— В свадебное путешествие умотали, сразу как поженились. У нас там родственников много, Лилька вон оттуда… — И бывший ученик бесцеремонно указал на меня. Пришлось вынимать ладони из карманов джинсов, представляться:

— Лиля. Можно на «ты».

Если честно, я панибратства очень не люблю, брататься и на брудершафт пить всегда отказываюсь. И мне приятнее, когда меня на «вы», и собеседнику плачу тем же обращением. Исключения для незнакомцев есть. Но нечасто.

Если только для своих. Мирским-то я первоначально «выкаю». Но тут случай особый. Мне очень надо было девочку Дашу на доверие развести, а то от нее такой болью и усталостью пахло, что я перепугалась.

— Ага, спасибо, — вежливо кивнула деточка. И сразу расплескала печаль словами: — Ой, а чего мне делать тогда?

— Чай пить, — стремительно произнес Гуня, разворачивая гостью от дверей по направлению к кухне. Я прям видела, как он от нетерпения дымится: живая мирская с сердечными неприятностями, да еще самостоятельно работать можно в первый раз, это же так интересно, мамочки мои. Вон как зыркнул на меня, чертенок. Почти умоляюще, чтоб я ему поработать дала, не вмешивалась, не лезла. Да я как-то и не стремилась особо.

Все-таки Сенина жена это, та самая разлучница, хоть и пострадавшая. Я ей постараюсь помочь, честное слово, но лучше пусть с ней Павлик повозится, а то я сейчас чего-нибудь напортачить могу. Не умышленно, а так, на уровне подсознания. Тем более что если отстраниться, то беда у девочки хоть и сильная, но несложная, ювелирной ловкости не требующая…

Обычно все. Разлюбила девочка мальчика, без измены, без ревности. Невкусно ей с ним стало жить. Бывает такое. Банальная история, да. Особенно если не знать, что тот мальчик, точнее уж мужчина средних лет, — это мой полюбовник Сеня, которого весь сегодняшний вечер будут звать Сережа и даже Серенький. Казенное какое имя. Прям как эти одноразовые бахилы.

— Да нет, вы понимаете, я ведь правда думала, что она ведьма. Сережа ведь не врет мне никогда, так и сказал, что ваша бабушка колдовать умеет, ему много помогала во всяких делах… — Наша гостья неуклюже вдохнула воздух, громко отхлебнула из сине-золотистой пиалы переслащенный чай и как-то вся ссутулилась, словно замерзла на пронизывающем ветру.

— Ну нашу баб-Лику как только не называют… добрые люди, — снова почти мяукнул Гунька, ерзая на кухонном диванчике по направлению к этой самой Даше. А я сидела напротив, косилась в окно, сравнивала наши с ней отражения. Ровесницы примерно, да. Хоть и не соперницы. Но от этого совсем не сладко.

В душе у Семеновой супруги сейчас такой компот творился, что я с ходу разобраться не смогла, ждала, пока она начнет рассказывать. Пока только самое свежее углядела. Оказывается, Павликово мяуканье нашу гостью к себе расположило, она Гунечку за этого посчитала… за гомосексуалиста, то бишь за существо неопасное, которого стесняться не нужно. (Ну это она правильно вообще-то, но Гуня тоже хорош, такой цирк с конями устраивает, одно слово — актер.) Кроме того, оказывается, она нас с Гуней и впрямь за родственников посчитала, мы, на Дашин взгляд между собой похожи… Но это не сильно важно. Главное-то в том, что Даша действительно за помощью к ведьме пришла. Больше ей было не к кому.

С ума сойти, а ведь я ей столько лет завидовала беспощадно…

— Он хороший, понимаете? Если бы Сережа плохим был… ну не знаю, кричал на меня или изменял, то мне бы легче стало, понимаете?

Еще бы не понимали. Хороший — это же как невинный. Такого обидеть — все равно что безгрешного младенца. Но вот безгрешным Семен точно не был, это уж я знаю.

— А он все терпит, меня терпит, успокаивает… он меня любит.

— А тебе неприятно это, да? — Гуня приобнял визитерку. Нежно так и всепонимающе, чисто по-гимназически, ага.

Даша не отодвинулась, только кивнула и завозила пальцем по настольной клеенке, вычерчивая знак «бесконечности» на одном и том же месте.

— Не знаю. Он же хороший, добрый, подарки все время дарит. Угадывает с ними всегда. Я иногда сама не знаю, что хочу, а он сразу определяет. Паша, я, наверное, дура какая-то, да? Я же сама о таком мечтала, понимаешь? Чтобы любил, чтобы защищал, чтобы я его уважала. Ну вот Сережа такой и есть. Он как из сказки, честное слово. А я… я даже пожаловаться никому не могу.

