Лайонел старался убедить себя, что его брат – человек сильной воли и никогда не теряет самообладания. И тут же возражал себе, что прошлое не является гарантией будущего; выносливости даже самого сильного человека положен предел, и отнюдь не исключено, что настоящий случай – как раз тот самый, когда выносливость Оливера иссякнет. Что будет с ним, если это случится? Ответ на этот вопрос рисовал картину, задумываться над которой у Лайонела не было сил. Если бы он сразу сказал всю правду, то опасность предстать пред судом и понести самое страшное наказание из всех, предусмотренных законом, была бы не столь велика. По свежим следам его рассказ о случившемся выслушали бы с должным вниманием, так как все считали его человеком чести, чье слово имеет определенный вес. Теперь же ему никто не поверит. Из-за долгого молчания и того, что он позволил несправедливо обвинить брата, его признают бесчестным трусом и объяснят его действия отсутствием доводов для защиты. Мало того, что его безоговорочно осудят, но осудят с позором. Все порядочные люди станут презирать его и никто не прольет над ним ни одной слезы.

Так Лайонел пришел к страшному заключению, что, пытаясь выгородить себя он еще больше запутался. Если Оливер заговорит – он погиб. И вновь перед ним встал навязчивый вопрос: можно ли быть уверенным в молчании Оливера?

Поначалу такие опасения лишь изредка посещали Лайонела, но вскоре стали неотступно преследовать его днем и ночью. Его лихорадка прошла, рана полностью зажила, но постоянный страх доводил его до изнеможения и покрывал бледностью его прежде румяные щеки. В глазах молодого человека постоянно светился тайный ужас, терзавший его душу. Он стал нервным, вскакивал от малейшего шума, и не оставляющее его недоверие к брату время от времени изливалось в приступах беспричинной раздражительности.

Однажды днем Лайонел зашел в столовую, ставшую любимым прибежищем сэра Оливера в Пенарроу, и увидел, что тот сидит у камина, подперев подбородок рукой и задумчиво глядя в огонь. В последние дни подобное времяпрепровождение вошло у сэра Оливера в привычку и настолько раздражало его сводного брата, что тот стал воспринимать его как молчаливый упрек.

– Что вы, как старая баба, вечно сидите у огня? – грубо спросил Лайонел, давая выход накопившемуся раздражению.

Сэр Оливер с легким удивлением посмотрел на брата, после чего перевел взгляд на высокие окна.

– На дворе дождь, – ответил он.

– С каких это пор дождь стал удерживать вас у камина? Да и при чем здесь дождь, вы и в хорошую погоду никуда не выезжаете!

– А к чему? – все так же спокойно спросил сэр Оливер. – Неужели вы полагаете, что мне приятно видеть, как при встрече со мной люди опускают глаза, и слышать проклятия у себя за спиной?

– Ха! – резко воскликнул Лайонел, и его запавшие глаза блеснули. – Так вот в чем дело! Вы добровольно предложили мне свою защиту, а теперь меня же и упрекаете.

– Упрекаю? – переспросил ошеломленный сэр Оливер.

– В каждом вашем слове звучит упрек. Неужели вы думаете, что я не догадываюсь об их истинном смысле?

Сэр Оливер медленно поднялся с кресла.

– Эх, Лал. – Он покачал головой и улыбнулся. – Рана помутила ваш Рассудок, мой мальчик. В чем же я упрекаю вас? Что за скрытый смысл вам слышится в моих словах? Если вы хорошенько подумаете, то поймете, что выезжать из дому в моем теперешнем настроении – значит нарываться на новые ссоры. Я не потерплю косых взглядов и перешептываний. Вот и все.

Он подошел к брату и, протянув руки, положил ладони ему на плечи. Под пристальным взглядом сэра Оливера Лайонел покраснел и опустил голову.

– Милый мой глупец, – продолжал Оливер, – что на вас нашло? Вы бледны и так похудели, что просто на себя не похожи. Я кое-что придумал. Я снаряжу корабль, и мы с вами отплывем к моим старым охотничьим угодьям. Там нас ждет настоящая жизнь. Она вернет вам, а возможно, и мне былую силу и жизнерадостность. Что вы на это скажете?

