- Она хочет, чтобы я переоделся? Отлично! Сейчас я переоденусь! – проворчал я, распахивая шкаф. Из его недр я вытащил красные шаровары, в которых когда-то давно ходил на маскарад, зеленую рубашку и старую соломенную шляпу, оставшуюся тоже от какого-то увеселительного мероприятия. Нацепив, на себя сей странный наряд, я прошел на кухню, заварил чай, поставил на поднос чайник, три чашки, блюдце с печеньем и отправился к гостьям.

Увидев меня на пороге комнаты, мамочка сначала громко хрюкнула, потом ее лицо исказила гримаса, и я думал, что сейчас она разразиться потоком брани, но я недооценил ее выдержку. Нервно дернув головой, она расплылась в улыбке:

- А вот и Гришенька. Садись, дорогой.

Я поставил поднос на маленький столик, подтянул к нему кресло, со всего размаху плюхнулся в него, а потом еще минуту подпрыгивал на мягких подушках под уничтожающим взглядом мамаши. От души напрыгавшись, я широко улыбнулся Клаве, вернее сказать оскалился, махнул рукой в сторону стола и развязно сказал:

- Угощайтесь, дамочки!

Клавочка смотрела на меня, широко распахнув голубые глазки и приоткрыв красненький, как вишенка ротик. Потом она, видимо, оправилась от удивления и сказала, обращаясь, скорее всего, ко мне:

- Сегодня очень х-хорошая погода.

- Отвратительная. – Отрезал я. – Желательно снег с дождем.

Не ожидая такого ответа, она заморгала глазами и замолчала, не зная, что еще сказать. Мама, казалось, сейчас лопнет, от распирающего ее гнева. Я шутливо схватил диванную подушку, прикрылся ею, а потом игриво спросил:

- Может, сыграем в подушечный бой? Так уж и быть, я играю за двоих…

Это была последняя капля. Клава посмотрела на часы и залепетала:

- Ой, мне пора идти… Мне нужно еще э… В… К массажисту.- Довольно уверенно закончила она и решительно встала.

- Как жаль, - фальшиво произнес я, откидывая обратно подушку.- Заглядывайте как-нибудь еще, сыграем в подушечные бои или в чехарду.

- Да, может быть, в другой раз. – Сказала Клавочка и направилась к выходу. Я пошел за ней. Помог надеть ей плащ, открыл дверь и со стуком захлопнул. Вернувшись в комнату, я застал маменьку, которая от злости носилась из угла в угол. Когда я вошел, она проворно подбежала ко мне, и больно ущипнула за ухо, а потом неприятно визгливым голосом заверещала громче, чем пожарная сирена:

- Гадкий мальчишка! Ты специально меня изводишь? – и не подождав ответа продолжила.. .– Тебе скоро тридцать пять, а ты еще все не женат! Чего ты ждешь? Если сам не можешь найти приличной девушки, доверился бы маме! Сколько прекрасных девушек я к тебе приводила! И что? Один результат! А сегодня я чуть со стыда не сгорела! Что это был за балаган? Зачем ты из себя дурачка корчишь, мерзавец! – воскликнула мамочка, схватила лежащий на столике журнал и начала меня пребольно колотить по спине.

- Мам, ты решила меня убить? – смеясь, спросил я, закрывая от ударов лицо. – А после сегодняшнего балагана у тебя не будет ни охоты, ни возможности водить ко мне жаждущих знакомства девиц. Теперь все будут думать, что ты хочешь пристроить сына-полудурка. – Хихикнул я, хотя мне было не до смеха. Мамочка смертельно обиделась и отправилась восвояси. Я, наконец-то улегся на диван, чувствуя нарастающую головную боль. Мне было до ужаса жалко мамочку, которая, несомненно, хотела мне только добра, но я не мог представить, как ей объяснить, что я безнадежно влюблен в замужнюю женщину и кроме нее мне никто не нужен.

- Так, наверное, и останусь навсегда холостяком. – Грустно подумал я, завернулся в теплый мохнатый плед и погрузился в беспокойный, тревожный сон. А сегодня проснулся с ужасной головной болью.

В ванне я включил холодную воду, разделся и залез под душ. Тело словно бы обожгло, но зато боль отступила, забилась куда-то в дальний уголок и почти исчезла. Довольный я быстренько позавтракал горячим чаем со слоеными пирожками и помчался на работу в надежде поскорее встретиться с Эллиной.

