— А почему с высоты, а не через петлю? — поинтересовалась Марфа, придерживая мысленное продолжение: «И какого лешего ты именно на моем участке завелась?»

Девка не стала вздрагивать, но притормозила. Лягнула воздух тупоносым грубым башмачком и вцепилась свободной рукой в заледенелые гипсовые перила. Руки у нее, что удивительно, были в перчатках — неужели не боится, что из шерстяной ткани выскользнет бутылка?

— Господи, ну вам-то какая разница? Шла бы ты… куда идешь.

Марфа неодобрительно покачала головой и начала медленно креститься, подбирая подобающие штатной ситуации слова. Работать с суицидниками она не сильно любила, но премировали за них вполне порядочно, а вот при летальном исходе штрафовали по Несоответствию только так. Пришлось растолковывать неразумной мирской банальные истины. Тем более что первая фраза легла на девчонку хорошо, вызвала слабое удивление, хотя Марфа ни про какой психологический эффект не думала, а просто брякнула со злости то, что вертелось на языке. Потому что впереди тесто, стирка, глажка и семена, а тут эта дуреха со своей несчастной любовью.

— Детонька моя, это грех, очень большой. Ты там будешь мучиться, а здесь близкие с ума сходить. Себя не жалко, но о них ты…

— Ой, ну вот об этом только не надо, а? — Суицидница презрительно скривилась, всматриваясь в Марфин пуховый платок и струящуюся юбку. — Ну идите уже, а? Что вы мне тут мораль читаете?

Впрочем, в интонациях юной кретинки как-то поубавилось звонкой злости и появилась дремучая тоска, пахнущая уныло и непроходяще — как давно не стиранное постельное белье, засаленные волосы или загостившийся в холодильнике рыбный суп недельной давности.

— Детонька, так, может, тебе меня Господь послал… — сладко заскулила Марфа. — Ты мне никто, я тебе никто, а грех на душу брать не хочется…

Вот это точно — ни выговор от Конторы, ни штраф за провороненную гибель по несчастной любви Марфу абсолютно не грели. Пришлось напрягаться и вспоминать основы ситуативных переговоров. Ну и всматриваться в девчонку — насколько уж позволял жидкий лестничный свет.

В первом приближении плескались две убогонькие мысли. Первая: «Ну, Славик, ну, сволочь, что ж я из-за тебя уродоваться-то должна всю жизнь?» Вторая мысль была потяжелее. Осклизлая и унылая: «А вот как чебурахнусь сейчас отсюда, так все и кончится. Господи, как же оно мне надоело».

Мысль была знакомой дочерна, как какой-нибудь предмет, постоянно мелькавший перед Марфиными глазами в одной из прошлых жизней. Но Марфу-Маргариту из точно такой же серой слизи в свое время выдернули двенадцать ровненьких, беленьких, кругленьких таблеток, которые ей чуть ли не с ладони скормила Ирочка. А эта мирская пустельга выбрала себе какую-то совсем уж неуютную и некрасивую смерть.

— Да мне-то что до вашей души, а? О моей кто-нибудь подумал, что ли? — взвилась девчонка, поворачиваясь всем корпусом к молитвенно-благостной Марфе. — Жить не дали, так теперь еще и сдохнуть мешаете, да? Суки вы блаженные!

Теперь можно было разглядеть тонкие, ровнюсенько выщипанные брови, мягкие следы помады на искусанных губах, дыбом встающую челку — густую и расчесанную, как у сумочной собачки. Даже донесся запах сильных, карамельно-барбарисовых духов… Такая ухоженность лишь подтвердила уровень опасности, подняла девчонкины шансы на смерть по шкале Сычевой и Зиммера с десятки на все полноценные одиннадцать.

Марфа хорошо помнила, как сама прихорашивалась и наряжалась перед той давней смертью, завивала волосы на газетные бумажки и прыскалась Ирочкиными трофейными духами в граненом пузырьке — собиралась на свидание к смерти и очень хотела ей понравиться. Девчонка, по-видимому, тоже была из таковских. Только вот, в отличие от Марфы-Маргариты, снявшей с себя перед смертью не только обручальное колечко, но и дешевые сережки со стеклярусом, эта красотуля решила унести с собой на тот свет все содержимое шкатулки. В ушах у девчонки недобро горели рубины в дурацком мельхиоре, под перчатками просматривались толстостенные кольца неведомо с чем, а под курткой-обдергайкой (судя по тому, какая у Марфы началась сухость во рту) явно висела еще какая-то драгоценная пакость. Хорошо хоть, что куртка застегнута на молнию — эффект от украшений все равно идет, но так хоть спокойнее работать.

