда, на ближний берег.
– Там, где отец твой сейчас? Тогда он увидит и маме пойдет скажет.
Маня задумалась. В самом деле, ведь так. Только вот сумеет ли она огонь добыть? Здесь, в шалаше, от дыма задохнешься, а снаружи ветер, дождь и земля сырая.
Все же мысль о сигнале заставила девочку быстро одеться и хорошенько обдумать постройку урасы. Она подсчитала: палок мелкого тальника можно быстро нарезать, травы высокой и густой тоже много. Все дело за погодой. Перестанет дождь – и за дело можно взяться. Маня ощупала кожаный сверток и прошептала:
– Живой огонь, вот он здесь сидит.
Митя снова заныл:
– Есть хочется… Ой, как хочется!
– Кушать – так кушать. Давай будем кушать. Мясо у нас есть, рыба у нас есть, ягоды у нас есть.
Маня достала из-под мха одну дощечку, вытерла мокрой травой, поскоблила ножом и мелко нарезала на нее черемши, рыбы и мяса нерпы. Рядом тут же насыпала морошки.
– Ну, ну, ешь. Вот так ешь, как я!
Митя видел, как тоненькие грязные пальчики его подруги сжимали вместе с ягодой или черемшой кусочки мяса и погружались в рот. Затем губы громко чмокали, а лицо складывалось в довольную гримасу:
– Ах, как вкусно!
От каждого чмоканья и восклицания Мани у Мити сильнее сосало подложечкой, а во рту набиралась слюна.
– Ты попробуй! Ты попробуй! – щебетала девочка. – Закрой глаза и попробуй.
Мальчик схватил два кусочка мяса, несколько ягод, зажмурил глаза и, положив все в рот, быстро сглотнул.
– Хорошо, хорошо! – захлопала в ладоши Маня. – Бери еще, бери еще.
Митя сначала растерянно посмотрел кругом. Ничего не случилось, он даже и не слышал, как мясо проскочило через горло. Тогда он взял еще и еще…
Маня ласково смотрела на него и думала: «Теперь жив будет, теперь жив будет…»
– Хорошенько ешь. Наешься – работать весело будет. Урасу скоро сделаем и огонь будем добывать.
– А как будем огонь добывать?
– О, это очень трудно, очень трудно!
Конусообразный, с открытым верхом шалаш построили только к вечеру. Внутри его, как раз в центре, помещался очаг. Из лесу принесли сухих ольховых веток.
После постройки шалаша дети натаскали целую кучу веток с зеленой хвоей кедрового стланца. Это для сигнального костра.
Торжественная минута настала. Маня распарывала кожаный сверток. У ее ног на очаге лежала кучка бересты и несколько тонких стружек букетиками. Стружки девочка готовила из сухих палочек, при этом не отрезала их наотмашь, а только после каждого надреза поворачивала кругом палочку до тех пор, пока не перерезала ее. Эти стружки имели очень тонкие, как бумага, кончики и более толстое, прикрепленное к стержню основание. Загорались они скоро, но прогорали не сразу.
Митя напряжено смотрел, как вспарывала шов его подруга.
– Что там у тебя, Маня?
– Там живой огонь! – торжественно воскликнула девочка.
Мальчик был полон томительного ожидания. Вот под кожей блеснула береста, а затем в руках у Мани оказался всего-навсего камешек и кусочек какой-то грязной ваты.
– Ну и огонь! – разочарованно протянул Митя. – Где же твой живой огонь?
– Подожди! Не бормочи! – нервно окрикнула его девочка. – Ты всегда торопишься.
Она тщательно ощупала трут.
– Сухой, сухой… – шептали ее губы.
Митя увидел, как Маня зажала в левой руке камешек, а под ним часть трута и, прикрыв лезвие ножа берестой, начала обухом усиленно колотить по камешку. Посыпались искорки. Сначала одна, две, а потом много-много, целый поток.
– Да, да, Маня, огонь, живой, живой огонь! – твердил Митя, а сам трепетал. От нервной дрожи у него не попадал зуб на зуб.
Запахло гарью. Из трута потянулась легкая струйка дыма. Маня положила его на тоненький листик бересты, которую свернула трубочкой, но так, чтобы трут видно было на одном ее конце.
Маня легонько дула на трут, а он тлел все больше и больше. Наконец вспыхнул огонек. Его золотистый язычок охватил бересту. Она затрещала, задымилась…
– Вот он, огонь! – закричал Митя.
– Тише! Спугнешь, огонь спугнешь! Разве можно кричать? Он только родился, он совсем маленький, а ты кричишь. Нехороший ты мальчишка! Никогда больше с тобой не поеду.
Митя сконфузился, а девочка взяла еще бересты, подожгла ее и поднесла к куче стружек. Пламя становилось все ярче и ярче. Мане хотелось быстро вскочить и закричать во весь голос о том, что она добыла огонь, но, вспомнив, как ругнула Митю, она степенно сказала:
– Теперь тепло, сухо будет, рыбу и мясо можно будет жарить.
Митя молчал.
– Только все же немного подождем. Положим побольше толстых дров. Костер будет разгораться, а мы снаружи побудем. А то дым глаза выест.
С огнем стало веселей. В тот же вечер Митя ел жареную кету с ягодами. Она была совершенно пресная. Мальчик сначала морщился, с трудом глотал, но обильная слюна сдабривала непривычное для него блюдо.
Мох из старого шалаша перетаскали в новый и вечером долго сидели у огня. Маня рассказывала Мите о своих путешествиях по тайге с оленями зимой и летом. Там, далеко за хребтом, есть большущие реки и обширные озера. По их берегам растут кедровые леса. Там лучше. Сюда, на берег моря, эвенки летом приходят ради оленей: здесь мало комаров и мошек и зверям (эвенки оленей называют зверями) легче питаться. Потом здесь можно наделать порсы из вкусной кеты и наловить нерп. Из нерпичьей, а особенно из сивучьей кожи выходят крепкие ремни на упряжь оленям, а также крепкие подошвы.