К моему удивлению, когда я пришел в пятнадцать минут десятого, в приемной ее не было. Не видно было даже следов ее пребывания. Странно, подумал я. Может быть, пробка, или трамваи где-нибудь стоят, она ведь, кажется, на них ездит. Ничего, скоро приедет, успокоил я себя и отправился в кабинет разбирать накопившиеся бумаги. Но работа никак не продвигалась. Мне совершенно не удавалось сосредоточиться. Названия договоров, контрактов, писем расплывались, смысл убегал, словно юркая змейка среди камней, а где-то в сердце кто-то тихонько зудел:

- С Эллиной беда, беда, беда…

- Нет, так просто не возможно работать! – взорвался я и бросил толстенную папку в угол. Та, похожая на большую черную ворону пролетела через кабинет и, врезавшись в стену, свалилась на пол, распластав черные створки-крылья.

Я взглянул на часы – мерзкие стрелки стояли на отметке – двенадцать дня. А вдруг, она пришла? Может, я не заметил? Стремительно выскочив из-за стола, я выглянул в приемную: так же пусто и сиротливо. Я не вытерпел, зашел в соседнюю комнату:

- Эллину Владимировну никто сегодня не видел, она не вышла на работу.

- Наверное, проспала, - раздался ехидный голос. Я, даже не удосужившись взглянуть на его обладателя, ушел, хлопнув дверью. (Как бы это у меня не вошло в привычку).

- Что же делать? Наверное, она заболела. Вчера даже в обморок упала. Я – глупец, идиот! Нужно было самому довезти ее до дома, а еще лучше к врачу. Что же делать? – лихорадочно размышлял я, бегая вокруг своего стола. – Надо ей позвонить! – придумал я, по памяти впервые набирая ее номер телефона. Сколько раз я хотел это сделать, сколько раз по вечерам я набирал первые шесть цифр, не решался набрать последнюю! Теперь же я набрал ее номер весьма уверенно – был повод. В трубке потянулись длинные гудки: один, второй, третий, четвертый… По правилам этикета нужно ждать не более пяти гудков. Пятый… К черту этикет! Десятый…Тринадцатый… Надежда тает, как снег на ярком весеннем солнце. Медленно кладу трубку. На сердце – камень, вернее его поместили в тесную гранитную камеру и сжимают со всех сторон.

- Спокойствие, только спокойствие. – Пришла мне в голову мысль. – Кто это говорил? Достоевский? Горький? Нет!.. Совсем крыша уезжает. Это же Карлсон! – Воспоминание о Карлсоне меня немножко взбодрило. Сердце стало биться ровнее, дыхание тоже восстановилось. Нужно не паниковать, а действовать. Сначала, пожалуй, съездить к ней домой. Отлично!

- Василий! Сегодня меня не будет! – крикнул я своему заместителю и улетел, ничего не объяснив.

Дом, где жила Эллина я тоже видел, наверное, сто, а может и больше раз. Часто по вечерам я подъезжал к ее подъезду, вставал где-нибудь подальше, чтобы она меня не заметила (хотя и ездил в другой машине, а не в той, в которой езжу обычно на работу) и долго-долго смотрел на ее окна. (Однажды я увидел, как она вышла на балкон). Читай книги на Книгочей.нет. Поддержи сайт - подпишись на страничку в VK. Иногда вечером, она выходила в магазин, или гулять с мужем, и я, увидев ее еще раз, уезжал домой. Сегодня у меня есть право туда подняться. Так, внизу домофон. Набираю: квартира двадцать пять. Гудков нет. Значит, трубку они не провели. Ну, что ж, подожду кого-нибудь. К счастью, ждать, долго не пришлось. Минуты через три из двери выкатился толстенький мальчик с огромным догом. Я, осторожно обошел псину, и взлетел на нужный этаж, не дожидаясь лифта. Вот она заветная квартира – двадцать пять! Нажимаю звонок – тишина… Потом где-то в глубине – шуршание, шлепанье, сердитый, ворчливый голос:

- И кто там прется?

Испуганный, женский:

- Ой, а вдруг она?

- Не может быть, красавица. Она, небось, в командировку, какую укатила, вчера ведь ее так и не было. А вообще, накинь что-нибудь на себя, если что ты моя троюродная сестра из Владивостока. Эллинка дура – поверит.

Услышав этот разговор, который был слышан из-за двери так же хорошо, если бы я находился с ними в одной комнате, я позеленел.