— А ты сама о себе подумала? За что ж ты так себя не любишь-то, детонька? Это как же ты себя обижаешь? Тебе Господь испытания дал, это ведь как лекарство, горькое, но полезное, а ты его выплевываешь… Стыдно! — заквохтала Марфа.

Убегаева, значит… Софья Юрьевна… Год рождения — тысяча девятьсот восемьдесят седьмой. Хм, а выглядит-то постарше. Следить за собой надо, кретинка малолетняя. Вот и не будут тебя бросать в день свадьбы.

Кретиническая Софья Юрьевна блажила о том, что, знай она того, кто ей присобачил все эти испытания, своими бы зубами загрызла насмерть, а потом бы еще пристрелила для верности. Потому что, чья бы там воля ни была, а так пакостить другим людям никто не имеет права.

Марфа снова слащавила в ответ, строго следя за тем, чтобы не назвать объект по считанному имени и не покрыть сочувственным матом раздолбая Славика и весь мужской род в придачу. Надо было как-то заканчивать эту всю бодягу, потому как ноги у Марфы не казенные, в спину мерзко дует сквозняк, а домашние хлопоты за нее эта дурында точно не сделает.

— А что он сделал-то?

— Кто? — осеклась девчонка.

— А тот, кто тебя так обидел… — Марфа запнулась, фильтруя девчоночью информацию. Было там что-то очень нехорошее, связанное почему-то не с пресловутым Славиком, а совсем с другим мужчиной — крупным, обстоятельным, медлительным и вполне так ничего… ну если с Сонькиной точки зрения.

— Кретины… все они кретины, понимаете… — буркнула Соня. — Только вы мне не говорите, что это тоже грех, а то… — И снова брыкнула воздух, возвращая первую ногу с неземной высоты на замусоленный балкон.

Снизу раздался протяжный сигнал автомобильного клаксона, перекрыл еще какие-то девчонкины слова, вроде бы о сволочах или даже мудозвонах.

С этим утверждением Марфа была согласна до такой степени, что больше не стала скулить и крестить зимний воздух. Сейчас, когда по Сычевой-Зиммеру на девчонке получалась семерка, если вообще не шестерка, можно было не трещать о расплате за тяжкие грехи, а со вкусом метелить противоположную половину мирского и колдовского рода.

Жаль только, что отпустить придурочную Соньку восвояси не позволяли правила. Девчонку сейчас полагалось согреть, высморкать из нее все эти дурацкие мысли, прокачать зерничным чаем и уж только тогда выпроводить откуда пришла. А чай, кстати сказать, у Марфы не казенный, а первосортный, южного помола… Эх, зря она после сегодняшней клиентки чайник споласкивала. Заварила бы по второму разу, ничего бы с этой пустельгой не стало, не принцесса.

— Грешно так говорить, детонька, только ты права… — Марфа зашепелявила чего-то чуть ли не про искушенного змеиным яблоком Адама и мяконько подманила девицу поближе к себе. Пусть топает в Марфину квартиру без разговоров и смотрит в глаза, дает ознакомиться с причинами попытки суицида.

В муторной истории и впрямь мелькала неудавшаяся свадьба, жених, которого гражданка Убегаева ни капельки не любила, тот самый дородный хмырь, который не собирался брать ее в супруги, белоснежное платье стоимостью в Марфину сторожевую зарплату за полтора или даже два года и бурая жирная крыса, забившаяся за каким-то лядом под этот невестин подол.

Сонька послушно лупала глазами и шла вверх по лестнице, к самой Марфиной квартире. Марфа топала позади, прислушиваясь к букету эмоций и усмехаясь иронии судьбы. Потому как девчонкино имя в переводе с древнегреческого означало то ли «мудрость», то ли «жизнь», а казалось, что перед Марфой легонько ступает строгая и беспощадная смерть.

Бутылку непонятного хрючева девка прихватила с собой. Вцепилась в нее куда сильнее, чем в балконные перила, и намертво отказалась оставлять в коридоре вместе с курточкой. Ну, по-хорошему, ей сейчас и впрямь полагалась рюмка — за начало новой жизни. Да и Марфе тоже — за ударно выполненный план по крупным благодеяниям. В принципе, если бы не Анютка, которую полагалось с утра пораньше конвоировать в школу, то она бы все-таки пригубила рюмку-другую коньяковского — благо что мама Ира в любой момент могла принести взамен распечатанной бутылки новую.