Собрание по поводу Криса организовали, пока меня не было. Я и пишу в дневнике именно сейчас потому, что тетушка Мария вместе со своей свитой, креслом-каталкой и дохлой лисой удалилась в городской совет. Надеюсь, у Криса хватит здравого смысла прийти сюда, пока все ушли его обсуждать. Не знаю, что они там решат, мое дело — его предупредить. Поэтому я и оборачиваюсь все время к окну — вдруг он в саду? Каждый раз, когда я это делаю, Лавиния вонзает в меня когти: я чуть скособочиваюсь, и она начинает съезжать у меня по юбке. Как только услышу, что тетушка со свитой возвращаются, сразу выпихну ее в окно.

А днем я обошла весь Кренбери вовсе не ради разминки. Я ходила, как когда-то Крис — чтобы везде засветиться и всем примелькаться. Миссис Ктототам были при тетушке Марии, но на самом деле они просто ее главные помощницы. По тому, как колышутся кружевные занавески, когда проходишь мимо, сразу понятно — на нее шпионит весь город.

Я обошла все дома до единого и только потом притворилась, будто возвращаюсь. Вместо этого я юркнула в огороды — той же дорогой, какой мы уже ходили — и ужасно промокла и исцарапалась, пока шла вдоль изгороди к стоянке у вокзала.

Дело того стоило. Старая синяя машина, которая раньше была нашей, снова стояла там и ждала. К тому же припаркована она была гораздо удобнее прежнего — стояла задом к самой железной ограде. Мне даже не пришлось перелезать через ограду — я просто достала кухонный нож, который прихватила перед выходом из дома, и подковырнула замок багажника.

Он не был заперт. То ли Крис сломал его в прошлый раз, то ли кто-то его не закрыл. Крышка багажника взмыла вверх с такой скоростью, что я еле-еле успела ее поймать, пока она не показалась над крышей машины и носильщик в сапогах не заметил, что машину кто-то открывает. Труднее всего было залезть внутрь, придерживая крышку, а потом захлопнуть ее изнутри. Раньше я это умела. Папа вечно забывал где попало оба комплекта ключей. Но я утратила навык, и крышка два раза взмывала кверху, пока я не вспомнила, как ее надо держать.

Я немного посидела на заднем сиденье возле своей тянучки, прилипшей к полу. Потом пересмотрела первоначальный план и пролезла с заднего сиденья на переднее пассажирское кресло. Пусть всякий, кто подойдет к машине, сразу меня заметит, это ничего не меняет. Я пошарила в тайнике — вдруг там что-то есть, — нет, пусто. В воздухе по-прежнему пахло духами Зенобии Бейли, но не так сильно, как в прошлый раз. Я сидела, ждала и продумывала, что я скажу, если в машину сядет не Зенобия.

Когда пришел поезд, еще не стемнело. Заслышав его перестук и скрежет, я нарочно откинулась на спинку и немножко сползла вперед, а то от страха я сидела прямо, как палка. Только поди не испугайся, когда по щебенке захрустели шаги и кругом захлопали автомобильные дверцы — это зомби рассаживались по своим машинам и разъезжались восвояси. Чтобы не трястись, я стала сосредоточенно считать, сколько машин зажгли фары, а сколько нет, увлеклась и увидела человека, который отпер дверь нашей машины, только когда он уже сел за руль.

Он был такой зазомбированный, что вообще не заметил меня. Сел и защелкал зажиганием. Когда я сказала: «Здравствуй, папа», он прямо подскочил — чуть головой крышу не пробил.

Повернулся. Вытаращился. Вид у него был ошалелый. Сказал:

— Кто… что?!

А потом, конечно, разозлился.

— Совсем спятила, да? Какая нелегкая тебя принесла? — заорал он.

Этой своей злостью папа вечно маскирует все другие чувства. Я не обратила на нее внимания и улыбнулась.

— Тебя жду, — сказала я. — Пролезла через багажник, как обычно. Что ты тут делаешь, ведь ты же вроде бы погиб?

— Погиб? — злобно переспросил он. — Погиб?

Папа всегда прикидывается, будто не понимает, — но тут, по-моему, он действительно меня не понял, когда я стала объяснять:

— Машину нашли на дне под Кренберийским утесом, но тебя там не было. Мама считает, ты утонул.

