Михаил КЛИКИН

МОЗАИКА

1793 год. Оборотень

Толпа возле церкви гудела, словно взбудораженный рой пчел.

- Идем к нему! Теперь-то он получит!

- Не отвертеться ему теперича!

- Хватит! Дотерпелися!

- Давно его сжечь надо было! И всю семью его, отродье дьяволово!

- На кол его, на кол!

Мужики драли глотки, многие потрясали в воздухе вилами и топорами.

Раздвигая руками односельчан, из центра толпы выдвинулся широкоплечий бородач с красным обветренным лицом, встал перед взбудораженными людьми, поднял вверх правую руку - в кулаке зажат тяжелый кузнечный молот. Дождался тишины, мотнул гривой черных волос, хмурым взглядом обвел лица притихших мужиков. Сказал негромко, но весомо, пророкотал басом:

- Хватит орать. Пошли.

Развернулся и, не оглядываясь на топчущуюся в нерешительности толпу, зашагал прочь от церкви, легко поигрывая кувалдой.

- Правильно, Ерофей! - крикнул кто-то вслед ему, и кучка людей, отпочковавшись от стихшей толпы, как-то неохотно двинулась за ним.

На крыльцо церкви вышел поп и стал крестить уходящих, шепча что-то бледными, иссушенными постом губами. Из окон изб высовывались перепуганные бабы и молча провожали взглядами ощетинившуюся вилами и рогатинами процессию. Пара пацанов увязалась было за мужиками, но страшноватого вида старик со шрамом через все лицо цыкнул на них, и они отстали, топчась посреди пыльной дороги и с воинственными воплями размахивая ивовыми прутами.

- Давно его прищучить надо было, робята! - дергал соседей за одежду суетливый мелкий мужичонка с зазубренным тесаком за поясом. - Еще дед мой на их сучье племя жаловался, а мы все терпели. Нет уж, хватит!

- Помолчал бы, Степка! - перебил его бородач с кувалдой. - Грязное дело идем делать.

- А что случилось-то? - в который раз уже спросил длинный худющий парень в стоптанных запыленных сапогах. - Толком объясните, я только что из Брюшкова пришел. В чем дело-то?

- Допрыгался, голубчик!

- Кто?

- Колдун наш, Ивашка Хохлов, - говоривший смачно сплюнул в пыль и перекрестился. - Вчера трех овец загрыз у Ерофея, да бабу мою напужал.

- Как загрыз? Неужто и вправду волком бегал?! Вот те на, а ято думал: сказки все это.

- Да уж какие там сказки! Вчера ночью вышел Ерофей во двор по нужде, глядит - волк в загоне овцу треплет. Ну, он не растерялся, вилы схватил, да как пустит прямо тому в бочину! Волчара завизжал, овцу бросил и под дверь - на улицу. А баба моя воду несла, не спится ей, дуре, ночью, глядит, что-то серое в кусты метнулось, а через миг с другой стороны голый мужик выбегает, задницей отсвечивает и бегом-бегом, за бочину держится и подвывает. Баба ведра бросила, всех переполошила, визжит, руками машет, а сказать толком ничего не может... Хватит, дождались! Чужих овец резать начал, этак скоро и до нас доберется.

Мужики возмущенно загудели, ускорили шаг, догоняя ушедшего вперед Ерофея...

Клонящееся к закату, но еще высокое солнце жарило иссушенную землю. Трава по обочинам дороги пожухла, сникла, покрылась толстым слоем пыли. Дождя бы сейчас. Грозы... Жаркое выдалось лето. Слишком жаркое. Вот уже восьмой день ни капли, ни тучки, ни облачка. Пекло адово! Росы утренней и то не бывает.

Сушь...

Мужики направлялись к неказистой избе, что притулилась на отшибе, в стороне от прочих деревенских домов, пристроилась на краю неглубокого оврага, сплошь заросшего кривым ивняком, крапивой да иван-чаем. И чем ближе они подходили к дому, тем тише становился их ропот. На некоторых лицах появилась тень нерешительности, робости, опаски.

Ерофей толкнул тяжелые ворота и первым вошел во двор.

Поднявшись на скрипучее крыльцо, он не стал стучаться, а распахнул входную дверь ударом ноги. В сенях навстречу ему метнулась полуодетая хозяйка. Кутаясь в шаль, она испугано и неразборчиво лопотала что-то, загораживая своим худеньким телом дверь в избу. Ерофей молча отодвинул ее своей широкой, огрубевшей от работы в кузне, лапой и по-хозяйски ввалился в избу.

Женщина осталась стоять возле стенки и растерянно смотрела на проходящих мимо нее притихших суровых мужиков.