Лайонел поднял на брата глаза и немного оживился. И тут ему на ум пришла столь гнусная мысль, что, устыдившись ее, он вновь залился краской. Но мысль эта оказалась упрямой. Если он уплывет с Оливером, то его сочтут соучастником в преступлении брата. Лайонел знал, что многие соседи уверены, будто из-за истории с Питером Годолфином в их отношениях с Оливером появилась враждебность. В самых различных местах ему не раз доводилось выслушивать глухие намеки, но он никогда не опровергал их. Его бледность и изможденный вид как бы подтверждали мнение, согласно которому грех старшего брата тяжким грузом лежит на душе младшего. Лайонела всегда считали мягким и приветливым молодым человеком и видели в нем во всех отношениях полную противоположность сэру Оливеру, который – по всеобщему убеждению, – дав волю своему свирепому нраву, всячески третирует юношу, потому что тот не может простить ему преступления. В результате симпатии всей округи к Лайонелу еще больше возросли, и каждый стремился выразить ему свое расположение. Итак, если он согласится на предложение Оливера, то, без сомнения, лишится всех своих преимуществ.

Он прекрасно понимал, сколь презренны подобные мысли, и ненавидел себя за то, что позволил им овладеть собой. Но, несмотря на все старания, он не мог избавиться от их власти.

Заметив колебания брата и ошибочно истолковав их, сэр Оливер подвел его к камину и усадил в кресло.

– Послушайте, – сказал он, опускаясь в кресло напротив Лайонела, – на рейде ниже Смитика стоит отличное судно. Вы наверняка видели. Его хозяин – отчаянный авантюрист по имени Джаспер Ли. Днем его всегда можно застать в пивной в Пеникумвике. Я давно знаком с ним. Мы можем купить его вместе с его судном. Он готов на любое отчаянное предприятие: ему безразлично, пускать ли ко дну испанцев или торговать рабами: за хорошую цену он продаст не только тело, но и душу. Так что корабль и шкипер у нас имеются, а об остальном – команде, снаряжении и оружии – я позабочусь; и в конце марта мы сможем увидеть, как мыс Лизард скроется у нас за кормой. Вы согласны, Лал? Право, так будет гораздо лучше, чем хандрить в этой мрачной дыре.

– Я… Я подумаю, – ответил Лайонел таким равнодушным тоном, что весь энтузиазм сэра Оливера тут же остыл, и он уже не заговаривал о предполагаемом путешествии.

Однако Лайонел не забыл о предложении брата. С одной стороны, оно отталкивало его, зато с другой – привлекало почти против воли. У него даже появилась привычка ежедневно наведываться в Пеникумвик, где он свел знакомство с дерзким, покрытым шрамами искателем приключений, о котором говорил сэр Оливер. Слушая диковинные рассказы этого малого о его похождениях в дальних морях, Лайонел иногда думал, что многие из них слишком диковинны, чтобы стать правдивыми.

Но однажды, в самом начале марта, мастер Джаспер Ли поведал Лайонелу нечто такое, что заставило его мигом утратить всякий интерес к подвигам славного капитана в испанских водах. Молодой человек уже собрался уезжать, и моряк вышел следом за ним во двор маленького трактира.

– Одно слово по секрету, мастер Тресиллиан, – попросил шкипер, стоя стремени Лайонела, который уже вскочил в седло. – Вам известно, что здесь замышляют против вашего брата?

– Против моего брата?

– Оно самое. За убийство Питера Годолфина на прошлое Рождество. Видя, что судьи не собираются принимать никаких мер, кое-кто из здешних послал прошение наместнику Корнуолла, чтобы тот приказал им выдать ордер на арест сэра Оливера по обвинению в убийстве. Но судьи отказались подчиниться приказу его светлости. Они ответили, что получили свою должность от самой королевы, а коли так, то и ответ будут держать только перед ее Величеством. И я слыхал, что теперь отправлено прошение королеве в Лондон: ее просят приказать судьям исполнить свой долг или отказаться от должности.

Лайонел судорожно вздохнул и, не отвечая, смотрел на моряка расширившимися от ужаса глазами.

Джаспер приложил к носу палец, и в его взгляде мелькнуло лукавство.

– Я решил предупредить вас, сэр, чтобы вы попросили сэра Оливера поостеречься. Он – отличный моряк, а отличных моряков не так уж много.