— Эту машину?! — сказал он по-прежнему злобно. — Эту машину?! Да я на ней ездил все это время!

— Я знаю, — сказала я. — По-моему, никакой аварии не было, а была иллюзия. Ты бы лучше сообщил маме, что жив. А то для нее все это ужасно неудобно.

— Да, — сказал он. — Еще бы.

Звучало это разумно, но на самом деле ничего разумного в папиных словах не было. Вечно он говорит про маму этак со смешком, с издевкой. Я пристально разглядывала его. Он почти не изменился. То есть, конечно, был вылитый зомби, но при этом все равно выглядел совсем как я, только на три размера больше.

— Ты ради этого заявилась сюда? — продолжал он по-прежнему с издевкой. — Ах, Мидж, ловец человеков, любительница счастливых концов!

— Нет, — ответила я. — Мне надоело, когда люди притворяются, вертят друг другом и ведут себя нечестно. Я бы могла оправдаться этим, если бы захотела вертеть и тобой тоже, но не буду. Меня интересует зеленая шкатулка.

— Зеленая шкатулка! — сказал папа. Он пригладил волосы обеими пятернями и поглядел на потолок машины. — Очередной роман сочиняешь?

Я подождала, пока он поймет, что я не шучу и об этой зеленой шкатулке мне известно на самом деле. И сказала:

— Ты сейчас живешь у Зенобии Бейли?

Папа застыл, запустив обе руки в волосы, и посмотрел на меня.

— Хватит, Мидж. Один из способов вертеть людьми — убеждать их, будто ты ведешь себя честно.

— Я знаю! — с нажимом ответила я. — Почему всем обязательно нужно вертеть друг дружкой? Неужели нельзя быть просто людьми?

— Там, где речь идет о мужчинах и женщинах, это, видимо, невозможно, — сказал папа еще с большей издевкой. — Вырастешь — поймешь.

— Нет, не пойму, — отрезала я. — Рассказывай про зеленую шкатулку.

Папа гнул свое, словно не слышал меня.

— В этом-то и беда с твоей матерью, Мидж. Она тоже считала, будто это возможно. Вечно предполагала, будто мы с ней думаем одинаково, и обманывалась. Никогда не знаешь, с какой стороны к ней подступиться — жуть какая здравомыслящая! Общепринятые факты ничего для нее не значат, — а потом она взяла и внушила такие же представления вам с Крисом. Я же тебе говорю, Мидж!..

— Не накручивай сам себя, — потребовала я. — Вроде бы все уже в прошлом. Папа, скажи, тебя заколдовали, чтобы ты не мог ничего сказать о зеленой шкатулке, да?

Похоже, я попала в точку. Он подпрыгнул и сказал:

— Что за… Какая еще зеленая шкатулка?

— Вся в странных зеленых узорах и со страшно сильной штукой внутри, — ответила я. — Раньше принадлежала Энтони Грину. Он ведь умер, да?

— Бедный старина Тони, — сказал папа. — Бедный старина Тони Грин. — Он свесил голову — совсем как я — и уставился на пустую стоянку. — Мы с ним вместе учились в школе, — сказал он. — Каждый день ездили на этом самом поезде в Майнхерст, в школу, я тебе рассказывал? Он всегда был способный, это все говорили. Я-то учился не хуже, но круглого отличника сделали именно из Энтони. Не мог решить, куда податься, — в физику или в философию. По-моему, в результате он решил учиться на археолога, и тут ему вручили зеленую шкатулку и сказали, что это ему положено остаться в Кренбери. А мне положено уехать. А по-моему, это нечестно. Я-то всегда считал — шкатулка должна была достаться мне, ведь я ее ценил, а Тони — нет.

— От чего он умер? — спросила я.

— Откуда я знаю, — ответил папа к моему огромному разочарованию. — Вообще-то меня всегда убеждали, будто он вовсе и не умер — хотя, наверное, все-таки умер, если судить по тому, что сталось с его матерью, Зоей Грин. Когда я той ночью увидел в гостевой комнате у тетушки Марии его призрак, то очень испугался. Призрак заговорил со мной, сказал, шкатулку ищет. Бедный старина Тони. Шкатулки там отродясь не было.

— А вот и была, — сказала я. — Ты ее взял.

— Мидж, клянусь, не брал! — сказал папа. Он злился, значит, считал, будто говорит правду.