И вот я беспомощно висел в паутине, и меня легонько раскачивал ветер, и прошло – с тех пор как я запутался и повис – семь часов, а потом вдруг начался ливень, и он поливал меня три дня подряд, пока туда не явился Дух-паукоед, чтобы полакомиться поутру пауками. Ливень промочил меня до самых костей, паутина намокла и толсто разбухла, а Дух-паукоед, забравшись в чащобу, увидел разбухший моток паутины, подошел поближе и внимательно его рассмотрел – он рассматривал его с близкого расстояния минут пять, – а потом осторожно ощупал руками и понял, что в паутине какое-то существо, но я-то, конечно, Духа не видел, а только слышал, как он подходит, и вскоре почувствовал на себе его руки – когда он ощупывал моток паутины. Он ощупал моток паутины (меня), на минуту задумался, а потом сказал: «Слава тебе, Господи, я нашел отца, который умер много лет назад, и мне не удавалось его разыскать, а он, оказывается, умер в чащобе, когда отправился есть пауков, и теперь его надо отнести домой для захоронения и прочих обрядов, – слава тебе, Господи, сегодня и навсегда!» Дух очень обрадовался, обнаружив меня, как мертвое тело своего отца: он взвалил моток паутины на голову и пошел домой совершать обряды, а полакомиться пауками в тот день забыл.

Когда Дух принес паутину в город, горожане стали его с удивлением спрашивать, что за тяжесть он тащит на голове – а ему пришлось-таки попотеть в дороге: до седьмого пота, будто его вымочил дождь, – и он отвечал им, что доставил домой мертвое тело своего отца, который умер в Паучьей чащобе. Горожане радостно его поздравляли, говоря, что теперь-то его покойный отец упокоится истинно, или навеки, бросали свои дела и шли за ним следом. Вот они все явились к нему домой, и он предъявил свой груз семье, и семья признала в паутине покойника, потому что паутина разбухла от ливня, а они решили, что распух труп – из-за смертного разложения и долгого времени. А потом начался похоронный обряд, или ритуальные заупокойные пляски, – они ведь считали меня покойником, который съедал при жизни больше пауков, чем любой другой взрослый житель их города, а это у Духов-паукоедов почетно.

Когда ритуальные пляски закончились, Паукоеду-плотнику заказали гроб, и минут через пятьдесят гроб был готов, и тут я впервые как следует осознал, что они собираются похоронить меня заживо. Осознать-то я осознал, но объяснить им не смог – паутина плотно заткнула мне рот, – и тогда я попробовал встать или шевельнуться, и опять же у меня ничего не вышло. А они положили меня, как труп, в гроб да еще и напустили туда пауков, чтоб я подкреплялся по дороге на небо: им думается, что любой и всякий покойник обязательно подкрепляется по пути к небу. После этого они заколотили гроб, вырыли на заднем дворе могилу, опустили туда гроб и забросали его землей.

Я лежал в гробу и спрашивал себя так: «Спасет ли кто-нибудь меня из могилы?» А когда могилу забросали землей, я решил про себя: «Положусь на Господа, Его милосердие меня спасет». И вот мои мысли обернулись правдой, потому что ровно в час пополуночи Гробограбитель, или Эксгуматор, который видел, как меня хоронили, разрыл могилу, вытащил гроб, сбил с него крышку и вынул меня из гроба. Он взвалил меня, прямо в паутине, на голову и отправился в Очень Отдаленную Чащу. Ему хотелось съесть пауков, а когда они кончатся, полакомиться и мной, как мертвым телом покойного духа. Он очень спешил, опасаясь погони, а на вопросы встречных, зачем ему торопиться, отвечал, что уносит труп своего отца, который скончался, или умер, вчера, в особую Очень Отдаленную Чащу – для спасения города от трупного запаха. Встречные духи жалели Гробограбителя, и он без задержки двигался дальше. В ту ночь я понял, что грабители, или воры, доставляют себе немало мучений, если отваживаются на серьезную кражу, – дух, укравший меня из могилы, дрожал всем телом и заикался от страха, когда отвечал на вопросы встречных; он то и дело с ужасом озирался в панике, что его поймают Паукоеды, и, как только встречные от него отворачивались, торопился скрыться, тайком и украдкой, без отдыха и спокойной беседы в пути.

