Здесь произошли три события, из которых каждое грозило нам гибелью. Первое было из-за необыкновенного строения морского дна в этом районе. У нас не было карт, которыми мы могли бы руководствоваться, и поэтому приходилось беспрестанно бросать лот. С одного борта нашего утлого суденышка лот показывал ошеломляющую глубину, в то время как с другого борта зубчатые рифы выступали кое-где до поверхности воды. Подвигаясь ощупью по предательскому проливу (разумеется, тогда эти воды не были нанесены на карты), мы имели несчастье наткнуться на подводную скалу. Казалось, что настал наш конец, так как вдруг поднялся шторм с севера, но, к счастью, огромная волна подхватила нас и перенесла через риф. Радость наша по поводу того, что мы снялись с рифа, была кратковременна, так как рулевой вдруг закричал мне, – я находился в наблюдательной бочке на мачте, – что руль не слушается поворотов штурвала. Немедленное обследование обнаружило, что руль так сильно ударился о риф, когда нас оттуда сбросило волной, что сам приподнялся, а верхний и нижний штыри выскочили из гнезд петель и уперлись на их кромки.
Теперь штыри стояли на петлях, вместо того чтобы сидеть в их гнездах. При малейшем движении руля назад или в сторону штыри непременно соскочили бы совсем и мы очутились бы без руля в Ледовитом океане! Но, к нашему великому облегчению, несколько минут спустя штыри скользнули обратно в гнезда петель, руль опять стал слушаться штурвала, и мы были спасены.
То, что мы дешево отделались в другой раз, тоже следует отнести только за счет счастливого случая. Тесное машинное отделение, где помещался наш мотор, было заставлено цистернами с горючим, так что машинист едва мог там повернуться. Однажды утром последний явился ко мне с сообщением, что одна из цистерн дала маленькую течь, пока пустячную, но если не обратить на нее внимания, то машинное отделение в конце концов пропитается горючим, пары которого могут быть опасны. Я расследовал это дело и приказал ему перекачать содержимое из испорченной цистерны в другую. К счастью, он тут же выполнил это распоряжение. К вечеру мы бросили якорь у небольшого острова. Только что я собрался лечь спать, как услыхал зловещий крик: «Пожар!» Все бросились на палубу.
Огромные языки пламени вырывались из машинного отделения, и, заглянув туда, мы увидели сплошное море огня. Единственное, что можно было сделать, – это залить все помещение водою, и пожар удалось постепенно прекратить. При ближайшем рассмотрении оказалось, что во время нашей борьбы с огнем металлический кран опустошенной утром цистерны отломался. Значит, если бы машинист не выполнил тотчас же моего приказания, то содержимое цистерны вылилось бы в огонь. Результатом был бы взрыв и гибель корабля и команды.
Третий случай имел место во время страшного западного шторма, бушевавшего не ослабевая четверо суток. Несмотря на якоря и мотор, нас, по-видимому, неминуемо должно было вынести на берег Боотии. Я настолько твердо был уверен в неизбежности такого исхода, что старался маневрировать «Йоа» таким образом, чтобы держаться у самой благоприятной части побережья. В самом худшем случае нас полным ходом вынесло бы носом прямо на берег. Но так мы избежали бы опасности разбиться в щепки и оказались бы в лучшем положении, когда впоследствии стали бы стаскивать судно обратно в воду. К счастью, нам удалось продержаться до тех пор, пока ураган на четвертые сутки, наконец, не улегся, и мы не потерпели никакой аварии.
Это случилось 9 сентября, когда уже начиналась полярная ночь. Я понимал, что необходимо искать место для зимовки. Лавируя в проливе Рэ, мы подошли к южному берегу Земли Короля Уильяма. Здесь мы набрели на самую лучшую и спокойную бухточку, какую только может пожелать сердце моряка. Со всех сторон окруженная холмами, она представляла отличную защиту от бурь, и ничего идеальнее для нашей цели нельзя было найти. Мы немедленно бросили здесь якорь и начали готовиться к зимовке в «Бухте Йоа».