Суетливый Степка, шедший самым последним, кинул на нее оценивающий взгляд и, подойдя вплотную, нахально глядя прямо в испуганные мечущиеся глаза, взялся двумя руками за ворот домотканой рубахи, резко дернул вниз и в стороны. Ветхая ткань затрещала, расползаясь и обнажая белые обвислые груди с темными сосками. Рыкнув по-звериному, Степка прижал женщину к бревенчатой стенке и полез жадными трясущимися руками под подол рубахи. Хозяйка напряглась, выгнулась дугой, груди ее колыхнулись, она зашлась истеричным визгом, колотя Степку по туловищу, по рукам, по лицу. Тот, особо никуда не метя, саданул кулаком и рассек ей губы, но женщина все визжала, в ужасе разевая разбитый в кровь рот, и отбрыкивалась от насильника. Сатанея, Степка ударил еще и еще, затем вдруг выхватил из-за пояса нож и ткнул прямо в болтающуюся грудь, выдернул окровавленное лезвие и снова ткнул, на этот раз в живот, а потом ниже, между бедер, с остервенением выкрикивая: "На сука! На! Жри!". Женщина уже не визжала, она с булькающим хрипом сползала по стенке, скрюченными пальцами цепляясь за убийцу и глядя на него, сквозь него стекленеющими глазами.

На шум выглянул из избы Ерофей. Молча оглядел мертвую хозяйку, перевел недоуменный взгляд на Степку. Тот вытер нож подолом ее разодранной рубахи, ощерился гнилозубым ртом и, ткнув тело носком лаптя, пояснил:

- Во. Кинулась, стерва, чуть глаза не выцарапала. Пришлось прирезать.

- Дурак, - пробормотал Ерофей и сквозь полуоткрытую дверь крикнул в глубину избы: - Ищите, уйти он не мог где-то здесь прячется!

Степка сунул нож за пояс, с сожалением посмотрел на распластанное под ногами полуголое женское тело и вошел вслед за Ерофеем в избу.

Мужики в поисках оборотня перевернули все вверх дном.

Тряпки, вытащенные из здоровенных сундуков, устилали пол, путались под ногами; зеркало, висевшее над столом, было разбито, и острые осколки его усыпали штопанную льняную скатерть, дверцы большого шкафа были открыты, и все содержимое грудой валялось подле него. На полу, около печи, уткнувшись лицом в половицы, лежал мальчонка с окровавленным размозженным затылком. Степка повернулся к красному углу и хотел перекреститься, но лишь махнул рукой - кто-то предусмотрительно положил образа ликами вниз.

- Вот он. В подполье, гадюка, прятался!

Из квадратного люка, ведущего в подпол, показался широкомордый кряжистый парень. Одной рукой он тащил за шиворот обмякшее тело тщедушного мужичка, а в другой держал обломок жерди.

- Я его маленько того... Дышит еще...

- Молодец, Илюха! - бородатый Ерофей помог втянуть безжизненного колдуна в избу и стал вязать ему руки подобранным с полу полотенцем.

- Чего ты с ним возишься! Прибить его, пока не очухался!

Мужики согласно закивали головами, и один из них даже несильно ткнул вилами в замотанную тканиной рану на ребрах пленника. Тот слабо застонал и пошевелился.

- У-ух! - Мужики дружно, как один, отступили на шаг.

- Чур меня! - воскликнул Степка и сложил кукиш из забрызганных кровью пальцев.

Лишь Ерофей остался стоять возле опутанного тряпками колдуна, дожидаясь, пока тот окончательно придет в себя.

- Чего ты ждешь? - шепотом спросил Степка. - Кончай его быстрей.

Оборотень открыл глаза и с усилием обвел взглядом окруживших его людей. Губы его дрогнули.

- Не я... Не я виноват... Само... Не хотел я... Все само выходит...

Мужики испугано переглянулись.

- Люди добрые... пожалейте... Иван... само оно как-то... Степан... Ерофей... само ведь... без зла... - еле слышно шептал связанный.

- Смотрите! - вскрикнул Степка и ткнул пальцем в скорченную фигуру пленника.

Босая нога колдуна медленно покрывалась бурой шерстью, укорачиваясь и худея на глазах, ногти на пальцах чернели и постепенно превращались в загнутые звериные когти. Раненный задрал голову, привстал, опираясь на локти и жутко захрипел, подвывая, губа его задралась, обнажив белые хищные клыки. Перепуганные мужики увидели, как быстро заходил вверх-вниз по горлу кадык и как лицо колдуна стало меняться, вытягиваться, заостряться, превращаясь в скалящуюся морду зверя.