Он бежал по лесу зигзагообразно да еще и оглядывался все время назад, а поэтому натыкался впереди на деревья или проваливался в глубокие ямы или незамеченно наступал на колючки, но не мог отдохнуть и позаботиться о себе, потому что боялся погони Паукоедов, которые поймали бы его как вора. Вскоре он углубился в дремучую чащу, а потом вдруг вышел на большую поляну, расчищенную когда-то неведомым существом, и, не долго думая, положил меня на траву, а сам принялся расхаживать по поляне, собирая сухие веточки для костра, чтобы зажарить меня и съесть. Вот разжег он костер и сунул меня в огонь, но моток паутины промок до нитки, когда на него обрушился ливень и упорно мочил его (а внутри был я) три дня подряд в Паучьей чащобе – еще до того, как голодный Паукоед ошибочно принял меня за отца и принес в свой город, чтобы похоронить. Костер был маленький и не высушил паутину, так что я, к счастью, остался живой, или не зажарился на костре заживо, а сухих веток там больше не оказалось, и Гробограбитель остался голодный: он не смог развести костер пожарче. А тем временем около двенадцати духов такого же вида, как Гробограбитель, вышли из чащи и спросили его, зачем он развел на поляне костер. Когда они услышали от Гробограбителя, что он украл из могилы Паукоеда, а теперь вот хочет зажарить и съесть, они запрыгали по поляне от радости, потому что тоже были голодные и решили поесть вместе с Гробограбителем, который вырыл меня из могилы. Но он-то думал попировать в одиночку, и его раздосадовала радость сородичей.

А костер к их приходу почти что потух, и сухих веток там поблизости не было, так что я остался живым человеком, хоть и в паутине, а не зажарился вместо трупа, и Гробограбитель предложил двум сородичам поискать топлива для костра в лесу, но те наотрез отказались уходить, потому что сочли его предложение за уловку, с помощью которой остальные Гробограбители съели бы мясо, или меня, без них. Тогда он сказал, чтобы шли все двенадцать, но и все двенадцать наотрез отказались, говоря, что пойдут только вместе с ним. Несколько минут они яростно препирались, а потом решили идти все вместе: первый Гробограбитель (укравший гроб), двое, которых он посылал сначала, и десятеро, которые не шли без него, – все они отправились в лес за топливом. Они-то ушли, а костер еще тлелся, и, когда паутина немного обсохла, внешние паутинки стали перегорать, а внутренние мне удалось разорвать, и вот я выпрыгнул из костра на волю, но, конечно, с некоторых сторон обжегся. Я выпрыгнул из костра и бросился наутек и, прежде чем Гробограбители возвратились, удрал в недоступную для них чащобу. Так я спасся от Гробограбителей, а потом отправился на юго-восток – искать, по-обычному, дорогу домой, ну и попутно добывать пропитание, потому что давно уже хотел поесть.

Но едва я отправился в новое путешествие, началась буря и хлынул ливень. Ветер как бешеный метался по лесу, налетал на деревья и валил их на землю, так что я стал в тревоге оглядываться, где бы найти убежище от дождя и спасти свою жизнь от огромных деревьев, которые падали под напором ветра нежданно-негаданно то тут, то там. И вот вскоре я приметил нору – у толстого дерева и, как мне почудилось, под мягким холмиком из опавших листьев, – но ясно я ничего не увидел, потому что лил дождь и было темно: в такой темноте и себя-то не разглядишь. Я лег на землю и вполз в нору, и мне сначала даже в голову не пришло, что это вовсе не нора, а сумка – там лежал такой зверь (называется Сумчатый), у которого на животе есть сумка, или мешок, и он, этот зверь, приютился под деревом, чтобы спастись от ветра и ливня. А я просто влез к нему в сумку, и все. Верней, не все, а влез и уснул, потому что там было тепло и тихо. Но ветер дул с ужасающей силой, а ливень хлестался, как миллион хлыстов, и зверь занемог ютиться под деревом и решил отыскать пристанище понадежней и бродил сквозь ветер и дождь по лесу, пока не набрел на густую чащу возле Тринадцатого города духов, где живут, или обитают, Малые духи. А я без просыпу спал в его сумке, пока не прибыл в Тринадцатый город.