Вскоре все ящики были выгружены на берег и распакованы. Они составляли существенную часть нашего снаряжения, и устройство их было тщательно обдумано: их доски, совершенно одинаковых размеров, были выструганы из тщательно подобранного дерева и скреплены между собой медными гвоздями. (В те времена медь, конечно, была значительно дешевле, но все же достаточно дорога для сколачивания ящиков.) Благодаря этому последние были лишены магнитных свойств, так что их можно было употребить на постройку наших обсерваторий.
Я забыл упомянуть, что для наших научных наблюдений выписал из Германии полный ассортимент самых точных и современных приборов. Эти приборы приводились в действие часовым механизмом и регистрировали автоматически. На игле было прикреплено зеркальце, отражавшее свет лампочки на катушку с намотанной фотографической бумагой. Катушка, приводимая в движение часовым механизмом, совершала один полный оборот в сутки. Вследствие этого наши обсерватории должны были быть не только немагнитными, но также и светонепроницаемыми. Это требовало изобретательности при постройке, что удалось нам в совершенстве.
Мы даже привезли с собою мраморные доски, чтобы смонтировать на них наши приборы с безусловной точностью. Эти доски покоились на каменном фундаменте обсерваторий, окруженных снаружи вырытыми нами канавами, чтобы во время летнего таяния вода беспрепятственно туда стекала и не размывала фундамента, отчего могло измениться положение приборов.
Устроив наши обсерватории и установив приборы, мы принялись за постройку помещений для собак. Когда все было окончено, то оказалось, что более комфортабельного помещения мы не могли бы иметь даже и в цивилизованных странах. Дом, выстроенный нами для себя, был теплый, защищенный от непогоды, и у нас имелись все необходимые удобства.
Следующей нашей заботой было запастись свежим мясом. Разбившись на группы по два человека, мы принялись охотиться за оленями, и вскоре у нас накопилась сотня оленьих туш.
Однажды я стоял с двумя моими товарищами на палубе, как вдруг один из них воскликнул «Олень!» – и указал на маленькое черное пятнышко, видневшееся на гребне одного из холмов. Второй, обладавший великолепным зрением, внимательно всмотревшись в указанном направлении, возразил: «Олень этот ходит на двух ногах». При ближайшем рассмотрении действительно оказалось, что то был не олень, а эскимос. Еще несколько «двуногих оленей» присоединились к первому, и наконец на горизонте появилось пять силуэтов. Они гурьбой направились к нам. Я послал обоих товарищей взять винтовки, после чего мы все втроем пошли навстречу гостям: я во главе, а за мною моя маленькая «армия» из двух человек. Когда эскимосы приблизились, мы увидели, что они вооружены луками и стрелами.
Дело принимало неприятный оборот. Мы не могли знать, питают ли они дружеские или враждебные намерения. Во всяком случае вид у них был воинственный, но нам ничего другого не оставалось, как только встретиться с ними лицом к лицу. Оба отряда подошли друг к другу на расстояние около пятнадцати шагов, после чего остановились. Я обернулся к моему войску и приказал ему демонстративно бросить ружья на землю. Затем я повернулся лицом к эскимосам. Увидав такой миролюбивый поступок, их предводитель последовал нашему примеру и, обернувшись к своим спутникам, отдал им какое-то приказание. Они бросили наземь луки и стрелы. Безоружный, я подошел к ним, а предводитель эскимосов в свою очередь шагнул ко мне навстречу.
Поразительно, как прекрасно могут понять друг друга два человека, говорящие на разных языках и живущие в совершенно различных жизненных условиях. Мимика, утвердительный или отрицательный кивок головы, жестикуляция или интонация устанавливают взаимное понимание с удивительной точностью. Этими приемами мне быстро удалось убедить предводителя эскимосов, что я хочу стать его другом, и он разделил мое желание. У нас быстро установились самые лучшие отношения, и я пригласил эскимосов на корабль.