— Потому что на мужа жаловаться не принято? — подсказал ей Гунька.

— Потому что не на что на самом деле. Он ведь любит. И терпит все, и девчонкам моим так помогает. Если я от… от него уйду, они не поймут. Они ведь от меня зависят очень, им не расскажешь — не поверят, что мне с ним плохо может быть. Он же меня на руках носит. Честное слово, Паш. Мы с ним так и познакомились: я из библиотеки выходила, оступилась на лестнице, а он меня подхватил. Я сперва думала, что до травмопункта, а оказалось, что вот так… на всю жизнь.

Про то, как Даша с Семеном (а если точнее, то Семен с выданной ему невестой) познакомились, я прекрасно знала. Сама же Сеню в то утро из своей квартиры до той библиотеки проводила и потом полдня по району металась как оглашенная, представляя, что да как у него сейчас происходит. Я ведь и следила за девочкой немножко, и Сеню расспрашивала, и… Досье в Конторе посмотреть сумела, уломала на это безобразие Таньку-Грозу. Девочка как девочка, старшая из пяти сестер, родители есть, но лучше бы их не было — папаша тихий ханурик, а мать властная и грозная, эдакая Салтычиха районного масштаба. Дашка от нее не то что замуж, а в тундру бы сбежала, если бы решительности хватило. А так только и могла, что рвануть из этого своего не то Челябинска, не то Череповца поступать в Москву. С мыслью, что либо поступит и в общагу, либо не поступит и в петлю. Сенечка ее аккуратно очень взял, за сутки до того, как результаты экзаменов объявили, ампутировал большую беду. Ничего, там потом все вроде хорошо было: и в университет она через год попала, и сестренок из своей глухомани в столицу вытащила. Причем там главное не то, что в Москву, а что подальше от шизанутой мамашки. Хорошая работа, качественная. Сене потом за нее в Конторе благодарность… объявили.

— Он ведь и зарабатывает, и вообще. Мне так стыдно из-за этого. Девчонкам квартиру купил, чтобы они по общежитиям не мыкались. А это ведь даже не я, а мои сестры, понимаешь, Паш. Он ведь не обязан совсем… ну, Серенький в смысле. А он когда что-то хорошее делает, то у него как солнышко в глазах. Он сам как солнышко, горячий. Ну то есть теплый. Понимаешь?

— Понимаю, — проникновенно сообщил Гуня. — У тебя солнечный ожог в чистом виде. Перегрелась. В глазах темно и жить тошнотно.

Даша строго кивнула, будто соглашаясь с поставленным диагнозом.

— Ты тоже думаешь, что я зажралась, да? Но я правда не хвастаюсь, мне по-настоящему плохо…

— Да вижу я. — Гуня мазнул своей веснушчатой лапкой по напряженной деточкиной ладошке. Размял перед работой кисти. А она не заметила, заплакала.

Если бы я Дашу на той нашей шутовской свадьбе не видела, вообще бы не поверила, что она счастливой может выглядеть. Хотя у нее же вроде все есть: и квартира, и красота, и деньги, и работу ей Семен хорошую нашел. А главное… Она ведь с Сеней каждый вечер в одной кровати засыпает. Даже не в этом плане… не в интимном, а просто под боком, лицом в плечо или как-то слепившись в теплом объятии. У нее же вон сколько поводов для счастья: завтракать вместе например. Или, там, идти куда-нибудь вдвоем, сплетясь руками и словами. Или, например… Я даже не знаю, чего еще вспомнить из такого, мне недоступного. Потому что у Даши это все есть, но оно ей нужно примерно как рыбке зонтик или козе баян. Плохо это.

— А зачем тебе ведьма? — беспечно произнес Гунька. — Если муж хороший, а ты его не любишь, то это либо к киллеру, либо к психотерапевту… Или «Космополитен» почитать. Помога-а-ает…

— Чего? В каком плане… ты про что? — вспыхнула Сенечкина девочка. У нее новые слезы на глазах проступили, а заодно и все потаенные мысли. Не желала она Семену смерти, голубиная душа. Но и жизни тоже. Мечтала о том, чтобы он, например, однажды домой не пришел. Ну не умер, не под машину попал, а просто растворился бы в этом мире. Потому как у самой Даши сил не хватает от него уйти. Ну или чтобы она в него влюбилась в конце концов.