Обе молодые женщины, Саша и Федор, выглядели довольно беззаботными. Кажется, ни о чем таком они даже не догадывались. Ника хранила молчание, как каменный сфинкс. Что касается Захаржевского и Бушмина, то они, естественно, не распространялись на сколь нибудь скользкие темы.

Андрей, впрочем, успел переброситься словцом со своим компаньоном, прежде чем их вниманием целиком завладели дамы.

— Объясните толком, Георгий, с какой целью мы перебрались в Куршевель? — спросил он у молодого банкира.

— Кататься на лыжах и сноуборде, ходить с дамами по бутикам и ресторанам, тусоваться, — с невозмутимым выражением лица ответил тот. — Цель у нас простая: народ здешний посмотреть, ну и себя тоже показать.

Бушмин где то читал или же слышал от кого то, что Куршевель — как образ, естественно — это в действительности унитаз, отхожее место, в которое российская и эсэнговская "бизнес элита" и богатое чиновничество оправляются, прогаживая и профукивая значительную часть доставшегося им с такой легкостью богатства.

Не один, конечно, Куршевель, но и Шамони, и Ницца, и Антиб, и курорты в Сардинии, и испанская Марбелья, и Лондон… Далее везде, где существует как минимум "четырехзвездочный" комфортный сервис, где есть возможность "отрываться" и "зажигать" — вдали от своей неухоженной, безобразной, как пьяный алкаш или беззубая, согбенная жизнью старуха, нелепой и нелюбимой отчизны.

Где можно вести фантастическую жизнь со своими семьями, любовницами или любовниками, забываясь и забывая о том, что и сами они, и окружающая их за границей красота и роскошь, как говаривал еще Федор Михайлович, не что иное, как фантом, иллюзия.

Но Куршевель — особый случай.

Уж больно место красивое, чудное, волшебное. Призванное дарить восхищение, радость и отдохновение не только своими потрясающими ландшафтами, но особым уютом, покойным комфортом, своей почти семейной атмосферой, созданной усилиями и особым талантом живущих и работающих здесь людей.

Жаль, что новые российские богачи, их челядь, их домочадцы, любовницы и шуты так быстро и нагло сумели приспособить прекрасный Куршевель под тривиальное отхожее место.

В субботу для Захаржевского и его "сборной" не произошло ничего из ряда вон: днем они катались на лыжах, облюбовав самую легкую из числа так называемых зеленых трасс, вечером потусовались сначала в одном местном ресторанчике, потом в другом; к полуночи перебрались к себе в "Б'елькот", а к часу ночи разбрелись по "сьютам", отдыхать. Федор, которой Андрей презентовал дамские часики фирмы "Картье", с камушками, за шестнадцать штук "ойро", попыталась было его на свой лад отблагодарить, но неодолимый сон сморил ее еще в начальной стадии, когда она хотела присоединиться к Андрею в "джакузи"… Удивительно, но "выключилась" сама, без всяких снотворных препаратов.

В воскресенье, позавтракав в половине девятого, все нарядились кто в "Фишер", кто в иную "фирму", взяли лыжи и вновь отправились к подъемнику канатной дороги.

Надо сказать, что Куршевель на самом деле состоит из трех, а то и четырех поселков, группирующихся возле пересечений канатных дорог на отметках "1300", "1550", "1650" и "1850". В последнем, "Куршевеле 1850", самом престижном, их компания и зависла в двух "сьютах" отеля "Белькот".

Возле подъемника Андрей увидел Подомацкого, слегка кивнул ему: "Все о'кей, дружище… идем на дно" — но болтать с напарником не стал, чтобы не привлекать к нему стороннего внимания.

Вновь катались на "зеленой", причем Саша на пару с Захаржевским катались на очень приличном уровне и иногда даже поглядывали в сторону ледников, где находились так называемые "красные", то есть сложные, и "черные" — самые крутые, и самые сложные, если, конечно, не считать лавиноопасных участков, — трассы. Андрей, в принципе, чувствовал себя комфортно — в плане горнолыжной техники, а не внутренних ощущений, — в один из отпусков он с компанией друзей катался в Приэльбрусье, где — при желании и соответствующих вливаниях — можно было бы оборудовать трассы не хуже, чем здесь, в Рон Альпах, в районе "Трех долин" — Валь Торанс, Мерибель и Куршевель.

Обедали в ресторане отеля "Карлина", ну а к девяти вечера, одевшись кто во что, завалились в соседний кабак, где преимущественно тусовалась русскоязычная публика.

Народ здесь собрался веселый, жизнерадостный, преимущественно сильно пьющий и, в общем то, в основной массе чумовой.

Народу полно, гремит музыка — какая то "банда" из России рубила на эстраде попурри из модных шлягеров, — на танцполе людская толкучка, шум, гам, возле двух барных стоек тоже кучкуется малость ошалевший к исходу "уикенда", но еще не пренасытившийся "пипл". У Жоржа и Саши в Куршевеле имелась прорва знакомых; они и здесь, в этом шумном кабаке, обнимались и расцеловывались то с одними, то с другими.

Наконец подошли к барной стойке, сделали заказ: дамам, то есть Саше и Федору шампанского, мужчинам по более крепкому "дринку". Дамы, лишь омочив крашеные губки в трехсотдолларовом "Моэте", потребовали чего то более существенного, более соответствующего царящей здесь атмосфере хмельного веселья. "Коктейль дамам? — спросил ничему уже не удивляющийся бармен. — Наш, зажигательный, куршевельский? Добавить то то и то то, в таких то пропорциях? Взболтать, но не смешивать? Нет проблем! Добавить льда? Не из формы, а натурального, реликтового?

Пожалуйста, какие проблемы?! Тут ледники кругом, так что добра этого, господа, у нас хватает…"

Бармен мигом сбацал два коктейля, в нужных пропорциях, достал откуда то, словно из воздуха, кусок льда, настоящего, реликтового, чуть отсвечивающего голубовато зеленым, величиной с грейпфрут, взял нож для колки льда, "отчикал" часть, поколол на более мелкие куски, бросил кусочки льда в стаканы — "искьюзи'ма… мсье… мад'мазель… силь ву пле…"

Федор пригубила из своего стакана, одобрительно по цокала языком, подмигнула своему спутнику, затем ее взгляд перешел на кого то другого — на каких то людей, которые приближались к барной стойке.

— Блин! — процедила она. — Кавказцы… Наверное, из "нижних" поселков сюда причикиляли — догоняться!

К стойке и в самом деле подошли трое мужчин, за которыми Бушмин незаметно, но внимательно наблюдал последние две или три минуты.

Кавказцы эти были ему внешне знакомы.

Двух из них он видел на тех "роликах", которые ему переслал в смартфон его напарник Подомацкий. Один субъект был тот самый молодой парень, который, кажется, наблюдал за их компанией в Антибе, во время посещения ими ресторана "Ле Вобан". Он же побывал в аэропорту, — провожал, не иначе, засветившись там в компании крупногабаритного джигита, на котором и сейчас темный пиджак едва не лопался от обилия мышечной массы. Каким бы невероятным ни казалось это самому Бушмину, но он был уверен на все сто, что именно этого чеченского верзилу он видел не так давно в Грозном, когда им попытались расставить силки: тот, правда, был тогда в камуфляже и маске и держал в руках на сгибе локтя "ляльку", из которой готов был в любой момент хлестнуть очередью по сидящим в машине людям…

Третьим в их компании был тот самый чечен, которому Кондор четыре с лишним года назад сохранил жизнь, решив не "шкерить" пленного, а доставить его в Моздок, где "особисты" должны были развязать язык этому явно хорошо информированному вайнаху. Тот самый Горец, которого он неделей спустя после того памятного случая воочию мог видеть — уже свободным — в городе Джохар.

Сейчас, когда их глаза встретились, — так, как это было всего пару недель назад, — у Андрея не оставалось и малейшего сомнения, что перед ним человек, носящий в последнее время личину некоего Султыбекова.